Cabron

      Смерть. Какова её значимость в жизни каждого? – такой конец застанет всех без каких-либо исключений. Википедия даёт такое ёмкое бесчувственное описание: «гибель, кончина, прекращение, полная остановка биологических и физиологических процессов жизнедеятельности организма». С этим уж точно не поспоришь, но наша жизнь, то, что эти физиологические, умственные процессы создали – они будут ещё жить долгое время после кончины. По вам будут скучать, убиваться в горе от удавки-любви на шее, ведь тепла родного тела больше нельзя почувствовать наяву. Улыбка, живой жизнерадостный или наоборот отсутствующий взгляд сохранён на чудных изобретениях человечества – фотографиях и видеоплёнке. Вы живы, даже если мертвы.       Все боятся думать об этом, да и Смерть – та ещё внезапная подруга, особый почерк которой – забирать без предупреждения, приходить незваной гостьей. Словно прогремит глухой щелчок иссохших пальцев, после которого уже нет человека, но есть серое удручающее надгробие с парой громких фраз вроде тех, когда пишут «она любила жизнь». Свежую гору земли пропитывает столько горьких слёз, но позже, когда она иссохнет, вряд ли кто-то окропит её своими слезами вновь в таком же количестве. Страшно думать о том, что вас забудут, не так ли? Вот и Андресу де Фонойоса было страшно, хотя всем своим видом старался не показывать этого в свете.       Когда диагноз прозвучал в бежевых стенах кабинета, пару секунд после была тишина, разбавляемая шумом вне этих стен. Стучали колёса инвалидной коляски о мрамор коридорного пола; ещё кто-то возмущался грубым басом о болезненном уколе в свою драгоценную филейную часть, пока за дверью с табличкой фамилии доктора, коих здесь были сотни, кто-то узнавал о слишком скором визите подруги-Смерти. На тонких губах дрогнула болезненная улыбка, а потухших взгляд упал на подрагивающие последнее время слишком часто руки.       Он знал, что это. Незачем было даже приходить сюда, тратить своё время на какие-то анализы и деньги на платного высококвалифицированного врача. Это никак не изменило положение дел. Он ведь знал это всё, а вот знать, сколько ему осталось, не хотел вовсе, хоть и минутой ранее сам, шутя с порога, спросил: «сколько мне осталось?».       Лучше бы провёл время в монастыре под ненасытным телом своей невесты, чем вот так. — Какая неприятная неожиданность, — с ироничным смешком выдавил из себя пациент.       И пропал.       Необходимо было пройти несколько стадий принятия положения таких удручающих дел. Потому что на надгробии мужчины тоже можно выгравировать золотом: «он любил жизнь». Как и бывших жён, всех пятерых. Де Фонойоса никогда не скупился на любовь, если она стучала в его двери. Зачем скрывать такие светлые чувства. Столько эндорфина в крови явно лучше той дряни, медленно убивающей его теперь.       С таким раскладом считанных дней на то, чтобы чувствовать как приятно лицо, постаревшее ещё сильнее от стресса (мысли о смерти тоже отбирают много жизни из ваших глаз), греют лучи необъятного солнца, начинаешь анализировать настоящее, хотя всегда ориентир был обращён в будущее. Там, в будущем, всегда лучше: там бутылка вина подороже, костюм более по фигуре. В том будущем седовласый смертник балует племянников ворчливого брата сборной железной дорогой. Удивительно, как он вообще верил, что Серхио всё же найдёт свою избранницу или хотя бы просто с кем-то займётся сексом, ведь спустя столько разговоров о любви и плотских желаниях стоило перестать надеяться на нечто подобное. Но Андрес знал: однажды скептичного братца найдёт то, что столько раз испытывал он сам. Удивительно, насколько нуждающийся в любви человек бывает жестоким, несмотря на то, что получает её сполна от каждого, кто у него есть.       Любовь, чёртова стерва любовь. Насколько же сильно этой дамочке нравится давать счастье каждому нуждающемуся в нём, настолько и нравится заставлять страдать. Это словно влюбиться в проститутку: даёт каждому, но всегда уходит, оставляя тебя без денег, лишь с каплями удовлетворения, которое продлится едва ли час после жаркой встречи. Особые экземпляры вроде Маркина бегут от этой ночной бабочки как от огня, обходят районы её блядского патруля, а если всё же обжигаются, то явно ещё долго будут жалеть о слабости. Это ведь не в его принципах спать с проститутками. Как же мерзко он себя будет ощущать. Тц-тц-тц. Печально. Андресу жаль его, ведь сам заядлый пользователь, постоянный клиент куртизанки Любви.       Куполообразный потолок спальни, пропахшей старостью монастырских стен, увешан идеальными в каждой линии чертежами Мартина вперемешку с его собственными рисунками. Где-то между деталей двигателя проскальзывают чёрно-белые воспоминания о заросшем саде да портреты незнакомцев, написанные одной линией. Пока он обмусоливает яблоко кончиками пальцев, лёжа на кровати, где-то в углу, откуда исходит тёплый свет торшера, друг снова чахнет над чертежами главного банка Испании, добавляя какие-то новые детали. Обычный вечер, полный молчания. Иногда их вечера полны нескончаемого потока красноречивых слов, да таких, что будь здесь Денвер, он бы лопнул от злости просто потому, что не понял, о чём трещит интеллигенщина. Разговоры разные: то о грандиозном плане озолотиться на всю жизнь вперёд, то о завалявшейся под кроватью пожелтевшей книге, которую решил прочесть заскучавший мужчина. Он не особо любил читать, но вот брать произведение за почву для раскрытия новых мыслей с давним другом – вот это являлось истинным удовольствием.       