В поисках тени

0. Шут — Значит, ты вампир? — Конечно, — Лукас показывает клыки, придвигаясь почти вплотную. В стакане у незнакомца — наполовину допитый Килбегган, кубики льда поблескивают в теплом свете, как и нити седины на висках и в густых черных усах. Лукас склоняется еще чуть ближе, пытаясь понять, сколько этому мужчине лет — на первый взгляд выглядит крепким, но это еще ничего не значит. Многие мужчины выглядят крепкими до самой смерти, хотя внутри уже обветшали от болезней, точно гниющее дерево, которое можно даже принять за живое, пока не заметишь, что новых веток на нем не было уже давно. Таким был отец Лукаса, таким был Джордж, а сегодня Лукас хочет забыть их обоих. — До Хэллоуина вроде бы еще полгода. — Мы же не призраки. Мы ходим по земле круглый год, просто в Хэллоуин не нужно прятаться. Разве что от тех, кто задает слишком много вопросов. Он улыбается и незнакомец улыбается в ответ; похоже, Лукасу удалось завладеть его вниманием, а это уже кое-что, по крайней мере, компания на вечер у него будет. Если повезет — то и дольше. — А знаешь, что вампиры делают лучше всего? — спрашивает Лукас, глубоко вдыхая тяжелый, чуть кисловатый запах пота, к которому примешивается горечь от табака. У него хорошее обоняние, иногда Лукасу кажется, что он мог бы искать добычу просто как следует принюхиваясь. Брать след, как это делают волки. Мало кто помнит об этом после бесчисленных дешевых историй, где одетые в кружева или, того хуже, в косухи, вампиры охотятся на девственниц, но в древних легендах они умели превращаться в волков, чтобы преследовать добычу в лесу. — Сосут, — отвечает Лукас на собственный вопрос своим самым серьезным тоном, и незнакомец смеется в ответ. 1. Маг Его зовут Фрэнк О'Нил, у него усы как у детектива Магнума, ему пятьдесят лет, он ищет хорошую компанию — не только на одну ночь; ему нужен приятель, с которым можно хорошо потрахаться и хорошо поболтать. Лукас не против. Ему пора дальше, а Фрэнк неплохой попутчик. По крайней мере, он совсем не похож на Джорджа, несмотря на почти тот же возраст, а большего ему и не нужно. Лукас почти уверен, что сможет забыть Джорджа, если хорошо постарается. Пусть тот и умер почти у него на глазах, как в каком-нибудь паршивом сентиментальном романе, это не значит, что Лукас обязан помнить его до последних дней. Рано или поздно все сотрется из его памяти. Он любит представлять себя вампиром, и дело не только в атрибутике, которая нравится ему с детства. Хоть она и хороша — прикрыв глаза Лукас часто представляет себе тени, обнимающие неровный свет, блеск острых зубов, шепот в ночи, длинные черные плащи и высокие стены замков — но гораздо важнее другое: вампиры живут вечно, чужие смерти для них ничего не значат. Фрэнк тоже рано или поздно умрет и Лукас старается относиться к его неизбежной смерти спокойно. Когда они идут вместе по улице, когда трахаются, когда Лукас варит Фрэнку кофе, пока тот принимает утренний душ, он думает о смерти, еще не подошедшей вплотную, но стоящей достаточно близко, чтобы можно было почувствовать ее дыхание. И это нормально. Она больше его не пугает. Спасибо Фрэнку, его расслабленному взгляду и глупым шуткам, легко представить, что его последними словами будет одна из них: «Знаешь, почему курица перешла дорогу?» — потому что ее время вышло, вот и все. Лукас, пожалуй, любил Джорджа, по крайней мере, ему так кажется, но к Фрэнку он ничего подобного не испытывает, и это тоже успокаивает. С Фрэнком можно хорошо провести вместе время, и секс с ним неплох: ему немного недостает скорости, да стойкости, пожалуй, тоже, но зато обнимая его после, вслушиваясь в отчаянное сердцебиение, глубоко вдыхая запах пота, Лукас чувствует себя спокойно, возможно впервые за долгое время он получает то, чего хочет. 