Все в порядке

После таких вот фильмов может запросто показаться, что раз у всех все в порядке, то и война — не такая уж страшная штука. Не удивлюсь, если скоро начнут делать фильмы, в которых ядерная война испепеляет род человеческий — но в финале У ВСЕХ ВСЕ В ПОРЯДКЕ… — «Охота на овец» Харуки Мураками

Вечером разразилась война. О ней объявили по радио, телевизору, в журналах и газетах, какие ещё печатались, и вообще трезвонили везде, куда только могли добраться звуки или буквы. Следом за этой новостью говорили о мобилизации военнообязанных. Сзывали всех недели две, потом как-то затихли и рассказывали только о событиях на фронте, рубежах и успехах командования. Война казалась такой далекой, ненастоящей. Она шла будто бы и не здесь — на планете, а где-то в космосе или другой галактике, потому что жизнь практически не поменялась. Вокруг только развесили кучу табличек «БОМБОУБЕЖИЩЕ» и раз в неделю стали включать для проверки воздушную тревогу, да и только. Самые нервные в это время начали биться в панике, пытаться уехать куда подальше, севернее, считая, что там их война не достанет. Но она и здесь нас не доставала. Спустя месяц, когда к нам подальше от линий соприкосновений начали привозить обожженных, объявили о еще одной волне мобилизации. Теперь звали оставшихся военных, у которых был иммунитет — специалистов, ученых, знаменитостей, некоторых чиновников. Обожженные же до тех пор, пока смерть не затыкала им рты, горланили о том, чтобы мы бежали, или в отчаянии прочитали, что никому уже не спастись. Им же на это все отвечали: Не бывает победы без жертв, и никто не виноват в том, что ими стали именно вы. По радио и телевидению между новостями вещали о мощи государства и его удачных военных маневрах, даже если за минуту до этого было сказано о перемещении линии фронта вглубь страны и разрушении еще нескольких городов. Люди выходили на митинги в поддержку воюющих, проводили благотворительные акции — все считали, что это кого-то сейчас интересует. На улицах было развешено множество государственных флагов, лозунгов, расхаживали зачинщики подъема народного духа. К концу пятой недели мобилизовали мужчин младше и старше возраста призыва. Свободнее принимали женщин. На войну уходило много, а город, постепенно пустея, наполнялся обожженными, трупами и теми, в кого закрадывалось по крупинкам сомнение. Ветер начинал странно пахнуть, новости стали показывать раз в три часа, особо мнительные через пару дней походов по городу, разглядывая каждого встречного подозрительным взглядом, тихо собирали вещи и напряженно взглянув на запад уезжали в противоположном направлении. На следующие же сутки из окон их квартир также напряженно выглядывали приехавшие с востока. Обожженных становилось все больше. Когда над нами пролетел первый самолет, все подумали: Наши. Но воздушная тревога, только отыгравшая свою трель в полдень, взвыла снова и не хотела останавливаться даже спустя положенные три минуты проверки. В это время на улицах было больше всего народу: всем было интересно, что происходит. Откуда-то послышались хлопки и взрывы — кто-то сказал, что стреляют из зениток, но самолет не упал и, описав еще один круг, улетел. Вокруг снова появилась какая-то суета — уезжали самые последние, кто хотел и мог уехать. Когда же они покинули город, на лицах оставшихся появилось новое выражение: вместо предшествующей злобы на врагов, желания творить историю или просто помогать государству большинство решило притвориться, что ничего не происходит — будто бы в первые дни, только сейчас с еще более отсутствующим выражением лица. Все ходили на единственный работающий рынок, на работу, что-то то делали по дому, и состояние у всех было одинаковое: они посмеивались и, глотнув вязкую слюну, говорили: Да… дожили. Обожженные уже не горланили и не прочитали — они просто умирали. А потом война резко прыгнула к нам на порог. Сначала новости стали показывать еще реже: каждые три часа сменились шестью, двенадцатью, а затем и одним выпуском в сутки. В город приехало много военных, совсем не похожих на тех стройных и подтянутых, воинственных и смелых парней с плакатов. Они были страшными. Грязные, до ужаса тощие, искалеченные и нелюдимые, они выгнали из домов и квартир гражданских, чтобы занять их места. Возмущаться было нельзя — всех протестующих обвиняли в государственной измене и расстреливали те же солдаты прямо у стен домов. Следом за военными приехали колонны техники. Только через пару суток ни то, ни другое нужно уже не было: на город обрушилось три снаряда. Вспышка была такая, что знаменитые грибы никто не увидел. В городе после этого нельзя было найти не обожженного, ими были все — в большей или меньшей степени. Любая связь пропала, и теперь о фронтовых новостях и ведении войны знало только командование армии. И то — вряд ли. Война змеей обвилась вокруг планеты и укусила себя за хвост, затягиваясь все более плотным кольцом, так что никто уже не обращал внимания на развешенные плакаты и лозунги. Все чересчур быстро потеряло смысл, и если бы не представители правительства, приехавшие после взрывов, надежда пропала бы еще быстрей. Они собрали выживших на пыльной площади и среди обломков, валяющихся автоматов и брошенной просто так техники уставшим голосом объявили, что когда снаряды на фронте иссякнуть и можно будет не ждать новых вспышек, начнется раздача гуманитарной помощи. Закончив речь, эти пятеро людей зашли в первый попавшийся дом и свалились на диваны. Трое из них так и не встали, отоспавшись. Все случилось и правда так, как говорили представители. Взрывы слышались сначала дальше, затем новости о единичных стали приезжать с разных концов света, будто военным уже было все равно, куда стрелять, лишь бы вышвырнуть остатки боеприпасов. Многие ждали за уходящими на восток взрывами прихода врагов с запада. Но они к этому времени уже сильно смешались с остальными людьми и отличались только по языку, на котором говорили. Их начали выискивать и гнать. Тех же, кто пытался притворяться местными расстреливали или вырезали. Началась раздача помощи. Никто не знал кончилась ли война и если так — кто победил, все были в курсе только, что все припасы уничтожены. Машина с провиантом и бич пакетами приезжала каждый день в двенадцать и выдавала по документам еду на каждого. Вокруг все интересовались, когда начнется восстановление заводов и аграриев, но люди с машин отвечали только, что обещанные четыре года беспечного существования при нулевом производстве превратились в два с половиной года экономного выживания. Если конечно кто-то столько протянет. Наиболее смекалистые и вгрызающиеся в жизнь зубами и когтями стали запасаться, надеясь прожить хотя бы на полгода дольше. И каждый думал, что именно он сильнее морально и физически и ему это удастся. Много попадалось таких, как один из наших соседей: он три дня ходил за гуманитарной помощью для всей семьи, а в ночь на четвертый перерезал глотки жене и сыну с невестой, забрав их документы. А потом умер через неделю от облучения. Ничего не восстанавливалось, людей становилось меньше и меньше. После того, как привезли известие о последней взорванной бомбе, мы ничего нового так и не узнали. По городу ходили только тощие сомнамбулы и падали через булыжники обрушившихся зданий, а затем так и не вставали. Воздух странно пах, вода, льющаяся из туч, кранов и в канавах была самых разнообразных оттенков. Небо всегда теперь было или просто серым или с красноватым оттенком — будто зимней ночью. Иллюзию эту поддерживал еще и пепел, постоянно витающий в воздухе, словно срывающийся снег. Прямо как на севере.