Мартин был умён ровно настолько, насколько нужно, чтобы заставлять восхищаться своим умом каждого, с кем сталкивался. А в такие моменты дискуссий по книге он часто смотрит куда-то за плечо собеседника, кривит губы, иногда продолжительно мычит, обдумывая ответ, а когда находит, то обращает взгляд прямо в душу. Когда же повествует сам зачинщик философских вопросов, то получает такую желаемую дозу восхищения. Даже если Берроте не согласен, возражает, серые глаза всё равно шепчут: «ты весь мой мир, чёртов ты засранец». Андрес не мог позволить скрывать получаемого с этого удовольствия, улыбался с нежностью до лучей коротких морщинок в уголках глаз, которые также улыбались. Как жаль, что такому завидному красивому, умному инженеру никогда не суждено получить от ловеласа Фонойоса такого же взгляда в ответ. Безусловно, в таких частых улыбках, в звонком смехе на чужие шутки, в вечных объятьях со спины – во всём этом есть любовь, забота. Тот обожает повести носом рядом с широкой шеей, ведь настоящий запах тела влюблённого друга так приятно дурманит; мягкие бока, широкие, всегда влажные ладони. Андрес буквально без ума от этих серых глаз, те при виде него словно наполняются жизнью, начинают отливать насыщенным голубым. Возможно, это не так и Андрес просто вновь романтизирует, что вполне в его стиле. Ничего плохого ведь нет в романтизации, в преувеличении мелочей. Даже если такие порывы плыть по течению чувств приводят к предательству или иным причинам, в случаях которых столько раз он возвращался в ЗАГС разрывать свой священный брак, прощался с друзьями. Разочаровываться в жизни от таких мелочей глупо, по скромному мнению героя нашего романа.       И всё же, о принятии собственной скорой кончины. Подобные анализы недурно работающего мозга приводят ко многим выводам, которые, в свою очередь, приводят к действиям, о которых точно жалеть никто не собирается. Что не делается, всё к лучшему.       Главным заключением было то, что смертный приговор для тела – это не приговор для души. Он выжмет из этого многогранного мира всё самое сочное, не отказывая себе ни в чём! Он просто обязан прожить эти остатки дней с чувством, с истинным наслаждением, даже если это просто разглядывание потолочного безобразия над кроватью, ведь данное действо приносит удовольствие в какой-то мере. Тут уж грех не обмолвиться о свадьбе. Женился на женщине, к которой в данный момент ощущает столько страсти, желания отдать всё то, чего у него даже нет. Пускай она с ним ради наследства, пускай, ему ничуть не жалко, если это значит, что он получит столь желаемое внимание. Всё равно на том свете за котёл с удобствами евро не расплатишься. Эти яркие белоснежные улыбки хрупкого существа, звонкий смех. И, ох, Господи, как же Татьяна была прекрасна в том свадебном платье… Чудесная женщина, на ложь которой без боли в груди закрываются глаза. Пусть это будет счастливый брак, хоть если вне присутствия партнёра они могут позволить себе что-то, о чём второму знать не стоит.       Этот день Андрес также лениво провёл на незаправленной постели, бросая редкие заинтересованные взгляды на сосредоточенное лицо за письменным столом. Верный пёс исправно пытается надышаться всем тем временем, отведённым им двоим в смехотворно мелких количествах. Хозяин этих монастырских хором перекатывается набок, начиная с прищуром из-за не столь идеального зрения изучать давно изученный вдоль и поперёк экземпляр. — Как же мне тебя жаль, Мартин Берроте, — беззвучно двигаются сухие губы.       В их многолетней дружбе столько уважения, что про неё впору писать душещипательные романы – те самые, где двое харизматичных мужчин со всей преданностью друг другу врываются в стены самого охраняемого банка страны. Страсть одного к жизни в роскоши и вниманию к себе любимому так красиво гармонирует с одержимостью второго создать что-то поистине весомое, дабы обвести вокруг пальца целое правительство, доказав тем самым свою гениальность. Вот она, единая цель, которая заставляет обоих возбуждаться в равной степени, пускай по разным причинам. Одна мысль о процессе будоражит разум, приводит в экстаз. Андрес облизывается, обыгрывая в своей голове, как идеально сыграет их тандем в самом громком в истории Испании ограблении, завязанном не только на идее опустошить неприступные сейфы, но и дать народу повод открыть глаза на собственную страну, на людей, решающих как им жить. Ведь, несмотря на всю гордость младшего, в этом дуэте Бонни и Клайд тот беспрекословно отдастся под его командование, а ещё сделает буквально всё. На колени встанет, накажет неповинных, убьёт, замарает руки в крови до такой степени, до которой попросят об этом.       