Мост

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       У Минсока вся жизнь сужается до больничного коридора. Не существует работы, внешнего мира и жизни. Есть только вот этот белоснежный мёртвый коридор с красными буквами надписи «реанимация». Всё время, что он проводит вне стен этого коридора кажутся ненастоящими и будто нарисованными на смятой картонке как у немого бомжа, просящего подаяние.        Только здесь он существует. Живёт от одного выхода врача до следующего. А в перерывах и вряд ли дышит. Но пока никаких новостей, кроме равнодушного, но обнадёживающего «стабилен».        Устав видеть лучшего друга не просто помятым и уставшим, а сломленным и медленно гаснущим, Чондэ поднимает все свои связи для того, чтобы Минсока пустили в палату. Жить у него всё равно не получается — все приглашения Чондэ остаются без ответа. Минсок даже напиться не может, потому что ночует в больнице. И если бы не ответственность, забил бы на работу совсем.        Чистоплотный и всегда пунктуальный Минсок не помнит наверняка, когда он принимал душ позавчера или это было уже четыре дня назад. И если бы не Чондэ, с немым укором ставящий перед ним обед и ждущий, пока Минсок его съест, он бы и есть забывал.        Когда Минсок на деревянных ногах входит в палату, вместо крови по венам течёт ритм чужого сердца. Датчики противно пищат, но слабость показателей пугает до дрожи, и Минсок забывает о раздражающем писке, молясь всем известным богам о том, чтобы показатели не падали. Даже для него, далёкого от медицины, понятно, что цифры низкие. Слабые, но упрямые. Минсок смотрит на датчики, умоляя их стать немного выше. На лежащего в постели он старается не смотреть.        Страшно.        Он слабый, не уверен, что выдержит то, что увидит. Но он упрямый и привык идти до конца. Как и Бэкхён.        Минсок украдкой прижимается губами к холодной руке, пока никто не видит. По-детски считая, что если никто не заметит, то словно и не было. Но оно есть. Сидит внутри застрявшей колючкой, и вынуть никак и жить невозможно.        Но выпустить руку из пальцев страшно. Рука Бэкхёна как связующее звено, удерживающее его на этом свете. Словно он бесплотен и лишь прикосновение дарует ему тело. Будто он воплощённая любовь, а Бэкхён — тот мост, что соединяет мир мистики и реальных людей.        — Время посещения подошло к концу.        Минсоку повторяют это несколько раз, прежде чем он отпускает руку и выходит во всё тот же белоснежный коридор, чтобы на пороге получить заверение, что завтра, если не случится ничего экстраординарного, в это же время его пустят в палату.        Он немного оживает и впервые с той страшной ночи возвращается домой, чтобы выдраить себя до содранной кожи, в задумчивости слишком усердствуя. У него под кожей писк датчиков, а вместо сердца чужой ритм биения жизни. Он валится в кровать и засыпает так крепко, что просыпается, наверное, с десятого срабатывания будильника и не сразу понимает, где он. Едва не опаздывает на работу впервые с первого дня, но успевает войти ровно за минуту до начальника.        Минсок не помнит, сколько дней проводит у постели Бэкхёна, глядя, как равнодушная машина качает воздух, наполняя нежелающие выполнять свою работу лёгкие, опускается и поднимается поршень, перекачивая жизнь. Как же легко сломать человека, раз — и нет его. Всю жизнь кажется, что сможешь всё, а одна нелепая случайность, и заставлять твоё тело жить придётся машинам. Это если деньги есть. А если нет, то и жизнь никто не подарит.        В один из приходов его выгоняют за двери, ничего не поясняя, и Минсок цепенеет, вмерзая во время, пока медсестра не треплет его по плечу, разрешая вернуться. Минсок не сразу понимает, что изменилось, но когда доходит, он до боли закусывсет губу, чтобы не вскрикнуть — Бэкхён дышит сам, без трубки, без нагнетающего кислород в лёгкие приспособления. Каждый вдох как награда за все добрые дела.        И тут приходит она — подруга Бэкхёна. Родители наверняка в невесты прочат. Со своим уютом и удобными мелочами и домашней едой. Со всем тем, чем Минсок похвастать не может. У него в квартире чисто, но пусто. Без всяких уютных безделушек, которыми стремительно обрастает палата. Не палата, а настоящий дом. Минсоку же особенно нечего предложить. Разве что себя.        