Без света

В спальню сеньоры Исидоры Пойндекстер новые свечи приходится приносить редко. Сеньора Исидора гасит огонь, едва переодевшись в ночную сорочку, будто торопится остаться в темноте. Она не любит излишне долго причесываться, подолгу любоваться собой в зеркале или перебирать украшения перед сном. Ее спальня уютна и очень красива, но сеньора Исидора словно не замечает этого, равнодушно гася пламя, едва надобность в нем отпадает. В лунные ночи свеча ей и вовсе не требуется. Она никогда не встречает мужа при свете. Генри приходит спустя полчаса или час. Раздевается наощупь, быстро и беззвучно, складывает одежду на привычное место. Кровать прогибается, когда он опирается коленом на край. Рывком отбрасывает одеяло, склоняется над Исидорой, касается ее лица быстрыми благоговейными поцелуями и пальцами, такими же обжигающими. Исидора обнимает его, словно дает разрешение, и только тогда ощущает на себе тяжесть мужского тела, настоящие поцелуи на губах – настойчивые, берущие, подчиняющие. Робость, что была в нем в их первые ночи, давно пропала, теперь ее муж твердо знает, чего хочет, и добивается этого. Исидора выгибается под его тяжестью, помогая стянуть с себя сорочку. От этой неловкой возни, сближающей больше, чем поцелуи, учащается дыхание, и Исидора чувствует, как в теле наконец разгорается легкий жар. Губы Генри терзают крупные соски, те набухают, наливаются желанием, Исидора тихо стонет. Генри ласкает ее рукой между ног, неторопливо и настойчиво. Исидора знает, что он едва сдерживает себя. Его пальцы выучили, что нужно делать, они умелы и старательны, и Исидора, сделав над собой лишь небольшое усилие, сдается их ласке. Она раздвигает бедра, позволяя – приглашая – устроиться между ними. Генри не заставляет себя ждать, ложится сверху и безошибочным толчком погружается в ее лоно со всем пылом молодости. Исидора снова стонет. Она уже распалена, ей хочется чувствовать в себе мужчину. Его имя в этот миг не имеет значения, а темнота милосердно скрывает лицо. Морис входит бесшумно, ничем себя не выдав, но оба ощущают его появление: может быть, по легкому движению воздуха от открывшейся и вновь закрывшейся двери, а может, как-то иначе. Они невольно останавливаются. Разгоряченные, покрывшиеся легкой испариной тела прижаты друг к другу в неподвижном ожидании. Вскоре кровать принимает на себя дополнительный вес, и Генри вздрагивает и напрягается. Исидора знает: сейчас губы Мориса ласкают его шею и плечи, а пальцы готовят к проникновению, которое не предусмотрела природа. Она закрывает глаза – от этого ничего не меняется – и пытается через Генри ощутить каждое прикосновение Мориса, словно тот касается ее самой. Морис так близко, что иногда задевает запястьем ее бок, так близко, как только может быть. Они сразу договорились, что… Генри будто сошел с ума, когда увидел ее. Исидора и смеялась, и сочувствовала, и любовалась этой сумасшедшей юной страстью. «Пройдет», – думала она, небрежно позволяя придерживать ее лошадь и помогать сесть в седло, хотя помощь вовсе не требовалась. Не проходило; Исидора недооценила Генри, не поняла силы его чувств и его натуры, склонной отдаваться только одной привязанности, но надолго и крепко, с готовностью на жертвы во имя этого чувства. И когда она осознала, в какую ловушку загнала себя, было уже поздно. А потом она заметила и поведение Мориса по отношению к ним, имевшее только одно объяснение. Двойная тяжесть вдавливает ее в кровать. Как ни стараются мужчины облегчить ее положение, Исидора все равно чувствует их обоих и находит некую извращенную сладость в своем положении. Поначалу она мечтала, чтобы преграда между ней и Морисом исчезла. Но сейчас присутствие Генри между ними создает как будто дополнительную связь, общее звено, необходимое им всем. Исидоре представляется, что ей владеют сразу двое. Нет, Морис никогда не сделает этого, а она не попросит; ее устраивает именно то, что происходит сейчас. Она поднимает руки выше, гладит плечи Мориса, напряженные и гладкие, целует в губы задыхающегося Генри, подается ему навстречу, насколько