Преданный пёс. — Ах, Палермо. Палермо, Палермо, Пале-е-ермо, — голос скрипит от долгого молчания, повисшего между ними уже на долгих два часа. На языке приятно перекатывается снова и снова с разной интонацией название небольшого сицилийского городка. — М? — от своих чертежей, которые впору можно считать постоянными любовниками этих грубых рук – столько времени он с ними проводит – Мартин даже не отрывается. Кажется, кто-то слишком погрузился в процесс идеализации рискового плана. — Да вот, задумался над словами Серхио. Точнее о правиле: «никаких имён». Думаю, тебе подойдёт Палермо. Как думаешь? — с улыбкой старший наконец-то встречает серый ясный взор к своей персоне. — Это потому, что меня там зачали, или… — Или. От него исходит твоя аура. Лазурный пляж с кремовым песком, тут же горы с редким лесным массивом. Город так мал, но так очарователен в своей архитектуре, истории и жителях. Его внутренний мир куда богаче показанных на карте габаритов с вездесущими кирпичными крышами. Это курорт, о котором немногие знают, но куда хочешь вернуться, — кровать скрипит под чужим весом. Мужчина садится на краю исхудавшего матраца, оставляя яблоко рядом с подушкой. — Мы провели там неплохие выходные, помнишь? Ещё этот город так же стар, как ты, мой друг.       Названный Палермо смеётся ничуть не тише дражайшей Татьяны, да на спинку скрипящего стула откидывается без капли наигранности, запрокидывая голову.       Тон разговора становится чуть громче, словно их голоса проснулись от продолжительной спячки. Они говорят о тогдашнем отпуске, и, конечно же, о том, что Мартин не так уж стар в сравнении с ним. Всё так легко, непринуждённо. Всё как всегда. Пальцы мнут чужие плечи, разминая забитые мышцы, получая за это стон благодарности в ответ где-то между разглагольствованием о начальнике охраны. Мартин говорит про опасные обстоятельства, если не обезвредить данное сильное звено. — Серхио против подобных игр, ты же знаешь. Но попробую поговорить с ним, — врёт Андрес, глядя в глаза сверху вниз. Давно уже поговорил, только вот ответ остался неозвученным, повиснув невидимым сомнением на линии сотовой связи. Главное – дать почву для размышлений, пусть младший братец тоже примет смерть как нечто незначительное. В конце концов, либо они, либо он. Всегда стоит чем-то жертвовать. — Мартин, который сейчас час? — Доходит восьмой, — зрительный контакт прерывается поднятым к лицу запястьем с часами. Приятно ему вот так сидеть с запрокинутой головой, глаза будто взаправду отдыхают от нескончаемых чёрных линий; глядя на родное сердцу лицо, эффект расслабленности срабатывает в разы лучше. Только вот друг тут же исчезает, оставляя без массажа, без желанного внимания.       Мартин не спрашивает, в чём дело, всё так до противного очевидно. В подтверждение всему этому на стройную фигуру садится отутюженный утром руками Палермо костюм. Просто потому, что дражайший друг прикидывается дураком, мол, с данным бытовым прибором в крайне конфликтных отношениях. Якобы однажды сжёг любимый галстук, так больше не смеет прикасаться к этому электрическому монстру.       Кожа на шее натягивается, проявляя вздутые вены, на всё это эстетичное безобразие невидимым слоем ложится парфюм с цветочными нотками. Бесконечное множество раз на этой шее представлялись руки, как удобно её сжимать, она такая тонкая, длинная… У Андреса этих парфюмов так же много, как и галстуков, но этот особенный: брендовый аромат от Serge Lutens’ Borneo был любезно подарен новоявленной жёнушкой. Теперь от него пахнет непривычно сладковато, однако остальная парфюмерия едва ли имеет хоть одну нотку явственно уловимой в воздухе пачули. Мартин кривит носом, возвращаясь к застоявшейся работе. Ничего нового он там не увидит, спрашивать тоже нечего, всё давно ясно как день. Ни к чему сотрясать воздух бесполезной болтовнёй.       Линер оставляет за собой жирные линии, ощутимо толще, чем были до этого.       «Будь проклята эта ваша Татьяна» - в сердцах прорычал любовный калека.       Вот уж кого стерва Любовь обошла стороной, всё подкидывает ненужных любовников, по уши влюблённых в него. Только вот зачем они ему? Одним сексом сыт не будешь, а то самое личное к молча одевающемуся объекту букета этих самых ярких в его жизни чувств не проходит, оставаясь с ним спустя столько лет. Проклятье, закреплённое титановой печатью, у которого есть имя, есть плоть. Не влюбиться в столь притягательного во всех вопросах мужчину кажется чем-то нереальным. Те дуры, бывшие возлюбленные, как много они потеряли, предавая свой шанс, свой билет в лучшую жизнь. Не все они сами уходили, некоторых просили уйти. А те, что ушли сами – так это потому, что не всегда любовь Андреса так нежна, какой представляется в начале отношений. На деле он импульсивный мужчина, до боли желающий владеть, управлять.       