***
– Однажды ты напьёшься так, что у тебя лицо будет одного цвета с васильками, – раздражённо вздыхают розы, подавая аспирин и стакан воды. Васильки молчат, опустив голову, и виновато смотрят в пол, чуть не плача. Им стыдно – обещали же завязать. Ждут криков. Но получают смазанный поцелуй в щёку – прямо в один из синих цветов – и нежные поглаживая на шее-волосах-плечах-спине-руках. Они снова обнимаются. Как бы розы не бесились, они всё равно любят. Несмотря на всё. А васильки любят розы. Абсолютно за всё. Усачев первое время не мог привыкнуть к чрезмерной тактильности Юры. Постоянно дёргался, чуть ли не подпрыгивая, давился воздухом, впадал в ступор, когда фронтмен Шляпников обнимал его, брал за руку или – не дай Бог – целовал. Особенно на публике. Он выбрал себе образ пафосного ублюдка, редко обнажая свою душу, чувства. Прикасаться к нему могли только избранные. Руслан – лёд. А потом в его жизни появился Музыченко. Весь такой весёлый, страстный, с горящими глазами и открытой душой. С первой встречи всё норовил обнять холодного парня. Вихлянцев удивлялся: как этому парню до сих пор никто не вонзил нож в сердце? А его розы постепенно раскрывались. Юра всегда был открытым. Ничего не скрывал. Считал, что так его не смогут задеть. Музыченко – огонь. Он любил прикосновения. Мог запросто взять кого-то за руку или обнять. Показывал, что находится рядом, либо убеждался, что не один. Он любил мир, людей, животных – в общем, всех. Он был готов спасти мир своими искренними чувствами. Но планета не нуждалась в его помощи, чего не скажешь о Руслане. Музыченко заметил его не сразу. Только осмотрев внимательнее гримёрку скрипач увидел сидящего в дальнем углу парня, что-то увлечённо печатающего в телефоне. Фронтмен, широко улыбаясь, подбежал к нему, положил руку на плечо, представляясь. Усачев, нервно хохотнув, отодвинулся от мужчины, удивлённо поглядывая. Юра останавливаться не собирался – сел рядом, приобнял Руслана за плечи, несмотря на всё негодование последнего, начиная что-то рассказывать. Напряжение Вихлянцева ушло минут через десять и пять увлекательных историй скрипача, что привело Музыченко в неописуемый восторг. Его васильки начинали расцветать. Огонь растапливал лёд. Лёд тушил огонь.***
Яркий солнечный луч, пробравшись через щель в шторах, светил прямо в глаза, ослепляя, заставляя проснуться. Васильки сощурились, часто моргая, чтобы прогнать остатки прерванного сна. Посмотрели на время. Восемь утра. По-хорошему им стоило бы встать и начать заниматься делами. Но похуй. Похуй на всё, пусть даже за окном уже ходят зомби. По-е-бать. Ведь у них на плече мирно посапывают розы, уткнувшись носом в ключицу. Они немного хмурятся во сне, и васильки невесомо целуют их в макушку, но даже такого лёгкого прикосновения им хватает, чтобы приоткрыть один глаз. – Привет, – зевают розы. – Привет, – улыбаются васильки, снова целуя любимого. Юра никогда не ревновал. Он мог спокойно отпустить Усачева куда-то с Мишей или Даней. Не норовил его контролировать. Знал, что его любят и никогда не бросят. Смеялся с шуток про отношения Кшиштовского с Вихлянцевым вместе со всеми. Да и сам не чурался подколоть ребят в этом плане. Однажды даже умудрился подбить их на поцелуй – по пьяни, конечно же. Не напрашивался с Русланом в путешествия. Нет, не подумайте, что ему было плевать. Просто Музыченко не жадный. Если уж его сокровище такое прекрасное, то зачем его прятать? Эгей! Посмотрите, это – мой соулмейт! Зацените, какой он охуенный! Руслан был собственником. Каждый раз, когда Юра уезжал в тур, он места себе не находил. Нервничал, не спал ночами, скатывался в истерику. Вихлянцев терпеть не