В бездну

- Выглядишь неважно. Отдохнуть бы тебе. Ино улыбается своему отражению в зеркале, но Сакура видит – взгляд голубых глаз обращен именно к ней. Взгляд этот смеется лукаво, насмешливо, только подрагивающие ресницы и часто моргающие веки выдают искреннее беспокойство и соучастие – Ино волнуется за подругу. Но, замечая недовольный, почти враждебный ответный взгляд, тут же хмыкает примирительно, отворачивается обратно к зеркалу; она знает - если подруга не настроена на воспитательную беседу, значит и начинать не стоит. Иначе лететь тебе далеко за границы Листа, услужливо отправленный ее легкой рукой. Наруто рассказывал. Наруто знает, как это… Ино улыбается печально, чуть нервно, незаметно задевая взглядом усталую тонкую фигуру – вытягивает из волос шпильки, длинные волосы буйным водопадом рассыпаются по спине; расстегивает пуговицы испачканного больничного халата. Под ним – короткое до неприличия платье, удобные сандалии сменяются каблуками – у Ино сегодня свидание. А у Сакуры… У Сакуры руки по локоть в крови, ей не до развлечений сейчас… Она отворачивается к окну – в размытом отражении красивая женщина не улыбается и не плачет – стоит ровно, словно каменное изваяние – благо, в отражении не видно, как дрожат руки и подгибаются колени, и даже подсыхающие пятна крови не смотрятся настолько жутко, насколько мама описывала, когда читала маленькой Сакуре страшные сказки на ночь. Сказки имеют свойство сбываться, что бы там не говорили закоренелые циники; просто отношение к ним с годами меняется: кто-то отказывается играть предназначенные им роли, кто-то меняет сценарии, кто-то умирает. Кого-то убивают… Она – основная по сценарию, незаменимая и главная. Героиня, что обязана быть первой и лучшей во всем не потому, что сильная, не потому, что уверенная… Просто закон жанра, просто предзнаменование свыше – пройти огонь и воду, с каждым шагом становится лучше, сильнее, любить до конца жизни, умирать за тех, кого любишь. И не забудет ни одна живая душа вечную героиню, даже если тело ее сгниет в глубокой могиле, не разлетаясь цветочными лепестками по ветру, как и положено, как и принято в этих пресловутых,романтических легендах… Сакура давно уже не ребенок, она понимает. Она – воин и врач, кому, как ни ей – той, кому предназначено первой смотреть в глаза мертвецу, закрывать ему остекленевший взгляд предательски-дрожащей рукой, глотать старательно слезы, сообщая о кончине родственникам погибшего… Кому, как ни ей… Знать. Не веря в обратное. Без права верить… Сегодня она спасла жизнь человеку – не значит ли это, что Ками-сама воздаст ей за очередной героический поступок, не значит ли это, что обязана она ощущать исключительно радость и удовлетворение, не значит ли это, что не должна она чувствовать убийственную ломоту в теле, что, кажется, пополам надрывает суставы ли, уставшую душу… Значит ли это, что некогда закомплексованная, нерешительная девочка полностью выросла, искупила свои грехи, забыла… Забыла молчаливого мальчишку с абсолютной пустотой в черных глазах, чей взгляд всегда находился вне ее, вне ее страданий, вне чертовых высоких чувств, которые поглотили ее с головой, перекрыли кислород, ослепили. Толкали все это время только вперед, только выше – и она шла... Шла, не замечая, что под ногами не почва – пропасть. Вязкая, беспробудная пропасть… Сегодня она спасла жизнь человеку, не обращая внимания на панический ужас, охвативший сердце колючей изморозью, не обращая внимания на нервную болтовню Ино, граничащую с состоянием истерики. Яманака лепетала какой-то бред про Шикамару, что недавно обгорел, уснув под палящим солнцем на крыше, про Чоджи, который утром, зайдя в гости, съел весь ее завтрак, про погибшего отца – она пыталась успокоить себя отвлеченными разговорами, хоть глаза ее невольно слезились от того зрелища, что предстало перед ними, когда на операционный стол положили Его. Она погружала в Него руки медленно и осторожно, зажмуривала глаза, на ощупь касалась участков окровавленной, израненной кожи. Это ничего, не страшно, думала, судорожно вдыхая не кислород – казалось, углекислый газ, казалось, яд… Продолжала. Продолжала оперативно работать скальпелем, отдавая четкие и короткие приказы дрожащей от волнения Яманаке. На секунду, до боли, до цветных кругов зажмуривая болезненно-сухие глаза, широко открыла