2. Жрица — Здравствуйте, — девочка появляется точно из ниоткуда. Звонкий голос заставляет Лукаса оторваться от наблюдений за Фрэнком и его бесчисленной родней, снующей по площадке для барбекю. Обзор с вершины холма отличный — Лукас видит их всех, а его — никто. Никто, кроме девочки лет восьми, прижимающей к себе ярко-красный мяч. — Привет. Ты кто? — Меня зовут Марта. — она подходит ближе. — Вы странно говорите. — Я родился очень далеко отсюда. В Европе. Несколько секунд Марта молчит, внимательно разглядывая Лукаса — а он, сдвинув темные очки к кончику носа, разглядывает поверх линз ее. Она выглядит больше похожей на героиню рекламного ролика, чем на настоящего ребенка — рыжевато-золотистые волосы разделены на пару идеально одинаковых «поросячьих хвостиков», перехваченных новенькими резинками, да и платье, похоже, тоже надето в первый раз. Лукас готов поспорить — эта Марта сбежала с семейного праздника, за которым он следит. — Почему вы прячетесь здесь? — похоже, родители не научили ее бояться незнакомцев. — Потому что я — вампир и всегда прячусь в тени, — Лукас поправляет очки, подступая к Марте на шаг ближе, ожидая, что та попятится — но она остается на месте, только плотнее прижимая к себе мяч. — Вампиры не настоящие. Они бывают только в глупых книжках. — Нет, я думаю, не только в книжках. С каждым словом он медленно наклоняется к ней все ближе, и, когда их лица оказываются на одном уровне, Лукас шипит по-кошачьи, широко раскрывая рот, скаля пластмассовые вампирские клыки. На секунду глаза Марты распахиваются от испуга и она резко отшатывается — но тут же понимает, что это просто розыгрыш и смешанный с удивлением страх в ее глазах тут же сменяется скукой. Очарование момента полностью утрачено. — Тупая шутка, — ее голос звучит сердито. — А я знаю, кто вы. Вы — друг дяди Фрэнка. — Верно, малышка, — кивает Лукас, снова переводя взгляд на суетящихся внизу людей, но теперь Фрэнка уже не разглядеть. Может, он вошел в дом. Он обещал не задерживаться надолго, но Лукас никогда не понимал смысла подобных семейных праздников: люди, которые не хотели друг друга видеть, собираются вместе, взаимная неприязнь лежит перед ними, как труп, но они делают вид, что ее нет, что ничего не происходит. Лицемерие ради лицемерия и все в проигрыше. Интересно, смогли ли бы они сохранить свое картонное спокойствие, если бы Лукас пришел вместе с Фрэнком, и им всем пришлось бы бесконечно повторять: «о, вы такие близкие друзья», прекрасно понимая, что на самом деле дружба тут ни при чем. Несколько секунд эта мысль полностью занимает его ум — она достаточно забавна, чтобы улыбнуться, но потом верх берут чисто физические ощущения: запах обожженной солнцем травы, уже пожухшей, хотя до середины лета полно времени, щекотка стекающей по шее сзади капли пота, и то, как неприятно пристает мокрая рубашка к подмышкам. Ему кажется, что он сидит на сковородке и повар уже опустил крышку, ожидая, пока блюдо дойдет до готовности. Лукас терпеть не может жару и, тем более — яркое солнце, он давно подумывал перебраться куда-нибудь на север, но пока у него есть Фрэнк и было бы глупо его бросать. Он любит Фрэнка — так, как умеет, настолько, насколько способен, и, честное слово, ему жаль, что Фрэнк вряд ли испытывает какие-то серьезные чувства в ответ, скорее тому просто льстит возможность потрахаться с парнем почти в три раза моложе. Но, в конечном счете, каждый получает то, чего хочет, все честно. Какое-то время Лукас пытается ухватиться за эту мысль, чтобы хоть как-то отвлечься от жары, но она тоже ускользает, когда краем глаза он невольно ловит движение — Марта, заскучав, быстрым шагом уходит прочь; Лукас невольно провожает ее взглядом — дети полны сил, это чувствуется в каждом шаге, их кровь всегда горяча, и, возможно, это немного его пугает, но Лукас никогда в этом не признается — а когда снова поворачивается к дому, замечает Фрэнка: тот быстрым шагом приближается к нему. Лукас привычно улыбается ему, показывая зубы. 3. Императрица Фрэнк любит свою машину, хотя ее не назвать роскошной, это темно-красная Хонда Аккорд, не новая, но ухоженная. «Я забочусь о своей малышке» — так он говорит, нежно похлопывая ее ладонью по капоту, и, иногда Лукас в ответ шутит, что ревнует, а потом берет Фрэнка за