Мартин ощущает себя каким-то ненормальным. Душу готов отдать, лишь бы тот обратил свои чувства к нему, всё своё ценное внимание. Хотя знает, насколько груб и отвратителен бывает этот ублюдок с притягательно чёрными омутами вместо глаз простого смертного. Он будто изобретение самого Дьявола. Но, чёрт возьми, он правда готов отдать всё за этот эксклюзив. Забрать у кого-то что-то тоже готов. Да даже звезду с неба достать! Одержимость – такая болезненная вещь.       Потерявшись в вихре столько раз обмусоленных мыслей, Мартин теряет контроль, скребёт зубами по кромке бокала с вином, сверля взглядом пустоту перед собой. — Мартин, — пустота вновь принимает обличье, стоит только неосознанно повернуться на голос. И инженер встречается глазами с тем самым полным черноты взглядом, отчего-то отдающим усмешкой, пока руки взлетают по пуговицам белоснежной рубашки. Неужели он как-то забавно выглядел со стороны? Какова истинная причина этой усмешки? — Я ухожу к Татьяне. К своей драгоценной молодой жене, — словно ребёнку поясняет. — А ты остаёшься здесь. Один.       Собеседник не понимает, чем должен ответить на это. Лицо выражает что-то смешанное, вроде неозвученного «и?». Бокал отставляется в сторону, но его ножка остается в плену большого и указательного пальцев, прокручивающих туда-сюда тонкий хрусталь. За столько лет Мартин вроде должен был привыкнуть, но не всегда удаётся натянуть улыбку. Иногда на это просто нет сил или настроения. — Будешь думать обо мне? Конечно, будешь. Может, стоить прекратить мучить себя? То чего ты хочешь – этого ведь никогда не произойдёт, Мартин. Я вновь женат на молодой красивой женщине, а ты любишь меня. Так будет всегда.       Они оба давно знают это, однако говорить об этом не хочется. Что-то вроде необязательного процесса по желанию. Этот бессмысленный разговор, где Мартин признаётся, а Андрес, конечно же, отвечает отказом - всё это должно было оставаться только в их головах, а не слетать вот так с языка в пасмурный четверг. Вот только Андрес временами бывает внезапно прямолинеен, груб. Словно губка, впитывает информацию, чтобы воспользоваться ею в подходящий момент. То, чего так всегда боялся Мартин, - того, что однажды это окажется направленным в его сторону.       Правда сжимает горло болезненно. Стерва Любовь с упоением наблюдает с высоты потолка, как костлявые руки сестрицы Боли смыкаются на шее сильнее, заставляя ком в горле застрять на половине пути. Мартин уводит взгляд на покачивающееся белое вино в стенках хрусталя.       Все эти года, дорожив невзаимными чувствами, смертник не считает нужным больше молчать об этом. Не было ни одной секунды, которая давала бы надежду, которая бы намекала на возможность быть вместе как пара, как любовники. Всё из уважения к чужим чувствам. Хотя, наверное, давно стоило расставить все точки над «i». Да и, если честно, несмотря на то, что он пытался заботиться о чужих чувствах, в конечном счете, это было не так, чаще всего это кончалось большей болью. Андрес в сердцах обзывал себя нелестными словами, когда до него наконец-то дошло, что стоило ещё давно, пару лет назад, когда осознал происходящее, оттолкнуть, сделать больно, не дотягивая всё до такого, наивно думая, что это пройдёт. Сравнение с болезнью всегда казалось ему более точным описанием этим чувствам.       Берроте не знает о его ничего не значащем бывалом сексуальном опыте с мужчинами. В плане секса Андрес в принципе не особо держится каких-то рамок: если хочется, то можно попробовать. Всё же вся прошедшая жизнь построена на риске, а тут всего лишь ни к чему не обязывающая связь. Наверное, знай об этом Палермо, стоит ему осознать, что всё это было не с ним, что какие-то незнакомцы получали то, чего так сам в бреду и здравом уме желал так часто, а ему не дали и жалкого поцелуя, всё станет ещё хуже. — Не стоит принимать всё, что говорит твой брат, за чистую монету, друг мой, — к несчастью, вербальные сигналы тела идут против желания остаться невозмутимым. Щёки втягиваются, из-за чего губы слегка выпячиваются, а носок туфель, отлично видный собеседнику, начинает раскачиваться под дубовым столом. Опять тот же взгляд – точнее, его отсутствие. Неужели бокал куда интереснее? — Ты и я – это что-то особенное. Я не говорил, что не люблю тебя. — Мартин ведётся, как дитя малое на конфетку в красивой обёртке, впиваясь почерневшим взглядом в спокойное лицо, прекратив качать носком. — Между нами всегда происходило то, о чём многие могут только мечтать. Или читать в дешёвых романах. Наши взгляды, вкусы, то, как понимаем с полуслова, с малейшего жеста. Мы можем сидеть в тишине, но ни для кого из нас она не будет удручающей. А твои глаза цвета хмурого неба… Как же я люблю твой взгляд. Особенно в моменты, когда я танцую, ты же в это время сидишь в стороне, однако потом обязательно присоединяешься к веселью, оттесняя от меня всех окружающих нас дам. То, как ты тактилен, когда пьян. Дышишь мне в шею, цепляешься за мои плечи, словно те – спасение от всех бед. Это не то же самое, моё сердце не чувствовало ничего подобного к женщинам. Это нечто более нереальное. Такое бывает либо один раз в жизни, либо никогда.       