их, осмотрела внимательным, врачебным взглядом бездыханное мужское тело, сделала последний отчаянный жест – сгибаясь пополам от изнемождения, тяжело оперлась руками о столешницу с инструментами… Когда все было закончено, трясущаяся ладонь бессознательно сама опустилась на безвольную, мужскую руку – впилась ногтями в мертвенно-бледную кожу… Она была теплой. Под пальцами Сакура чувствовала слабые потоки циркулирующей по сосудам крови и тихий стук ровного, мерного пульса. Не улыбалась и не плакала. Благо, в полутемной операционной не было видно, как неизменно дрожат руки и подгибаются колени… *** Когда через неделю он без стука зашел к ней в кабинет, она испугалась. Его шаги всегда были тихими и мягкими, шум дыхания не выдавал его – будто и не дышал он вовсе, будто и не жил… Красив, словно мертвец на собственных похоронах: застывший и бесцветный, стоял посреди комнаты, ожидая, пока она повернется в его сторону, заметит его присутствие. Тогда она вздрогнула и с трудом подавила немой крик – настолько нереальным, словно призрачным он выглядел в белых стенах ее кабинета, настолько равнодушно он шевелил бескровными губами, говоря ей короткое, отрывистое «спасибо», настолько безразлично смотрел и видел, кажется сквозь одежду, сквозь кожу и глубже… Кто-то когда-то говорил ей, что человеческая душа не имеет дна и граней. Его взгляд проникал в нее, словно в бездну, словно во мглу, хоть она давно была убеждена, что ее душа давно очерствела, стала стеклянной и плоской… Она боялась его. Он не улыбался своей привычной улыбкой, не говорил глупости и не бросался оскорблениями. За долгое время, что они проработали вместе в команде, так и не смогли стать друг другу близкими друзьями, не протягивали друг другу руки помощи, не подставляли плечо для поддержки, не окружали заботой… Он был слишком похож на того, кого она пыталась забыть – и так же слишком от него отличался, что было самым страшным… Ему не нравилась слишком красивая, слишком странная женщина, больше похожая на сказочную цветочную фею, чем на шиноби, чем на настоящего человека… Такой не идут чистые, белоснежные халаты и пятна запекшейся крови на гладкой коже – ей бы ходить в блестках на шелковом кимоно, с живыми цветами в нежно-розовых волосах – дарить пленительные улыбки, обольщая одним только взглядом, стыдливо пряча глаза в трепещущих, пушистых ресницах. А она не смеется, не улыбается, не плачет – хмурит тонкие светлые брови, смотрит надменно - слишком ясными, слишком зелеными, чтобы быть реальными, глазами. Всегда прямо, всегда в упор и вверх, словно избранная, словно великая, словно незаменимая в этом огромном мире. Глупая… Безнадежно глупая. Когда он зашел к ней в дом, первое, что привлекло его внимание была небольшая рамка с фотоснимком, небрежно лежащая в углу комнаты стеклом вниз. Сай помнил эту фотографию – команда номер семь в своем первоначальном составе – розоволосая девочка по центру улыбается слишком широко, слишком радостно, слишком приторно. Не ведающая еще о том, какая участь ждет ее через несколько недолгих лет, безупречно-счастливая в своем неведении… А потом он услышал сдавленные всхлипы… Зайдя в дальнюю комнату, он видел, как в отражении высокого зеркала странная, красивая женщина впервые за долгие годы плакала, сидя, сгорбившись на полу. Он читал когда-то в книгах, одолженных Какаши, что нужно делать в таких ситуациях: опуститься рядом на колени, прижать к себе покрепче, трепетно убирая короткие пряди, прилипшие к влажному лицу, погладить по хрупкой спине - а потом приникнуть губами к губам и… И вдруг он почувствовал, что не может дышать. Тихо, беспокойно и резко протягивая неподвижные пальцы к ее лицу, он осторожным жестом стер слезы с покрасневших щек, сел рядом, облокотился спиной о холодную стену и… начал рисовать… Совершенно не замечая, как распахнулись в удивлении расширенные глаза, как медленно она подняла голову и, наконец, посмотрела ему прямо в глаза. И осталась сидеть на месте, невидящим взглядом наблюдая за плавными движениями кисти в изящных, длинных пальцах… Не улыбалась и не плакала… Просто смотрела в Него – туда, куда не заглядывал даже он сам… Она вспомнила, что недавно спасла ему жизнь… Не значит ли это, что с каждой спасенной жизнью, она по частицам души отнимает свою, умирая? Не важно… Душа ведь, как известно, не имеет граней и дна…