запястье, тянет к себе, чтобы поцеловать. Время от времени они занимаются сексом прямо здесь, на заднем сиденье: не самое удобное место, но Фрэнку нравится, как-то раз он даже сказал — «она — моя машина, а ты мой мальчик, мне нравится видеть вас вместе». Это «мальчик» чертовски позабавило Лукаса, но он не стал отвечать, у каждого свои фантазии. Иногда они делают это и на переднем сиденье: в гараже, остановившись у обочины дороги, если на улице уже достаточно темно — Фрэнку нравятся поздние поездки — или даже по пути, там, где это достаточно безопасно. Когда Лукас впервые начал целовать в шею держащего руль Фрэнка, тот вздрогнул, открыл рот, явно собираясь его остановить, но Лукас не позволил ему ничего сказать, легко прихватив кожу зубами, накрыв ширинку ладонью, безошибочно чувствуя, как начинает вставать его член. В неразумных поступках и в нарушении правил слишком много соблазнительного, чтобы Лукас готов был от него отказаться. «А если въедем в фонарный столб, — смеется Фрэнк, — малышку всегда можно будет починить». Время от времени в выходные они отъезжают на несколько миль от Спрингдейла, сидят на берегу ручья, тянущегося к Нельсон Холлоу, пьют пиво и болтают о всякой ерунде, как и положено на свидании. Сегодня — хороший день, разве что солнце слишком яркое. Прижимаясь к плечу Фрэнка, поглаживая его по спине, Лукас смотрит в ярко-синее летнее небо сквозь темные очки, а потом, после очередного легкого поцелуя, Фрэнк цепляет дужку, снимая их, и тот опускает веки, спасаясь от обжигающегося света. Лукас чувствует внутри зияющую пустоту, как будто чего-то невыносимо важного не хватает, и он не может даже толком понять, чего именно. Он допивает пиво, бросает бутылку на камни внизу, а потом, не глядя на блеск рассыпавшихся во все стороны осколков, первым идет обратно к машине; Фрэнк свою бутылку ставит на землю и молча следует за ним. Лукас видит его длинную тень, и представляет, как Фрэнк усмехается, проводя рукой по воздуху возле его спины, не прикасаясь, но достаточно близко, чтобы тот почувствовал тепло. Они не разговаривают по пути, им обоим вполне хватает молчания, оно окружает их, заполняет салон, когда они садятся в машину. Фрэнк даже не включает радио, просто поворачивает ключ в замке и нажимает на газ. Он держится спокойно, почти расслабленно, старается не разгоняться, как и всегда после пива, даже за городом — чем меньше привлекаешь внимания, тем ниже шанс попасть в неприятности. Все так же молча Лукас проводит рукой по его бедру; этот отрезок пути достаточно безопасный, чтобы Фрэнк не пытался его остановить, тем более, они проезжали тут вместе не один десяток раз, он знает каждую трещину в асфальте. Поэтому Лукас сдвигает руку ближе к его ширинке, проводит большим пальцем вдоль расслабленного члена: сначала вверх, потом вниз, без спешки, чувствуя, как тот постепенно твердеет, наливаясь кровью. Лукас не задумывается о том, что делает и уж тем более — чем это может кончиться, в конце концов, они занимались подобным в машине уже не раз, Фрэнк уверенно чувствует себя за рулем, далеко не каждый раз пристегивается. «Моя малышка меня не подведет», — так он говорит. Естественно, детективу Магнуму чувство страха неведомо. Фрэнк время от времени говорит, что ему недостает чувства опасности в обычной жизни. И, именно поэтому, не прекращая его гладить, другой рукой Лукас расстегивает ремень безопасности Фрэнка. В этом нет никакой необходимости, но он просто хочет расстегнуть ремень — и тот проскальзывает между его пальцами, оставляя Фрэнка совершенно беззащитным перед любым возможным ударом. Любая ошибка может стать для него смертельной, но именно в этом и смысл. Вампиры не ценят жизни простых смертных. На секунду прикрыв глаза, продолжая гладить его член, все более отчетливо проступающий сквозь ткань джинсов, Лукас представляет себе, как Фрэнк пропускает поворот, и они слетают в кювет, малышка переворачивается, как в кино, падает колесами вверх, похожая на перевернутого жука. Лукас знает, что это может убить