полураздета

      Нет, женщинам определённо должны законом запретить так одеваться. Ему вообще всегда казалось, что скромные наряды куда привлекательнее, но это… Это… Ну никакого пространства воображению не оставляет – она бы ещё бельё надела! А лучше бы в самом деле надела: во всяком случае, будь на ней лифчик, было бы проще смотреть ей в глаза. А тонкая белая ткань слишком плотно обрисовывает контур груди, и то ли это его воображение, то ли топ действительно настолько прозрачный, что видно соски.       Ещё законом должно быть запрещено так танцевать. Простым, обычным девушкам, в смысле. Оставьте такие танцы тем, кто этим зарабатывает: ну не должны гости в клубе так двигаться. Она не должна. Извиваться змеёй, нагибаться, демонстрируя обтянутую короткими шортами задницу так, чтобы окружающие шеи сворачивали. Ну нельзя же так, чёрт её побери.       Она садится на высокий барный стул, ногтями подцепляет ткань на груди и жалуется, что жарко. Он даёт бармену знак повторить. Она вылавливает губами кубик льда из своего бурбона и переводит на него взгляд. Да, красные помады тоже надо запретить.        – Так как, ты сказала, тебя зовут?        – А я не говорила.       К трём часам ночи людей в клубе становится ощутимо меньше – хотя бы легче дышать. И легче не потерять её, когда она после очередного бокала снова отправляется танцевать. И кажется, что танцует только для него, изгибается и касается своего тела, ловит его взгляд и зазывно улыбается.       Сидеть неудобно, в самом деле. Особенно когда она снова возвращается на свой стул и скрещивает ноги. Кожа покрыта испариной, а волосы слиплись от пота – здесь действительно жарко. Ей – от того, что танцует, ему – от того, что она рядом.        – Часто здесь бываешь?        – Нет, впервые. Я домоседка, вообще-то.        – Никогда бы не сказал.       Слишком много вещей он бы о ней никогда не сказал – даже, пожалуй, стыдно много. От жары у неё слегка потекла тушь, но каким-то образом это делает её ещё сексуальнее. Она ненароком (а ненароком ли?) задевает его бедро босоножкой, когда меняет положение ног и поворачивается лицом. Опирается локтем на барную стойку и смеётся, запрокинув голову назад.       У него нет сил спросить, что её рассмешило. Точнее, есть, но вместо этого вопроса он задаёт совсем другой.        – Не хочешь уйти отсюда?        – Не хочу. Ночь ещё не кончилась.       А потом начинает играть другая песня, и она снова смеётся, ставит бокал на стойку и спрыгивает со стула. Фальшиво подпевая, тянется к нему, замирает в паре дюймов от его губ и кладёт обе ладони на его бёдра.        – Потанцуешь со мной?       Она обдаёт его губы ароматом бурбона, и он, вообще-то, не танцует. Совсем не танцует, никогда, ни при каких условиях. Но она уже тянет его за собой на танцпол – он даже не понимает, как это произошло. Она двигается – качает бёдрами, откидывает назад волосы, берёт его руки в ладони и кладёт на свою талию. Её обнажённая кожа пылает под пальцами – или наоборот, это он пальцы об неё обжигает? Музыка вибрирует повсюду – в плотном воздухе, по полу, в его голове и в её изгибающемся теле. Ему даже ничего делать не надо – она поворачивается спиной, откидывает голову на его плечо и вжимается задницей в его эрекцию. Он проводит по её животу ладонью – она чуть напрягается под прикосновением, глубоко вздыхает и прижимается ещё сильнее. Он опускает ладони ниже, продевает пальцы в петли для ремня на её шортах, и она ведёт бедром в сторону, то ли вырываясь, то ли одобряя – скорее, конечно, второе. Ему хочется так думать. От её волос пахнет сладким клубным дымом, и его мозг наполняется этим запахом вперемешку с ароматом её кожи, когда она мягко высвобождается из его рук и снова поворачивается лицом.       Наверняка так целоваться посреди танцпола совершенно неприлично, но он об этом совсем не думает. Он зарывается одной ладонью в гриву её волос, когда она цепляется в его плечи ногтями и жмётся к нему грудью. Он обводит её губы языком, и она со вздохом прикрывает глаза. Он проводит по её спине ладонью – она ещё крепче прижимается, ну куда уж крепче, и когда он сжимает ладонь на её заднице, она чуть отстраняется.        – Вот теперь мы можем уйти.       Он не помнит, оплатил ли счёт. И не думает об этом – она гипнотизирует взглядом, берёт его за руку и тянет за собой, и ему кажется, что за ней – куда угодно, даже если она сейчас скажет ему прыгнуть с крыши, он обязательно прыгнет.       Над морем занимается ранний летний рассвет, и от солёного воздуха голова кружится так же, как от выпитого и её близости. Спустившись с ведущей к клубу лестницы, она нагибается и со смехом пытается расстегнуть босоножки – ничерта у неё не выходит, шатается. Он наклоняется, проводит по длинным гладким ногам ладонями, расправляется с застёжками – а у самого пальцы дрожат. Без каблуков она совсем маленькая, едва ему до плеча достаёт. Шепчет слова благодарности, тянется поцеловать в щёку и как бы случайно промахивается, впивается в губы яростно, жадно, будто насытиться не может – и он не может тоже. Её рука пробирается под его футболку на спине, протискивается вперёд – чуть щекотно касается живота, застывает на ремне.       