Это как идти на рыбалку с лучшей наживкой для крупной рыбы. Улов обращён полностью во внимание, съедая всё до последней крошки, ведь так изголодался. Золотую рыбку ещё не кормили такими деликатесами. Родные очи пропитаны теплом, а улыбка подобна свету, на который полетит мотылёк. Это откровенный разговор, значит, можно дать спуск подавленным эмоциям.       Мартин выплывает из-за стола, пугливо, но, неосознанно, не веря в прозвучавшее в этих стенах, выдвигаясь к желанному. — Мы с тобой родственные души. Понимаешь? Но я всё ещё не могу дать тебе то, чего ты так ждёшь от меня. Ведь моё тело больше желает женщин, как бы ни была сильна моя любовь к тебе. Ты им проиграл лишь в одном, — ложь не такая уж и ложь, если человек не знает всей правды. Мартин никогда не видел его с мужчинами; не знает, что из сексуального опыта этот наглец соглашается: минет от мужчины всегда лучше, чем от женщины, какой бы опытной шлюхой та не оказалась. Однако секс с женщинами ему нравился куда сильнее, особенно плавные изгибы тел. — Этого никогда не произойдёт, — шепчет Андрес чуть ли не в лицо собеседника: так близко успел он подобраться. Всё это время он вещал так твёрдо, задрав подбородок, теперь же опустил его, смотря слегка вниз на наступающего Мартина с наоборот гордо поднятым подбородком. — Проиграл? Мой дорогой, ты ведь даже не попробовал, — их голоса из-за интимности момента не звучат громче положенного. Это откровение всей жизни. В воздухе витает аромат избитой нелепой надежды, хотя буквально всё ранее произнесённое должно было убить её, превратить в пыль. Просто кое-кто знал – Мартин азартен во всём, чувства не оказались исключением данной слабости.       Глаза его блестят. Кажется, поголубели в разы сильнее своей обычной влюблённой нормы, а зрачки расширились до невычисляемой величины. Широкая ладонь скользит от солнечного сплетения вверх до коротко вьющихся волос, касаясь со страхом из-за недвусмысленности момента.       Де Фонойоса – манипулятор высшей пробы, таких ещё поискать надо. С сухих губ срывается смешок, прекращаемый улыбкой, кричащей: «нет, дружище, хватит обжигаться ещё сильнее». Однако руку влюблённого товарища с затылка не убирает как и вторую, осторожно принявшуюся скользить с плеча на шею. Он – это драгоценная игрушка в руках ценителя, а с такими игрушками обращаются бережно, не смея навредить. Пускай, Мартин достаточно настрадался, чтобы сейчас иметь возможность касаться него таким образом. Ласковым котом мужчина чуть ведёт головой, ластясь к осторожно действующей руке.       Это впервые, лицо Мартина впервые так близко. Голос соблазнительно шепчет: — Не беспокойся, — а пальцы осторожно массируют кожу головы.       Заворожённое лицо выглядит так молодо для его лет, наверняка с поиском любовников проблем никогда не возникало. И Андрес их понимает. Отрицать привлекательность этого экземпляра просто невозможно, в нём сексуально всё – от ума до соблазнительного накаченного зада. Вряд ли тот плох в постели, что тоже явный плюс. Сколько ещё положительных фактов он найдёт, чтобы это подняло планку выше «просто друзья»?       Например, жадный поцелуй, ради которого пришлось пережить многие годы ожидания. Влюблённый мужчина упивается жаром любимых губ, а когда получает в ответ настойчивый язык в собственном рту, так вовсе стонет в блаженстве. Желание слиться выше всего возможного, как бы приторно это не звучало. Он буквально жмётся грудью до боли в пояснице, пока отросшие ногти друга впиваются в лопатки. Двое взрослых мужчин вылизываются как подростки, дорвавшиеся до знаний мокрого поцелуя. — Давай, скажи, чем отличается поцелуй со мной от поцелуя с женщинами? Это равно настолько же приятно, — Мартин осыпает родное лицо влажными поцелуями-бабочками, возвращаясь к губам так скоро, но ответа не получает. Возвращается страх, где всё это – лишь игры обезумевшего воображения. Но нет, вот он, стоит во всей красе так близко к нему с блестящими от слюны губами, смотрит в саму сущность раскрывшегося перед ним мужчины, теперь уже на все сто процентов. Вывернулся наизнанку, ведомый чем угодно, вот только не разумом. Риск оказаться отвергнутым мигает красным, пульсирует в висках под каменным взглядом Андреса. В них нет того, чего Мартин так долго ждал. Влюблённые обычно зеркальны друг другу, но вот он такого отражения не наблюдает. — Андрес… — звучит так отчаянно, потому что страшно.       Какой же идиот.       Мартин вновь пробует поцеловать. Лижет губы нелепо спешно, короткими мазками. Ответа нет. Карие глаза всё так же смотрят на него, ничего не выражая. — Пожалуйста, прошу.       Глаза застилает предательская пелена слёз от чувства собственного унижения. Мартин буквально просит дать ещё одну дозу эндорфина, тепла, ему так необходимо коснуться. Чего ему это стоит? Всего лишь попробовать. Мартин сделает что угодно, да даже ляжет под него, хотя предпочитает быть активом, редко уступая позицию. Отсосать? Да хоть сейчас, стоя на коленях, отсосёт до беспамятства, проглотит каждую каплю, вылижет всё семя, дабы не запачкать ни белья, ни чужого идеально выглаженного костюма.       Просто попробовать.       И Андрес понимает, насколько прав был Серхио. Им нельзя идти грабить главный Испанский банк, просто нельзя.       