может. Вот теперь ей по-настоящему жарко, кровь кипит, и темнота перед глазами становится всеобъемлющей. Исидора кусает губы, ерошит и дергает волосы обоих, путаясь пальцами, путаясь, где чья голова, стонет громко, в голос. Чья-то рука – она знает, чья – мнет ее неудобно зажатую грудь, пальцы добираются до соска, сильно сжимают, Исидора вскрикивает. Глухой стон Генри догоняет ее – может быть, утром на его плече обнаружится след от зубов Мориса. Триединое шумное дыхание заполняет спальню. Но они ничего не слышат, поглощенные страстью, оглушенные шумом крови в ушах. Именно Исидора была тем человеком, кто предложил этот выход. Мужчины выразили возмущение так горячо, что она поняла – в конце концов оба согласятся. Это был единственный способ каждому получить желаемое. Они не были противны друг другу; Исидора думала, что сложнее всего будет с Генри, но тот только взглянул на нее, на Мориса и кивнул. Исидора подумала тогда, что наивно-чистая внешность вовсе не отражает натуры Генри и что его понимание мира и людей намного глубже, чем об этом говорят его глаза. Они поженились, наняли Мориса управляющим, и вскоре асиенда Лос-Льянос стала известна как образец правильного ведения хозяйства, а молодые Пойндекстеры – как самая обворожительная и гостеприимная пара по эту сторону Рио-Гранде. Они в самом деле отлично смотрелись рядом – огненно-яркая красавица Исидора и полный спокойного достоинства, смягченного юношеской порывистостью, Генри. И их верный Морис, всегда где-то неподалеку, еще не подобравший себе спутницу жизни по душе. «Красивая пара», – часто говорят о них. Исидоре хочется рассмеяться или бросить правду в лицо и насладиться гадливым ужасом в глазах, моментом открытия истины и полной свободы. Но она не сумасшедшая. У нее был единственный способ заполучить свое счастье, половинчатое – но все же лучше, чем ничего. Ее любят, и она любима. Просто не одним и тем же человеком. Когда Исидоре приходит в голову фантазия побыть всадницей, оседлав Генри, Морис устраивается так же, садясь перед ней, и Генри ласкает его ртом. Тогда Исидора может целовать шею и плечи Мориса, изредка касаясь его затвердевшими сосками, перебирать волосы, ловить в общей гамме любовного соития запах его возбуждения. После она жалеет, что не потянулась обнять, прижать к себе, но и в следующий раз даже не пытается сделать это. Все они чувствуют ту никогда не обсуждаемую грань, которую не стоит переступать, грань, отделяющую принадлежащее одной от принадлежащего другому. Они договаривались, что будут единым целым, но это не так и не могло быть так. Исидора знает, что Морис не любит и никогда не полюбит ее. Сама она испытывает к Генри лишь нежность, которую в легкой степени испытывает ко всему, что приносит ей удовольствие. Генри остается темной лошадкой в их табуне. Исидора знает, что Генри любит ее, но сердце терзают сомнения. Удовольствие становится невыносимым, и она кричит. Генри останавливается, но Морис – нет, и Исидора чувствует его движения и то, как Генри кончает внутри нее, упираясь мокрым лбом в подушку рядом с ее головой. Морис глухо стонет, не то целует, не то кусает Генри, замирает и скатывается в сторону, заботясь о ней. Его рука гладит волосы и спину Генри, Морис что-то коротко шепчет ему на ухо, но всегда так тихо, что Исидора не может разобрать ни слова. Она догадывается, что это может быть. Она всегда улыбчива, спокойна и рассудительна, но тщательно подмечает все взгляды, которые бросают друг на друга мужчины, все мелочи общего быта. Им троим некуда деться друг от друга, да они и не стремятся: их связывает не чья-то злая воля, а добровольное обдуманное решение. Исидору тревожит другое. Что если когда-нибудь Генри скажет «люблю» не ей, а тому, кто уже владеет его телом, и вместо троих окажутся двое и одна? Эта мысль не дает Исидоре покоя, отравляя ее дни, а с некоторых пор и ночи. Она надеется, что ее двух мужчин терзают те же сомнения. Она надеется, что их общая постройка не рухнет из-за покосившегося столба. Она не надеется, что станет лучше; она надеется, что ничего не кончится.