Ну не здесь же, прямо на ступеньках клуба? Когда её ладонь скользит ниже и сжимается на его члене, он думает, что можно и здесь. Здравый смысл всё-таки берёт верх, но с ощутимым усилием. Он перехватывает её запястье и тянет куда-то в сторону – она жалуется, что не может так быстро идти, её босые ноги тонут в мелком песке.       Едва ли место настолько уж тихое и безлюдное, но то, что сейчас здесь никого нет – уже большой плюс. В конце концов, достаточно тихо и безлюдно было бы разве что дома – но это слишком долго, такси – дорога – всё остальное, а как можно ждать, если от поцелуев у неё смазалась помада? Она облизывает губы – так чувственно, что яйца ноют.       Её пальцы снова возвращаются к ремню и безжалостно с ним расправляются, слава всевышнему, в брюках уже просто невозможно тесно. Она отступает на шаг и снимает свой бесстыдный топ, подрагивающими пальцами расстёгивает шорты и позволяет им упасть на песок – нет, ему не показалось в самом начале, она действительно совсем без белья. И без башни, определённо.       Но это хорошо. Хорошо, потому что она опускается перед ним на колени, стягивает с него трусы и обхватывает его член ладонью – он шипит, кажется, что от этого простого движения крыша нахрен съезжает. Она поднимает на него взгляд, будто ждёт дальнейших указаний – а он думает, что она сделает наоборот, что бы он ей ни сказал. Она чуть трётся о головку щекой, таким невинным жестом, а потом накрывает его губами, втягивает в рот и начинает двигаться.       Если он не кончит прямо сейчас, это будет настоящее чудо – но остановить её он даже не пытается. У неё рот невыносимо горячий, а ладонь, двигающаяся синхронно с губами, сжимается даже слишком сильно. От потребности вдалбливаться в её горло мир плывёт. Она подползает на коленях ещё ближе, так что трётся грудью о его бёдра, и выпускает его изо рта, проводя языком от основания к головке – её глаза влажно блестят в утренних сумерках, и от этого порочного взгляда колени едва не подгибаются. С усилием отстранившись, он касается её мокрых губ пальцем – она усмехается, и хочется стереть эту самодовольную усмешку с её лица, потому что, кажется, она всё ещё считает, что это игра – а это нихрена не игра, теперь уж точно нет.       Он опускается на песок рядом с ней и снова целует – она стонет ему в рот, когда его рука сжимается на её ягодице, скользит ниже, когда он толкается в неё пальцами – она просто нереально влажная и жаркая. Всего нескольких толчков хватает, чтобы она начала извиваться, чтобы вырвалась от его поцелуев и уткнулась губами в его шею, отчаянно насаживаясь на его пальцы, как будто он так просто позволит ей кончить – наивная.       Она всхлипывает, когда он убирает руки, чуть не падает, жалуется свистящим шёпотом, но, чёрт возьми, её недовольный взгляд даже лучше её неприличных танцев.        – Повернись.       Подчиняется незамедлительно, и он понимает, чего она так самодовольно усмехалась: да, чёрт возьми, чувствовать над ней такую власть – просто нереально.       Он касается её спины самыми кончиками пальцев, проводит по коже между лопатками, заставляя её выгибаться и нетерпеливо подаваться к нему бёдрами. Она опирается на руки, открывая себя его взгляду, стонет, когда он снова погружает в неё пальцы, умоляет – то, что надо.       Он обхватывает член ладонью и проводит головкой по её горячей влаге – она отвечает именно так, как ему хочется, проклятиями и бранью, чуть ли не угрозами, разводит колени ещё шире и ведёт бёдрами. Он входит в неё и замирает – такая тесная, обжигающая, этим моментом хочется насладиться так же, как её тихим вскриком. Он отстраняется, опуская взгляд и с удовлетворением наблюдая, как соединяются их тела с новым влажным шлепком. Тянется к ней, запускает ладонь в волосы и притягивает к себе, целуя, толкаясь в её рот языком в том же ритме, в каком вдалбливается в её тело, слизывая с губ её стоны. Другой рукой сжимает её грудь, пальцами оттягивает сосок, и она опять крутит бёдрами, будто пытается освободиться – и на этот раз он позволяет ей это, как только она сжимает его изнутри, пульсирует, извивается в его руках. Он едва находит в себе силы отстраниться в последний момент, изливаясь спермой на её блестящую от пота кожу.       Она бессильно падает на песок, и он следует за ней, прижимаясь губами к её затылку. Ощущать, как она продолжает вздрагивать, – это почти так же круто, как быть в ней.       А потом она, чуть успокоившись, зовёт его по имени и жалуется, что он её сейчас раздавит. Он ложится рядом, привлекая её к себе, и она утыкается в его грудь лицом, тихонько смеётся и, потянувшись к его уху, чуть прикусывает мочку.        – Мне понравилось. Нам надо чаще притворяться, что мы незнакомы.        – Только в следующий раз надень, пожалуйста, бельё.