Тонкие губы в левом уголке снова дёргаются в привычной полуулыбке. Поцелуй выходит полным горечи, неторопливым. Де Фонойоса, обнимая за талию, по очереди целует верхнюю, потом нижнюю губу, а когда углубляет поцелуй, то чувствует на языке вкус слёз. Этот избыток эмоций всегда сдержанного Палермо срывает с концами. Шмыгает носом, по лицу стекают целые реки слёз, а он так отчаянно отдаётся моменту, и губы его бесконтрольно дрожат. — Ты прав, ничем, — наконец-то отвечает хоть чем-то, чего вполне достаточно, чтобы отпустить все имеющиеся тормоза человека, так и не познавшего до этого часа поцелуя с любимым.       Увидь их в таком виде Маркина, какова бы была реакция? «Простите, не хотел помешать»?       Вероятнее всего.       А если Татьяна? «Какого чёрта, сукин ты сын»?       Возможно. Она женщина пылкая, импульсивная, всегда может выкинуть что-то интересненькое. Пожалуй, именно это в ней мужу нравилось больше всего.       Если бы сам Мартин смог увидеть их со стороны, наверняка скончался бы от счастья. Такие мысли забавляют творящего чёрт возьми что смертника. Все происходящие действия никак не помогут больному человеку, будет только хуже. Но подкупает отдача, с которой за него хватаются, с какой чувственностью целуют. Андрес замечает важное – так его ещё никто не целовал. Ни первая девушка, никакая из жён, хотя некоторые из них точно так же, как дрожащий в руках Мартин, готовы были на всё ради него. Нельзя так просто отказать себе в удовольствии сделать приятно одному из самых дорогих людей. Звучит ужасно, аморально? Возможно. В принципе, в прожитой жизни было много аморального и неправильного, там не было места святости. В конце концов, Андрес уже одной ногой в могиле.       Хаотично цепляющиеся раз через раз пальцы взлетают по рубашке, лишая пуговицы петелек-удавок, тут же следом намереваясь лишить брюки классического ремня без излишеств. На Андресе всегда брендовая одежда, вкус в одежде сводит с ума, в то время как сам Мартин не особо думал на этот счёт. Сегодня брендовый костюм, а завтра футболка с дурацким принтом, купленная на заправке по пути в Сантандер. Ни в какое сравнение с изысканным вкусом друга, тот всегда одет с иголочки, плечи расправлены, а подбородок гордо вздёрнут, чтобы смотреть на весь мир сверху вниз. Аристократия, выбравшаяся из грязи в князи. — Тише, mon petit.       Андрес смеется, выдыхая прямо в губы, тут же мягко отталкивая от себя, тем самым сменяя возбуждённое выражение лица напротив на недоумённое. Мартин снова порывается заключить в объятья, но получает очередной толчок в грудь. И снова, и снова. Широкими шагами двое достигают холодной кирпичной стены с полопавшейся под самым потолком краской цвета слоновой кости. Поцелуя не следует. Жертва гетеросексуального брака, каковым Андреса считает дражайший товарищ, вытягивает полы рубашки из брюк, также выдёргивая расстёгнутый со сторонней помощью кожаный ремень, который перекидываю через голову заворожённого импровизированным стриптизом глупца.       Какие же люди ведомые, когда суть в сердечных делах.       К проявившейся вене на виске мягко прижимаются тёплые губы, на шее тем временем звенит бляшка, через неё ловко протянули кожаный «хвост» ремня. И тепло чужого тела исчезает. Стоит на момент прикрыть глаза в удовольствии, от горячего дыхания на коже, как всё исчезает. Андрес отходит к граммофону. Внимательный взгляд следует за ним по пятам, замечая слегка подрагивающие пальцы, тщательно перебирающие виниловую коллекцию. Больше половины из них были его подарками, врученными со знанием того, насколько это обрадует ценителя. Приятные мелочи, подарки, сувениры. После частых разъездов в этом доме всегда появлялось что-то новое, да даже этот граммофон, привезённый из США, также был притащен руками этого гения, загнанного в рамки собственного сердца. — Не помню, говорил ли я тебе когда-то, но придаваться греху лучше под музыку. В принципе, всё становится лучше, если делать это с песней, — бросая хитрый взгляд через плечо, Андрес снова возвращается к потёртым картонкам.       Бедная рыбка у стены вся извелась в ожидании, времени зря не теряла, от рубашки избавилась спешно, не смея убирать затянутого на шее ремня. В этом ведь должен быть свой смысл. Андрес никогда не делает ничего просто так. Для чего же он тогда сейчас дал спуск всему этому? Брови сводятся от раздумья. Здесь есть подвох, но стоит только задуматься, если хотя бы заикнуться о неуверенности происходящего, Андрес уйдёт без сожалений к своей Татьяне, перед выходом ещё раз надушившись сраной пачули.       