и его, но ему все равно. Он просто хочет почувствовать присутствие смерти еще раз — не своей, конечно. Смерти Фрэнка. И того как будто тоже возбуждает мысль об этом, он придвигается ближе, неразборчиво бормочет что-то нежное, запрокидывает голову, перехватывает руль левой рукой, а пальцами правой водит по подбородку Лукаса: так почесывают животных. Лукас с усмешкой толкает его лбом в висок, подцепляя большим пальцем язычок молнии ширинки, готовясь его расстегнуть. И он думает о том, что скоро должен быть поворот, но не успевает довести эту мысль до конца — Фрэнк резко отстраняется, выворачивая руль, и, кажется, что-то кричит, вот только Лукас почему-то ни слова не может разобрать, а машина летит куда-то вперед и вниз. Удара Лукас не чувствует, просто вокруг оказывается сплошная темнота. Будто кто-то выключил весь мир вокруг, как выключают телевизор. Лукас приходит в себя, чувствуя только боль. Она как будто просачивается откуда-то изнутри, омывая все кости и внутренности, медленно вытекая сквозь каждую пору, под ремнем безопасности кожа точно горит, язык распух, рот заполняет вкус крови. Лукас не сразу понимает, что еще жив. Звук собственного дыхания кажется ему пугающе громким. Он открывает глаза и смотрит на Фрэнка. Тот упирается грудью в руль, в волосах блестят мелкие осколки стекла, голова откинута в сторону, шея точно вывернута, кожа на лбу лопнула от удара, светлая кровь капает на пол из открытого рта. На самом деле в этом нет никакой необходимости, но Лукас все равно прижимает к его шее указательный палец, чтобы проверить, есть ли пульс. Нет. Он ничего не чувствует. Фрэнк мертв. И теперь его, в отличие от малышки, уже никто не починит. Именно этого ведь Лукас и добивался. Смерть подошла вплотную, чтобы забрать Фрэнка так же, как Джорджа. Расстегнув ремень безопасности, Лукас открывает дверцу машины — плечо ноет, но терпимо — и медленно пытается из нее выйти. Ноги подгибаются, голова кружится, и, вместо того, чтобы распрямиться, Лукас падает на бок; удар о землю выходит мягким, глухим, но боль все равно отдается внутри. Ему кажется, что щекочущая его ухо и шею трава пахнет кровью, мелкие камушки, впивающиеся в его тело, пахнут кровью, все пахнет кровью. Несколько секунд пролежав на земле, Лукас мысленно повторяет, что не хотел этого. Что это ошибка, несчастный случай, что он просто слишком увлекся — но на самом деле это не так. Он знал, чем это кончится, ждал этого всякий раз, когда лез в штаны сидящему за рулем Фрэнку, и все закончилось так, как и должно было. Так, как он хотел. Эта мысль заставляет Лукаса сначала перекатиться на живот — боль накатывает стремительной волной, но после сразу же отступает — а потом уже встать на четвереньки и медленно подняться. Солнце обжигает его, он почти слепнет и машинально тянется к нагрудному карману, но солнечные очки сломаны. Захлопнув дверцу машины, Лукас озирается, пытаясь вспомнить, в которой стороне Спрингдейл, переводит взгляд на дорогу, и, при мысли о том, что он должен подняться наверх, просто чтобы добраться до обочины, на него накатывает новая волна боли. Солнце обжигает его кожу, пока он поднимается наверх, точно лезет из могилы, все время ожидая, что малышка взорвется — в кино ведь машины взрываются после такого. Все его тело ноет, он чувствует вкус крови во рту, не может толком вдохнуть, но Лукас знает, что должен дойти до телефонной будки или поймать попутную машину, он должен рассказать полиции о случившемся, все или почти все. Но потом ему в голову приходит другая мысль: он ведь убил Фрэнка. Он — вампир, который забрал чужую жизнь, и полиция обязательно это поймет, если он попытается все рассказать. Сплюнув кровь в придорожный песок, Лукас на секунду прикрывает глаза, представляя себе, как выкладывает копу лишь часть правды, а тот за пару часов раскручивает ее до конца, и тогда Лукасу конец: он родился в Штатах, но все равно в нем видят иностранца, к тому же он гей, все это вместе обеспечит ему прямую дорогу за решетку. Он останавливается, медленно