мог, когда кто-то трогал-обнимал-целовал его парня. Он буквально пытался испепелить взглядом «нарушителя». Ты видишь этого человека? Это – мой соулмейт. Отойди от него. Но никогда не говорил об этом вслух. Усачев ненавидел людей, а Вихлянцев – себя. Ему было противно. Противно от таких мыслей, поведения и самого себя. Он понимал, что его любят и никогда не бросят, но ничего поделать не мог. И это бесило ещё больше. Руслан боролся. Ходил к психотерапевту. Однажды решил обсудить это с Музыченко. Когда он узнал, что Юре плевать, где и с кем Усачев, то почувствовал себя последней тварью. Хотелось сказать, что ему тоже всё равно, но врать Вихлянцев не умел. Вместо криков и выяснения отношений он получил приободряющую улыбку, долгие объятия и обещание, что это последний раз, когда Руслан чувствует себя распоследним уёбком. Розы стараются для васильков. Васильки всегда поддержат розы.***
– Эй, ты чего с кровати встал? – обеспокоенно спрашивают васильки, отрываясь от приготовления ужина. – Подумал, что тебе может понадобиться моя помощь…– тянут розы, не поднимая голову. – Тебе нельзя вставать, дурашка, врач запретил, – синие цветы подходят вплотную к алым, обнимая. Розы немного хмурятся, а потом заходятся в приступе кашля. Васильки, качая головой, подхватывают розы на руки, утаскивая обратно в комнату. Когда Юра решил познакомить Усачева со своей женой и дочкой, Руслан растерялся. А что делать? Как им это объяснить? Как представиться? А может, стоит извиниться? А поймут ли они? А вдруг затаят вселенскую обиду, а потом, в будущем, жестоко отомстят? Фронтмен только смеялся и заверял, что всё будет хорошо. В день X Вихлянцева трясло, но даже вышло куда лучше, чем он думал: младшая из семьи Музыченко сама начала к нему лезть, что-то спрашивая и рассказывая истории из детского сада. «Совсем как отец», – смялась тогда Аня, на что Руслан смущённо улыбнулся. Общий язык они с бывшей женой Юры нашли сразу. Сначала, на почве пьянок-гулянок скрипача, а потом уже всё пошло само. Всё-таки фронтмена окружали только самые замечательные люди. Музыченко волновался не меньше своего соулмейта, но продолжал играть роль уверенного в себе парня. А вдруг Руслану они не понравятся? А вдруг он начнёт ревновать? Начнёт уговаривать вернуться к жене? Или Лиза будет злиться, потому что Юра ушёл? А вдруг?.. А если?.. Голова шла кругом. Он готовился. В квартире уборку сделал: надо было чем-то занять руки. Даже когда он понял, что всё идёт как по маслу, его трясло. Скрипача не отпускало. Успокоился только после нескольких бокалов вина «за знакомство». «Держи его рядом, а то таких хороших мальчиков быстро воруют», – подмигнула тогда Аня, обняв его. Васильки присмотрят за розами. А розы – за васильками. На всякий случай.***
– Может, мне стоит пойти с тобой? – в который раз спрашивают васильки. – Юр, я же не маленький, сам справлюсь. Ну что может со мной случиться за эти несколько часов? – тепло улыбаются розы. – Но всё-таки… – Всё будет хорошо, там будут наши ребята, в конце концов. У тебя у самого дела есть, давай, не волнуйся. – Угу… – Эй, – привлекают к себе внимание розы. – Ты знаешь, что я тебя люблю? – Я тебя тоже. Розы убегают на съёмки. Васильки идут на студию с чувством тревоги. Соулмейт – это не просто твой любовный интерес. Соулмейт – это часть тебя. Родственная душа – это про нахождение не партнёра, а единства, полной версии себя. Вы один человек. Одно целое. Перекрываете дыры своей половинки собой, поддерживаете. Вы вместе радуетесь, грустите. Вместе переживаете проблемы. Нет чего-то личного. Вы семья, несмотря на пол, внешность, расу. Вместе вы непобедимы. Нечто мощное. В супергеройских