Щелчок

— Как думаешь, сколько ещё до операции? — Дня два-три. В любом случае нас уведомят заранее. Боишься? Бертольд сидит на кровати и комкает в пальцах простыни. Его пальцы чистые, не как пальцы Райнера: у того костяшки сбиты и дымятся, обволакивая жестяную кружку с давно остывшим чаем. Он сам нервничает. И боится — совсем немного. — Так же как и ты, Райнер. Бронированный делает глоток. Скол на ободке кружки кислинкой расплывается на языке, а сам чай, ожидаемо, горький. И холодный. Успел остыть, пока они спорили о чем-то абсолютно неважном. Спорили. А теперь сидели поодаль и пытались сделать вид, что ничего не было. Получалось хорошо, только вмятины на стенах твердо говорили об обратном. Стены сами твёрдые. Твёрже, чем пальцы Райнера. И даром что он — бронированный. «Н-да» — щелкает у него в голове. — Н-да… — чеканит он в реальности и кружку все же отставляет. Смакует кислое, смешанное с горьким. Думает о том, что в контрастных всполохах свечи Бертольд выглядит не так уж плохо. Лучше, чем обычно, то есть. Приемлемо. Даже красиво. Но сзади он все равно смотрится получше. — Устал? Бертольд пальцами трогает неровный оверлок на простыне. — Нет. — Значит сегодня ты сверху.

***

Бертольд был бесславным нытиком. На него нельзя было положиться, его нельзя было поставить в пример, как хорошего бойца, его нельзя было любить за героизм и мужество. Просто следуя приказам и сомневаясь при этом, Бертольд раздражал. Райнер иногда хотел его ударить. Иногда ударял. Бертольд был мягкотелым. Но трахался, особенно будучи не в духе, отлично. Райнер мог бы уважать его за это. Не уважал. И от того Бертольд был не в духе. — Слушай, моя регенерация не значит полную твою свободу действий, — бронированный сильнее стискивает плохо набитую подушку и елозит коленями по постели. На коже остаются складки. Внутри неприятно щиплет и растекается горячим вниз по бедрам. То ли кровь, то ли масло, то ли все вместе, но стирать это будет не он, поэтому и переживать нужды нет. Колосс сзади что-то неразборчиво хмыкает и, согнув пальцы, давит на чувствительное место, а к влаге на простынях добавляется ещё и то, что капает с болезненно подергивающегося члена. Райнер стонет, потому что не стонать уже не может, и крепче вжимается лицом в мятую наволочку. Душно. Даже жарко. Бертольд обжигает дыханием влажные ягодицы, звонко шлёпает и кусает поверх краснеющей кожи. Поцелуем припечатывает свои труды и, вынув пальцы, крепко хватает блондина за талию. Райнер чувствует, насколько они скользкие и горячие, испачканные в масле, понимает, что внутри него точно так же скользко, горячо, непереносимо туго, и не удивляется, слыша надрывный выдох стиснувшего его в объятиях колосса. Ему приятно. Им приятно. Бертольд был мягкотелым, но почему-то в те моменты, когда он бездумно вдалбывал растекающееся тело Райнера в кровать, казалось, будто бронированный титан здесь вовсе не Райнер. Тогда Райнер становился мягкотелым и мерзким, как слизняк. Сам себе казался слизняком. От этого было приятнее. Это казалось правильным каким-то, естественным. Бертольд не знал пощады. Принимать грубость он не любил, а вот отдавал целиком и полностью. Пытался отыграться на напарнике или просто хотел доминировать — это не отменяло того факта, что ближе к финалу у Райнера начинали гореть ягодицы, даже если их не шлепали до этого часа два кряду. С толком, расстановкой, тягуче, пока дел никаких не было и полностью игнорируя налитый кровью, болезненно стоящий член. Пока Райнер не попросит. Просил он с трудом. Но просил. Сегодня Бертольд молчит. Потирается секунд десять, прежде чем приставить к тщательно, пусть и грубо разработанному проходу головку и, преодолевая сопротивление, толкнуться внутрь по самое основание. Райнер всхлипывает и расслабляется: член скользит прямо по простате, посылая куда-то в хребет ледяных мурашей. Бертольд, кажется, облизывается. Райнеру приятно. Им обоим приятно, но от этого происходящее не кажется правильным. Мерзким — да. Правильным — никогда. Кровать скрипит, и ее скрипу вторит скрип зубов Райнера. Он кричал бы, если б была возможность, но держится и только рычит изредка, когда захлестывающее его удовольствие переливается через край. Оно тогда течет по бедрам и на кровать капает с пунцовой головки, но… …стирать будет не он. Значит и переживать нужды нет. Все равно странным кажется желание скрыться, ведь о том, что они трахаются, знают все поголовно. Как и о том, что Имир любит Кристу. Но они то друг друга не любят. «Н-да» — щелкает в голове у Райнера, когда он кончает только от того, что Бертольд, склонившись, на контрасте нежно целует его в шею. — Н-да… — повторяет он вслух и, когда съедающая их страсть улетучивается вместе с жаром, целует напарника в ответ.