распрямляется и делает глубокий вдох, все еще ощущая боль, но теперь она точно размывается, страх заслоняет ее, и Лукас понимает, что должен сбежать. Это — его единственный шанс. Он останавливается, проглатывает слюну пополам с кровью. На самом деле, сбежать не так уж сложно. У полиции нет его отпечатков пальцев, никто из друзей и родственников Фрэнка даже не видел его вблизи — кроме той девочки, но вряд ли она что-то запомнила, кроме накладных зубов. И это даже если кому-то вообще придет в голову, что Фрэнк был в машине не один. Лукас не помнил, оставлял ли он что-нибудь в бардачке или в салоне, но вряд ли. В доме, конечно, есть одежда и зубная щетка, но ничего, что действительно может привести к самому Лукасу. В конце концов, если он доберется до Миссури, там можно будет укрыться под каким-нибудь камнем, найти себе какую-нибудь работу, нового партнера, и сделать вид, что ничего не произошло. Он — вампир, он должен прятаться. Или он ошибался, и тогда он просто умрет, но это тоже будет решение проблемы. Эта мысль — как тьма, она укрывает его от обжигающе яркого солнца. 4. Император Лукас понятия не имеет, искал ли его кто-нибудь, но зато точно знает: убежать ему удалось. Раны затянулись; в нижнем правом ребре наверняка была как минимум трещина, но она заросла и даже не ноет к непогоде. Лукасу повезло — ни внутренних повреждений, ни видимых шрамов. Ему нравится думать, что он вобрал в себя жизненную силу Фрэнка, когда убил его, и поэтому травмы прошли бесследно — конечно, это просто фантазия, но Джордж всегда говорил, что в фантазиях нет ничего плохого, если они помогают тебе жить. Лучше мечтать, чем тонуть в обыденности, к тому же иногда мечты — единственное, за что можно ухватиться, если просыпаешься среди ночи, гадая, придут за тобой копы или нет. Но копы так и не приходят, поэтому Лукас просто продолжает двигаться на север, до самой Монтаны. Он берется за любую работу, если нужны деньги, спит на автобусных остановках и чувствует себя абсолютно свободным. Таким же как Джордж. Лукас уверен, что именно Джордж научил его жизни — отец и мать, может быть, и заботились о нем, но послушавшись их и оставшись дома он, скорее всего, стал бы продавцом в скобяной лавке, или ремонтником, как отец, чинил бы капканы с заевшей пружиной, вытаскивал из видеомагнитофонов зажеванную пленку, день за днем просто дожидаясь смерти. Сбежав с Джорджем, он хотя бы понял, каково это: жить по-настоящему, даже если у тебя в кармане нет ни единого лишнего бакса. А еще Джордж научил его прятаться от полиции: «Может, тебе это не пригодится, но если что — будешь мне потом благодарен». У него была добрая улыбка и он наверняка считал, что делает доброе дело, продавая наркотики другим ветеранам: по крайней мере, он приносил им облегчение, позволял ненадолго убежать из мира, который им надоел, пусть даже иногда этот побег больше напоминал съезд под откос на старом сломанном велосипеде. После смерти Джорджа — тот просто уснул у себя в трейлере и не проснулся — Лукас чувствовал себя потерянным и одиноким, просто мотался с места на место, до тех пор, пока не встретил Фрэнка. До тех пор, пока его не убил. Теперь ему просто нужно найти кого-то нового, в этом весь смысл, разве нет? Двигаться от точки к точке, пока не поймешь, что дошел до конца. 5. Жрец Томас красив. Их с Лукасом можно принять за отца и сына — оба высокие, темноволосые, темноглазые, светлокожие, хоть и легко загорают, просто умеют прятаться от солнца. У Томаса аккуратно подстриженная борода с редкой проседью, он носит, наверное, единственный на весь штат жилет с шелковой вышивкой, старательно укладывает волосы, ухаживает за ногтями — наверняка это стоит ему нескольких клиентов, которым не хочется покупать ружейные патроны и рыболовные снасти у парня вроде него, но такие мелочи его вряд ли волнуют. Он, конечно, не станет открыто говорить, что он — гей, но толком и не скрывается. Довольно смело, и, пожалуй, Лукасу это тоже нравится. Они встретились случайно: Лукасу была нужна