В черной-черной комнате

В черной-черной комнате на черном-черном покрывале лежит мальчик с черными-черными волосами и черными-черными ногтями. Мальчику очень хочется поцеловать другого мальчика, нет, уже не мальчика, а, пожалуй, парня. — Гоша! — кричит мама из кухни. — Ты будешь суп или только картошку? Мальчик на черном-черном покрывале сворачивается в клубок и ничего не отвечает. Спустя несколько минут дверь распахивается без стука, и мама спрашивает: — Гоша, ты будешь суп или только картошку? — Только суп, — приходится ответить. — Что-то случилось? Почему ты без света? — Ничего не случилось. — Я же вижу, что что-то случилось! — Ты не можешь видеть, здесь темно. — Сердце материнское видит! Ее не переговоришь. У него еще никогда не получалось. Мама садится рядом и кладет руку ему на щеку. От пальцев пахнет моющим для посуды, рука мягкая-нежная-материнская. — Так что, Гош? В школе обижают? — Да нет. — Так да или нет? — Ты прекрасно знаешь, что нет. — Ты в могилу меня сведешь своими тайнами. — У меня нет от тебя никаких тайн. Кроме одной: он влюблен в Витю Никифорова. Гоша боится признаться в этом, потому что просто не знает, как мама отреагирует. Она у него, конечно, понимающая, но родилась все же в СССР — так что всякое может быть. Если станет кричать — это еще ладно, но если в церковь потащит… Гоша не любит церкви. Там на его длинные волосы и черные ногти (плюс кожаная куртка, тяжелые сапоги и футболка «Король и шут») смотрят с явной неприязнью. Но мама таскает его в церковь на каждую Пасху, а он не ест потом освященные куличи и яйца, выбирая обычные. Ну, из принципа не ест, потому что ни в какого бога не верит. — Так суп или картошку? — спрашивает мама, вздохнув. — Суп, мам. — Тогда иди ешь. И не забудь вымыть руки. С мылом, Гоша. Конечно, с мылом — а как иначе? Тщательно и чуть ли не по локти. Он послушно моет и даже оставляет несколько капель воды на предплечьях — в качестве доказательства, что не филонил. Мама ставит на стол миску, в которой супа — до краев. Ей кажется, что ее сын плохо питается. Ей много чего кажется по жизни, например, что отец ей изменяет, когда уезжает на заработки в Италию. Там, поди, жизнь приятнее и проще поддаться соблазну. Так ей кажется. Гоша не знает, что думать. Сам в Италии он никогда не был, так что не знает, какая жизнь там — проще ли, приятнее? Но отцу хочется верить. Он такой добродушный, немного смешной, немного нелепый в его извечной салатовой кепке и футболке Мальборо. Он любит отца. Маму — разумеется, тоже. И бабушек своих он любит, и тетушек, сестер мамы и папы, и Никифорова. Но Никифорова — по-другому. Не большой и светлой любовью, как родственников, а такой болезненной, стиснутой в кулак и как будто кровоточащей. Рядом с Витей он все еще ребенок. Они сейчас в таком возрасте, когда даже разница в год ощущается огромной пропастью. Поэтому он боится подойти и признаться во всем. Боится быть высмеянным. Гоша знает, что Никифоров — не подарок. Он остер на язык, хотя уже понимает, с кем можно вступать в стычки, а с кем нет. Он может пойти почти на все что угодно, чтобы пробиться к пьедесталу. Гоша знает о его недостатках, но это не мешает ему любить. Ведь он также видит и достоинства: Никифоров — целеустремленный, интересный, верный друг. С Гошей он не дружит: разница в возрасте и здесь сыграла не на его руку. Только здоровается, когда видит его в раздевалке и на льду, изредка интересуется, какие новые элементы он выучил и поедет ли на тот или иной чемпионат. Эти разговоры мимоходом значат для Гоши чертовски много. Он долго думает о них, вспоминает, не сказал ли он какую-нибудь глупость. Он мечтает быть с Витей хотя бы друзьями, чтобы проводить побольше времени вместе, но это лишь безнадежные фантазии. — Расскажи мне, что тебя беспокоит, — снова начинает мама. — Я влюбился, — сдается Гоша. Он не скажет, в кого, нет-нет, не проси, мама. — Но мы точно не сможем быть вместе. — Почему? — По кочану. Мама закатывает глаза. — Ты же говорил, что у тебя от меня нет тайн. — Это не тайна — я просто не хочу это обсуждать. — Подари ей цветы. Это будет романтично. — Непременно так и сделаю, — говорит Гоша, просто чтобы разговор не продолжился. Он вливает в себя остатки супа и встает к крану, включив воду на полную катушку, чтобы погромче. — С мылом, Гоша! Конечно, с мылом — а как иначе? *** Гоша поглядывает на Витю издалека. Тот подходит к своему шкафчику (на самом деле они не закреплены за конкретным человеком, но он облюбовал себе один, и Гоша запомнил какой), в решетку вверху вставлена белая роза на длинном стебле. Он какое-то время вертит ее в руках, даже нюхает, а потом равнодушно выбрасывает в урну, сломав стебель пополам. Гоша думает, что это жутко некрасиво — разве можно относиться так к подарку? Он подходит к нему и, стараясь не показаться чрезмерно заинтересованным, спрашивает: — Почему ты выбросил ее? — А? — Роза. Ты выбросил розу. Витя машет рукой. — Мне некогда сейчас думать о всякой романтичной хрени. Мне надо думать о победах — и только. — И тебе даже не любопытно, от кого она? — Мне все равно, кого я не буду любить. Гоша закусывает губу и отходит к своему шкафчику. Упирается ладонями в хлипкую дверцу и видит, что на черных-черных ногтях облупился лак. Ему хочется в свою черную-черную комнату, свернуться калачиком — и чтобы его никто не трогал, пока он не похоронит свою ужасную, кровоточащую любовь.