Как и сказал ранее старший, они знают друг друга ровно настолько, насколько их не знает никто больше в этом мире. — Ууу, что с лицом? Не уверен, сможешь ли удовлетворить меня? — негромкая музыка вмиг растеклась приятными волнами, лаская слух; голос, прозвучавший совсем близко, наоборот звенит в ушах, обращаясь в личный сорт феромона. Кожа на подушечках андресовых пальцев гладкая, ими медленно ведут по линии сонной артерии, прямиком до розоватых губ, заставляя приветственно распахнуть их. Под таким внимательным взглядом всё становится неважным. Кончик пальца ложится на скользкий язык, прижимая тот к ряду нижних зубов. Скользит вглубь на ещё одну фалангу, следом ещё на одну. Сердце заходится в бешеном ритме, не давая никакого шанса на отступление. Мокрый палец вынимают, и пропихивают уже два, также на три фаланги, делая это неторопливо, словно Андрес загипнотизирован данным незатейливым действием, и шипит совсем тихо, стоит губам сомкнуться кольцом. Изучать горячий рот изнутри оказывается весьма возбуждающим, особенно если намотать на кулак ремень, вынуждая оттолкнуться от стены ближе к телу. Руки послушного пса идут в пляс по оголённому торсу, не смея нарадоваться: дорвался. На груди местами красуются красноречивые бледные пятна, их ловко огибают, чувствуя ревность сильнее обычного. Хочется безответственно оставить после себя укусы поверх заживших, спуститься свежими следами до брюк и ниже. Мизинец скользит по сморщенной линии мелкого шрама между седьмым и восьмым ребрами. Они тогда ещё плохо были знакомы, Мартин напился вдрызг, нарвавшись своим врагом-языком на крупные неприятности в виде незапланированной перестрелки. Сам же зачинщик проблемы отделался сломанным носом, не более. Рука скользит вверх по волосатой груди, намереваясь наклониться к ней, как любовник не позволяет вытолкнуть свои пальцы, чтобы занять рот более желанным действом. В наказание за самоволку фаланги толкают глубже, за нёбный язычок, заставляя мышцы горла сработать. Музыка разбивается глухим кашлем. — Я знаю всё, о чём ты думаешь. И лучше тебе этого не делать. — всё же вынимает пальцы. Поцелуй вновь выходит нетерпеливым, без шанса на воздух в лёгких хоть у кого-то. — Может, скажешь, о чём тогда думаешь ты? Хотя нет, не стоит. — Мартин рискует, когда делает нечто подобное, но всё же дёргает чужие бёдра к своим, не скрывая счастья в самодовольной ухмылке. Собственное возбуждение вполне ясно притирается к эрекции этого любителя женских тел. — Лучше скажи, чего хочешь ты? — Всегда был оскорблён твоей шуткой про минет в адрес любого у кого бы член. Ведь мне подобных предложений не поступало. Существенное упущение, считаю.       Могли ли Андрес и Мартин из прошлого хотя бы раз допустить мысль, где их тандем, полный гениальности, дойдёт до чего-то подобного в будущем? Что в полумраке занавешенной льняными шторами спальни, где фоном весело играет «Pescador De Hombres» Сесарио Габарайна, они будут в молчании глядеть друг на друга. Всё вроде бы как всегда, ничего нового. Вино, чертежи, тихая музыка. Всё как всегда. Не считая тяжёлого дыхания и недвусмысленных чавкающих звуков заглатываемого члена. Как в сердцах клялся себе Мартин, так и случилось. Теперь протирает коленями дощатый старый пол, одной рукой держась за бёдра перед своим лицом, другой удовлетворяясь за ширинкой своих штанов, пока от души заглатывает. Какой многозадачный, всему применение нашёл. И никому ничуть не стыдно от происходящего. Просто удовлетворение естественных потребностей.       Сжимая короткие волосы явно сильнее, чем стоило, музыкальный слух улавливает знакомые звуки за массивной дверью в шаге от них. Монашки мелодично возносят молитвы Богу, разнося по коридорам холодного монастыря свои ангельские голоса. Нелепо вышло. Смотреть вот так сверху, наблюдая с каким старанием тебе делает минет лучший друг – картина возбуждающая и ужасающая одновременно. Андрес жмурится, по привычке запрокидывая голову, совсем забывая о ремне, отпускает кожаную удавку, хватаясь теперь и второй рукой за густые пряди на макушке. Снизу слышны стоны, чавканье губ от выделяемой смазки, ещё немного и возраст возьмёт своё ослабевшей выдержкой в таком вопросе. Языком младший технично оглаживает горячую плоть, широко вылизывая в коротких передышках, при этом ни на одну секунду не оставляя без своего значимого внимания. Мартину настолько хорошо, невзирая на боль у корней волос, наблюдать за таким всегда солнечно улыбающимся Де Фонойоса, кусающим собственные губы, пока мышцы торса напрягаются, грудная клетка плавно поднимается-опускается. Эти открытия стоят заноз, собранных коленями.       Весь последующий вальс происходит молча. Почти кончившего от особо глубоко взятого в глотку члена Берроте вздёргивают вверх, припечатывая к знакомой холодной поверхности. На радость отсутствию терпения главного в ведении этого танца, тот сразу сдергивает свои штаны с округлого зада, оставляя те болтаться в районе коленей. Андрес приваливается грудью к холодной спине, позволяя себе вцепиться зубами в кожу на загривке. Он буквально вгрызается, спускаясь по шее, с особым наслаждением заводя язык за ширину ремня. Ведь у прижатого к стене человека нет того, перед кем стоит объясняться о причинах происхождения данных пятен. — Если отвернёшь голову, останешься со сломанным носом, — учтивое предупреждение, прежде чем за многострадальные волосы Палермо разворачивают лицом к зеркалу во весь их рост, вжимая щекой в стену. Открывшаяся картина хуже всякого порно на аккаунте премиум класса. Без рубашки, со спущенными