небольшая подработка, а Томас искал не только того, кто поможет с ремонтом в магазине, не пытаясь украсть ключ от сейфа и унести наличку. Во-первых, Томасу нужен друг, а во-вторых — кто-то, с кем можно хорошо потрахаться, и Лукас отлично подходит на обе роли. К тому же он и сам ищет компанию. Сначала Томас предлагает ему снять лучший номер в гостинице, но тот отказывается. Это не для него, и не только потому, что не хочется лишний раз показывать свои документы, просто пустота гостиничных номеров кажется Лукасу куда более отталкивающей, чем грязь автобусных остановок. Вампирам не привыкать к грязи, обезличенная пустота гораздо хуже — этого, конечно, он не говорит вслух, но, так или иначе, Томас больше не возвращается к этому предложению. Несколько раз они доезжают до дешевых мотелей в окрестностях Дир Лоджа, где никто не задает лишних вопросов, несколько раз занимаются сексом прямо в подсобке магазина, но, в конце концов, Томас соглашается взять Лукаса к себе, как привязавшегося на улице бродячего пса. 6. Любовники Кроме Джорджа и Фрэнка у Лукаса не так уж много опыта. Конечно, ему случалось отсасывать незнакомцам в туалете у заправки, чтобы получить бесплатно пачку сигарет или стаканчик лапши быстрого приготовления, но это все как будто не по-настоящему — не зная имен друг друга, даже толком не разговаривая, это быстро начинается, быстро заканчивается, и, даже если от этого будет зависеть его жизнь, он не вспомнит ни одного из этих случайных партнеров. Так что с ними он Томаса не сравнивает. На Фрэнка, впрочем, тот тоже совсем не похож — Фрэнк был гораздо скучнее. Томасу нравится чувствовать себя хозяином и Лукас ему это позволяет — в конце концов, это просто игра, а он любит игры. В этом ведь весь смысл близости: ты притворяешься кем-то другим, до тех пор, пока тебя не раскроют, и тогда уже остается либо бежать, либо сдаваться. Либо убивать — но об этом Лукас старается лишний раз не думать. И игра по чужим правилам помогает ему отвлечься. Поэтому когда Томас толкает его на кровать, Лукас молча подчиняется, послушно ложится на спину и замирает, прикрыв глаза, ожидая, пока Томас к нему прикоснется. Иногда тот заставляет его ждать подолгу, но сегодня Томас явно настроен на быструю партию: он сплевывает на ладонь, обхватывает член Лукаса, водит рукой вверх и вниз, доводя его возбуждение до пика. Лукас думает о Джордже и его смерти, потом — о Фрэнке, и о том, как шустрой змейкой проскользнул сквозь его пальцы расстегнутый ремень безопасности. Потом он не думает ни о чем, оставаясь с Томасом наедине, даже в собственных мыслях. Тот придавливает его к постели всем весом — он не такой мускулистый как Фрэнк, но все же достаточно крепкий, чтобы Лукас чувствовал его силу, его тяжесть. Томас снова обхватывает член Лукаса, направляет его в себя и плавно опускается сверху. Он наращивает скорость движений постепенно, но достаточно быстро, чтобы у Лукаса захватывало дыхание. Ему нравится наблюдать за Томасом: пот заполняет морщины, повлажневная седина блестит сильнее; полностью захваченный моментом, тот тихо стонет, и Лукас вздыхает в ответ. Томас не позволяет себе остановиться ни на секунду, он как будто уверен, что проиграет в каком-то соревновании, если позволит себе двигаться в более комфортном ритме. Он явно захвачен моментом, этой бешеной гонкой и Лукаса это вполне устраивает. Он проводит руками по бедрам Томаса вверх, ероша жесткие волосы, впивается ногтями в кожу, царапая ее, а тот вскидывается, выгибается назад с коротким стоном, ускоряя движения. Его кожа — влажная от пота, он тяжело дышит, но не останавливается; Лукас, продолжая водить руками по его разгоряченной коже, чувствует, как часто бьется его пульс, и представляет себе подпрыгивающее в груди сердце, усталое, слишком старое для такой неистовой скачки. Томас снова стонет, запрокидывая голову, и, вскинувшись, Лукас проводит пальцами по его горлу, чувствуя его пульс так же отчетливо, как собственный, а тот, в ответ, резко подается вперед, обеими руками обхватывая