фильмах такие ребята обычно спасают мир. В реальности – друг друга. Ваша жизнь похожа на сказку. И вот вроде бы вам суждено жить долго и счастливо в любви и гармонии… Но кто сказал, что все истории заканчиваются хорошо? Паша резко перестаёт играть, уставившись на Юру. Никто не застрахован. Никто не может сказать Вам, чем закончится Ваша сказка. Музыченко уже хочет начать ругаться, когда смотрит ему в глаза. Он видит в них страх. Личадеев касается своей щеки, кивая на скрипача. Юра дублирует движение, а потом бежит к зеркалу. И почему Вы решили, что и эта будет иметь счастливый финал? Васильки. Синие цветы потемнели, осунулись, умирая. Шок. Страх. Паника. Скрипач схватил телефон, набирая давно заученный номер. Гудки. Автоответчик. Ноги уже не держат. Подступает истерика. Он хочет кричать, но в горле пересохло. Давится собственными слезами, но упорно продолжает звонить. Кто-то зовёт его, бьёт по щекам, обнимает, но Музыченко плевать. Он ничего не слышит, кроме гудков. Ничего не чувствует, кроме собственной беспомощности.***
Поперечный позвонил ему только вечером, попросил приехать. Юре два раза повторять не надо. Он не помнит, как добрался до больницы – очнулся только в палате. Возле кровати сидел Кшиштовский, что-то бубня себе под нос, Поперечный опёрся о подоконник, рассматривая потолок. – Что?.. – Музыченко прошёл внутрь, подходя к Мише. – Уёбки какие-то, – тихо начал Дозер. – Мы в метро были, собирались в бар сходить, отметить удачное завершение съёмок… – его голос дрожал, хотя он пытался это скрыть. – Какие-то чуваки сзади подошли и ёбнули ножом, а потом смешались с толпой, – продолжил уже Даня. Фронтмен присел на край кровати. Руслан сейчас был похож на куклу. Ту самую, что запирают в чулане, так как она всех пугает. Всегда уложенные волосы сейчас растрепались по подушке, пухлые губы отливали синим, чёткие линии вен разрезали запястья… И алые розы, которые на чуть ли не белой коже выглядели как пятна свежей крови. Руки у скрипача дрожали. – Юр, ты же понимаешь, что шансы ничтожны: он потерял слишком много крови... – подал голос Миша, не отрывая взгляд от Вихлянцева. – Что?! Нет! Не может такого быть! Мы же… – Спун начинает истерически смеяться. Ему тоже больно. – Мы же и не из такой пизды вылезали, правда? Правда ведь?! Кшиштовский молча взял рыжего под руку, насильно выводя в коридор. У самых дверей он обернулся, открыв рот, видимо, желая что-то сказать, но в последний момент передумал, закрывая за собой дверь. Непроизнесённое «прощайся» повисло в воздухе. Музыченко продолжал сидеть, держа любимого за руку. Бился в немой истерике, глотая слёзы. «Не помог. Не спас. Не был рядом. Ушёл. Упустил. Не сохранил своё сокровище», – крутилось в голове. Он тонул. Тонул в чувстве вины, собственной жалости, слезах. – Прости, – шепчет он, словно на пробу. – Прости-прости-прости-прости, – повторяет как мантру. Тихо, будто боясь, что его могут услышать. Чёткий, прерывистый писк аппаратов на секунду замолкает, сменяясь одним долгим, монотонным. Скачущая линия становится прямой. Юра кричит. Васильки на его лице завяли. А розы так и продолжили цвести уже на мёртвом теле.***
Дождь. Похороны. Какое клише, кажется, так пытался пошутить Мэддисон, чтобы хоть немного разрядить обстановку. Тут были все. Слишком много людей. Неприятно. Он стоит ближе всех к гробу, стараясь не смотреть на него – боится не сдержаться. Слишком больно. – Нам очень жаль. Мы даже не представляем, что ты чувствуешь, – доносилось со всех сторон. Эти люди совершенно не представляли, насколько ошибались, ведь Юра ничего не чувствует. Больше ничего. Васильки любили розы. Но их больше некому любить.