Туманная тень зимы

      Он был стар. И род деятельности, и состояние здоровья — всё приучило его к мысли, что, вставая утром, никто не может быть уверен, что доживёт до вечера. И, когда дело касалось его самого, он не имел возражений. Конечно, более умный человек распорядился бы этими пятьюдесятью годами куда лучше. Но на то он и носил титул худшего копа Британии, что растерять мог гораздо более важные вещи, чем какие-то полвека, — как потерял жену, дочь, карьеру и что-то, что он и сам забыл, что когда-то имел. И если люди и вправду книги, в которых другие — только страницы, то он уж точно не тянет даже на тощий томик. Он блокнот: оторванный листок здесь, оторванный листок там, этот потеряли, в тот завернули жвачку — всё очень нужное, но ничего важного.       Тем более странно было теперь, когда холодные ветры надвигающейся зимы гоняли эти ненужные листы по стылому асфальту, то, что кто-то хотел их прочитать. Он-то думал, что листик, от силы два вложат на память в чистую, новую книгу; что порыв тёплого, пропитанного солнцем ветра ему и вовсе померещился. Но тёплый ветер всё возвращался и возвращался.       У тёплого ветра были рыжие волосы и усыпанное веснушками тонкое личико. Где-то он слышал, бывает так, что перед самыми холодами вдруг ненадолго возвращается лето. Солнце согревает, не обжигая, ветер овевает подставленное под лучи лицо, и пылинки скользят в воздухе. Он слышал, такое время называют индейским летом.       Индейское лето детектива-инспектора Алека Харди продолжалось два года.       Они даже были не на работе, просто оказались рядом.       Неудача поражает своей малоприятной личиной лишь при первой встрече. После этого она способна вызвать сильные чувства, только если появляется в поле зрения редко и скучливые и раздосадованные черты её успевают стереться из памяти. Когда же видишься с ней каждый день, то привыкаешь, и она, как коллега-брюзга, даже и раздражать перестаёт — становится константой уравнения повседневной рутины, которую принимаешь в расчёт. При встрече ей просто, без улыбки киваешь, как и она тебе, и вы расходитесь, каждый по своим делам.       На этот раз неудача отказалась изображать константу.       Кто и зачем начал стрелять на подземной парковке, единственной при единственном в маленьком городке торговом центре, он так и не узнал.       Молли повернулась что-то ему сказать, когда щёлкнул выстрел, и она вздрогнула и начала падать. Плеснули вверх рыжие волосы — совсем так же, как когда она торопливо наклонялась завязать шнурок. Взметнулась вперед, к нему, рука — как в тот вечер, когда они промокли под дождем и спрятались под большим дубом, и она потянулась отбросить упавшую ему на глаза мокрую чёлку. Улыбка от прежнего разговора ещё не ушла из уголков её губ.       В первое мгновение он подумал, что она споткнулась, просто споткнулась, и шагнул, чтобы подхватить. И только держа её в руках, понял. Нет, неправда. Не понял — просто как-то отстранённо осознал, что случилось. А понять… Понять не мог.       Он был бы рад сказать, что их время проносилось перед его глазами, как кинолента, но нет: быстрее, безжалостнее — ни пульта, чтобы остановить стремительную перемотку, ни возможности поймать, удержать ускользающий кадр. Как будто у кого-то в руках была рулетка с часами и днями, что они проводили вдвоем, вместо сантиметров и дюймов, и минувшие два года этот кто-то скупо отмерял от своей рулетки день за днём. И тонкая металлическая лента свивалась в груди Алека согревающими кольцами — каждая минута, каждый час, каждый день.       Сейчас этот неведомый кто-то нажал на кнопку, и за мгновение рулетка смоталась, повинуясь механизму, разворотив то, что раньше согревала, унося на крючковатом конце и острых краях всё, что оставалось от сердца, всё, что попадалось на пути.       Кто-то что-то говорил про рикошет, кто-то пытался её забрать у него, а потом он пришёл в себя в больнице. Врач говорил что-то о том, что его спас только кардиостимулятор, сердце честно пыталось остановиться. Завтра его обещали отпустить, но инспектор настоял на сегодняшнем вечере.       Миллер, бледную и измученную, ни о чём не спрашивали. Все и так знали, что через пять часов после стрельбы на парковке она, уладив всё, что касалось Молли, примчалась проверить шефа и друга — только для того, чтобы найти его полностью одетым в ванне, заполненной водой, в которую были опущены аккуратно обрезанные концы провода, включенного в сеть.