его шею, чтобы с силой сдавить. Лукас замирает, чувствуя, как в висках колотится уже его собственный пульс, так же отчаянно ускоряющийся; мысли слипаются в один бесформенный ком: вампирский голод, предчувствие смерти, отчаянное желание жить — его собственное, Фрэнка, Томаса. Этот бесформенный ком обжигает его голову изнутри, и, с силой сжав челюсти, стиснув руки в кулаки, Лукас кончает. Несколько секунд спустя Томас отпускает его шею и чуть сдвигается. Лукас опускает веки, но не закрывает глаза полностью, глядя сквозь ресницы на то, как Томас отдрачивает себе — движения руки рваные, беспорядочные, неровные, то убыстряющиеся, то замедляющиеся. Все продолжается не слишком долго — в самый раз, чтобы не надоесть. Фрэнк, когда они трахались у него дома, после секса сразу отправлялся в душ, но Томас, наоборот, остается с Лукасом рядом. До зимы еще далеко, но вечера уже холодные и чувствовать рядом чье-то тепло чертовски приятно. Томас перекатывается на бок, ложится с Лукасом рядом и пристраивает голову у него на груди. Перебирая его волосы, Лукас думает, что не обязан делать с ним то же, что сделал с Фрэнком. Или, может быть, решить это как-то иначе. Смерть Джорджа была естественной. Лукас читал, что в трети случаев болезни сердца никак не проявляют себя до самой смерти, и, наверное, с ним было точно так же, однажды утром он просто не проснулся. Лукас остался один — до тех пор, пока не встретил Фрэнка. Теперь у него есть Томас; это приятно, Лукас чувствует себя с ним рядом спокойно и комфортно, но точно знает, что, рано или поздно, колесо совершит оборот, что рано или поздно с Томасом произойдет то же, что и с Фрэнком. Лукас именно так об этом и думает: «Что-то произойдет». Не «Я его убью». Даже не просто «Он умрет». Он хочет остаться с Томасом до конца, медленно наблюдать за тем, как он стареет, но не уверен, что ему хватит на это терпения. На самом деле, он скорее уверен в обратном. — Ты не думал все бросить и уехать из Дир Лоджа? — тихо спрашивает Лукас. Томас приподнимает голову и смотрит ему в глаза так внимательно, что Лукас не может не продолжить, пусть даже эта фраза случайно так удачно легла на язык. — Продать свой магазин, купить грузовик поновее, или даже трейлер, и поедем вместе куда-нибудь на восточное побережье? — Знаешь, на самом деле, думал, — тихо усмехается Томас. От усталости в его голосе всегда появляется приятная хрипотца. — Может быть, ты и прав. Хотя я не уверен, что смогу проехать с тобой вместе до самого побережья. Пожалуй, стоит сначала попробовать путь поближе. Лукас не знает, правда это или просто бессмысленная болтовня, поэтому он просто тихо усмехается и прижимается губами к виску Томаса. 7. Колесница Откровенно говоря, Лукас не любит леса. Он не против прогулки, но задерживаться здесь надолго ему не нравится: слишком много посторонних шумов, ему кажется, что все звери и птицы смотрят на него, подглядывают за ним. — Ты когда-нибудь занимался сексом в лесу? — спрашивает он, чтобы отвлечься от этого ощущения. — В молодости, — Лукас идет позади Томаса и не видит его лица, но уверен: тот сейчас улыбается. — Хочешь попробовать? — Думаешь, я веду тебя сюда ради чего-то еще? Томас тихо усмехается, а Лукас поправляет закинутую на плечо спортивную сумку и расстегивает молнию, чтобы вытащить небольшую складную лопатку, спрятанную под толстым пледом. В магазинах туристических товаров можно найти множество полезных вещей, тот, который принадлежал Томасу — не исключение. В хороших фильмах вампирам не нужно оружие, чтобы забирать жизни своих жертв, но, к сожалению, в жизни все значительно сложнее и Лукасу приходится искать решения. — Ты обещал мне пикник, — Томас пожимает плечами. Он одет не по погоде легко, на нем только плотный джемпер и рубашка, хотя снег сошел не так давно, на устилающих землю прошлогодних листьях кое-где еще заметна белесая корка льда. Интересно, холодно ли ему. Интересно, хочет ли он, чтобы Лукас согрел его прямо сейчас. — Но я не против чего-нибудь поинтереснее. Лукас