штанами Мартин сипло стонет под ничуть не щадящими укусами. Ему не допускают никакой самодеятельности, руки упираются в стену, а хотелось бы хвататься за влажную шею мужчины позади, так крепко приложившего его головой. — Нельзя, — прорычали в ответ хоть в какой-то попытке дотронуться. Он вспоминает бёдра перед собой, колом стоящую эрекцию, чуть наклонённую вправо, лёгкие очертания пресса на впалом животе и несдержанно стонет. Ноги едва ли держат ослабевшего, стоит его члену получить грубую дозу ласки. Ещё это треклятое зеркало, начищенное этой самой хозяйской рукой… Удивительное рядом. Неужели не противно касаться чужого члена? Ожидалась менее интересная программа. Думал, отдерут его и в хвост и в гриву без взаимного удовольствия, даже порадовался пустому кишечнику. Оставалось лишь сказать о нюансах анального секса и дело в шляпе. — Просто сомкни ноги как можно плотнее. И смотри, куда я тебе сказал.       Это был бесповоротный конец выдержке потерявшегося в эмоциях гея. Личный сорт влажных фантазий, прикрыв веки, сквозь зубы тихо стонал, запрокинув голову теперь в новом для серых глаз ракурсе. Узкий таз смачно бился о голый зад с нелепой татуировкой названия любимого виски на одной из ягодиц, член скользил меж плотно сжатых бёдер. Полы рубашки раскачиваются плавно при совсем не плавных рывках. Адамово яблоко красиво дёргается, а блестящий в свете торшера язык радует внимательный взор редким облизыванием иссохших от внезапной жажды губ. Как же жаль, что он не умеет писать портреты, что такой возбуждённый Андрес Де Фонойоса останется лишь в воспоминаниях. На память остаётся лишь оцарапанная о стену скула да липкая сперма между ног и на животе. Ослабевший от оргазма Мартин буквально по стенке спускается вниз, стоит Андресу кончить вторым, так волосы отпускают, а с опавшего члена исчезает рука, мазанувшая напоследок его собственную сперму по голой пояснице.       Это блядское пожертвование. Вот чем это всё оказалось по итогу. С пропавшим возбуждением, сердце начинает сдавать позиции, передавая эстафету мозговым процессам.       Никто, естественно, не садится рядом, не обнимает, не целует. Ослабленный Мартин разворачивается на месте, пачкая липкий зад цементной пылью о дощатый пол, чтоб опереться спиной. Под треск граммофона с отсутствующей музыкой де Фонойоса стирает сперму черновиками неудавшихся чертежей. Бокал, оставленный на столе, выпивается залпом, но ни слова не произносится в этой звенящей тишине. Смотря в ответ за следующим за ним повсюду взором осознавшего, чем всё кончится, друга, увлажнённые алкоголем губы раскрываются. — Не будет ограбления банка. Прости, — Андрес присаживается на корточки напротив безжизненного тела, с аккуратностью снимая с него ремень. Ответа не следует. — А того, что произошло, больше никогда не повторится. Я люблю тебя, правда.       Как можно говорить нечто подобное, когда в твоих руках заплаканное лицо. Вытирать новую порцию влажных дорожек из таких пустых глаз. Улыбаться так по-родному, до боли в разбитом сердце, касаться губами лба, словно на прощанье.       Прощанье… — Нет, Андрес. — хватается за штанину брюк, потому что не успел схватиться за него всего целиком, пока была возможность. — У тебя будет много времени в одиночестве думать обо мне. Настолько много, что в конце концов ты от этого устанешь, — выдёргивая штанину, создание Дьявола возвращается к треклятому парфюму, вбрасывая в воздух пропитанного ушедшим возбуждением пачули от Татьяны.       Выкатывает из опустевшего шкафа собственный чемодан размером с него самого. А спрятан он там был, видимо, чтобы Мартин не смог понять – сегодняшний день был последними песчинками их времени на двоих. Без Серхио, без Татьяны. Теперь он уходит грабить монетный двор, оставляя всё в этой комнате. Любимую кружку, недочитанную книгу, незаконченный автопортрет на мольберте. Ничего не говорило о том, что происходит в данную секунду. Так просто оставляет его здесь со всеми этими вещами, словно это так легко. — До новых встреч, Палермо.       Отсалютовав широкими полями шляпы, уходит безвозвратно.       Всё это выглядит, будто репетиция наступающей на пятки Смерти, где разбитый Мартин должен играть свою роль избавления от своей самой худшей привычки. Сценарий разыгран по ролям, в нём не осталось ни строчки, нет никаких шансов на «мы». Очередное болезненное одиночество, приводящее к ожидаемой истерике с сопутствующим хаосом: разбитым раритетным граммофоном, бутылками из-под выпитого за последние месяцы вместе вина, разорванными простынями и вдребезги разнесённой когда-то излюбленной кружки Андреса. Весь этот комнатный хаос есть отражение душевного состояния, и центром всего этого, вишенкой на торте, - распавшийся на песчинки человек на разорванных простынях, с прилипшими к животу перьями бывалых подушек.       Никакого ограбления – плана всей его жалкой жизни.       Никакой любви, которая пережевала, выплюнув без сожалений.       Не осталось ничего, ради чего стоило хотеть жить. Только вот подружка Смерть не желает стучаться в двери к тому, кто так её желает.