И когда она уходит, оставив ненадолго их одних, Минсок говорит долго и вымученно, выкладывая всё, что в душе. Глаза жжёт, в горле ком, но он говорит, боясь, что не скажет сейчас, не выйдет никогда. Бэкхён слушает молча, смотрит, как Минсок обнажает свою душу, как показывает мягкое и беззащитное нутро, ожидая ответа.        И ответ приходит. Тихое, сиплое «нет».        Минсок не переспрашивает. Видит ответ, чувствует кожей. Ответ сеет в душе арктический холод, но Минсока не только знобит. Его жарит, как будто температура в одно мгновение поднялась до сорока. Ответ словно автоматной очередью прошивает навылет.        Бэкхён не смотрит на него. Глаза закрыл и отвернулся вообще. Не прочитать эмоций, не угадать, что за «нет». К чему «нет»? Почему «нет». «Нет» и всё. Минсок даже не уверен, что ему больно. Просто онемело внутри всё и отмирает медленно. Слов не находится, они куда-то запропастились. Он уходит, шатаясь, как пьяный.        И понимает, что напьётся до зелёных чертей. Будет пить, пить и пить, пока кто-то добрый не отключит рубильник, выключая мир на время. И Минсок пьёт. Но мир не гаснет, мерзкое чувство онемения не проходит, кусает его за кончики пальцев, саднит в суставах. Алкоголь не лезет, но Минсок заставляет себя сделать ещё глоток, понимая, что всё бессмысленно. Даже такси не берёт, а бредёт домой пешком, ощущая, как алкогольные пары выветриваются, оставляя по себе лишь тошнотворную горечь.        Возле дома его догоняет боль, что всё время запаздывала и отставала. Бьёт наотмашь. Острая, оглушительная, сковывающая онемением язык. Пережить её невозможно. Минсок задумчиво смотрит на эстакаду, прикидывая, уйдёт ли боль после короткого полёта или останется с ним даже после смерти. Вывод неутешительный, но он переводит взгляд на высотку. Да только страшно. Он, конечно, не такой верующий, как Чондэ, для которого самоубийство страшнее убийства, но Минсок отчётливо понимает, что струсит и не сделает этот шаг, оставшись в объятиях с болью.        Не спасают ни душ, ни работа, ни литры кофе. Зато работа отвлекает. С утра до ночи с коротким перерывом на сон. Он не идёт к Бэкхёну, хоть под кожей и зудит. Он не идёт к Бэкхёну, хотя его выламывает и выкручивает так, что он сам себе кажется наркоманом. Видел в детстве ломку соседского мальчишки, на всю жизнь в нём осталось.        Как же было хорошо, когда Минсок не осознал и не озвучил чувства. Жил в своём коконе, не тужил. Но в один момент сладкое неведение сменилось жестокой правдой, от которой отворачивайся, не отворачивайся, не сбежать. Даже если её отрицать, она останется правдой, как бы Минсок не старался.        — Ты сам не свой. Что-то с Бэкхёном? — озабоченно спрашивает Чондэ на одном из обедов. Минсок молча выливает себе в тарелку полбутылки острого соуса и ест, пока не выдавливает из себя:        — Нет. Всё в порядке. В отпуск хочу.        Но не отпуск Минсоку нужен. Ему хочется вывернуть себя наизнанку и внимательно рассмотреть, проанализировать, как он до этого докатился, как и когда он прозевал то, в чём признался Бэкхёну. Может, выйдет вырвать с корнем, раз сердце уже успели. А то ходит себе уродцем из склянок музея патологий, бессердечный, потому что сердце вырвали и растоптали. А он вопреки всему дышит, работает, смотрит и слышит.        Но в один момент ему кажется, что глохнет. Когда на пороге вместо курьера стоит Бэкхён. Бледный, дрожащий, слабый совсем, а в глазах жуть какая-то беспросветная, словно мертвецов, восставших из могил видел. А то и вовсе пришлось мёртвых родных убивать, чтоб навсегда. В голове Минсока какой-то идиотизм и гулкая пустота, а Бэкхён переступает порог и дверь за собой прикрывает. Дрожат мелко губы. Особенно заметно, из-за родинки над верхней.        — Прости. Я… испугался. Мне нужно было время, чтобы…        Минсок наверняка дрожит так же, предлагает кофе, и они сидят на кухне до самой ночи. Не говорят даже, молчат и будто прислушиваются к чему-то в самих себе и друг друге. С каждым часом придвигаются ближе, пока не оказываются бок о бок на скромном диванчике, стоящем на пересечении спальной зоны и гостевой. Дышат одним воздухом, дышат друг другом, напитываются.        Бэкхён как мост между прошлым и будущим.        — Люблю тебя, — шепчет Бэкхён и чуть боязливо кладёт голову Минсоку на плечо. — Я выну все осколки из твоего сердца, соберу его и заштопаю. Ты позволишь?        — Будь с ним и со мной нежен, — впервые за долгое время Минсок улыбается, а Бэкхён фыркает и прячет покрасневшее лицо в ладонях.