усмехается в ответ. Сначала он думал опять устроить автокатастрофу, потом — накинуть Томасу на шею ремень и задушить во сне, но потом понял, что хочет сделать это именно так — одним ударом, там, где никто не видит. Закончить все одним ударом не выходит, Томас падает на четвереньки с коротким вскриком, и, бросившись вперед, навалившись на него всей тяжестью, Лукас продолжает наносить удар за ударом — мелкие брызги крови летят в лицо, падают на губы, но этого он не чувствует — до тех пор, пока не чувствует, что Томас замер. Чуть отодвинувшись, Лукас прижимает ладонь к его шее, пытаясь понять, бьется ли все еще сердце, а потом, на всякий случай, наносит последний удар, ребром лопаты в основание черепа, достаточно сильный, чтобы услышать хруст кости, почти неотличимый от хруста старых веток. Вот и все. Может, это было и сложнее, чем с Фрэнком, но зато теперь он почувствовал все по-настоящему. Сейчас случившееся кажется Лукасу странным образом мучительно далеким, слишком плоским, слишком быстрым, безвкусным, но он знает: когда его голова все переварит, воспоминание станет великолепным. Это похоже на кино. Лукас садится на землю, рядом с телом Томаса — левая рука все еще подрагивает, но это просто конвульсии. Лукас знает, он однажды подрабатывал на скотобойне и видел, как бьют копытом мертвые коровы. Все кончено. В конце ноября ему исполнилось пятьдесят пять лет, он вряд ли любил Лукаса, но был к нему привязан, достаточно, чтобы захотеть с ним сбежать, начать жизнь заново, может быть даже отыскать счастье в пути, как это делают герои семейных фильмов. У него были надежды и мечты, а Лукас все это закончил за одну секунду. Он забрал его жизнь, выпил, как вампиры выпивают кровь жертв. Он вытаскивает из кармана пачку сигарет, зажигалку, и закуривает, откинувшись назад, привалившись к стволу ближайшего дерева. Ему придется хорошо поработать, чтобы спрятать тело, но план выглядит неплохо: брошенный трейлер, конечно, найдут, но какова вероятность, что копам захочется искать могилу в лесу? Если закопать Томаса как следует, звери его не раскопают, и тело останется здесь навсегда — по крайней мере, если Лукасу повезет, но в своем везении он уверен. Какова вероятность, что автокатастрофу, случившуюся десять месяцев назад в Арканзасе, свяжут с исчезновением Томаса? Лукас, конечно, не легавый и едва ли то, что показывают в сериалах по телику — правда, но все-таки что-то ему подсказывает: вряд ли кому-то это придет в голову. Возможно, Томаса даже не станут искать. Он никому не был нужен. Никому кроме Лукаса, конечно. Томас поддался на его уговоры, выставил магазин на продажу сразу же после Рождества — правда, никто из местных долго не решался его выкупить, потом нужно было найти хороший трейлер, чтобы, собрав самые необходимые вещи, сняв со счета пару тысяч долларов, собрать вещи и отправиться в путешествие к побережью. Трейлер, к слову сказать, он нашел почти такой же, как бывший у Джорджа, только у того была наклейка с танцующим скелетом в сомбреро, а у купленного Томасом — никаких особых примет, идеально для побега от прошлой жизни. Или для преступления. Лукасу оставалось только дождаться подходящего съезда с шоссе и предложить Томасу небольшой пикник — прогуляться по лесу, выпить вместе, может, потрахаться прямо там же, застелив какую-нибудь поляну пледом. Томас, наконец, замирает. Сейчас уже заметна маленькая лужица темной крови, вытекающая из его рта на опавшие листья. Шея вывернута неестественно, почти как у Фрэнка. Теперь Лукасу нужно просто докурить и выкопать могилу, до того, как за падалью придут какие-нибудь волки. Они здесь наверняка есть, а встречаться с ними он не хочет. И вообще — чем быстрее он покинет лес, тем лучше. Осторожно загасив сигарету о ствол дерева, Лукас медленно поднимается и подбирает с земли лопатку. 8. Справедливость У Лиама густые бакенбарды и высокие залысины, он не говорит, сколько ему лет, но его рыжие волосы часто перемежает седина. Лиам — просто случайный попутчик. У Лукаса в кармане еще достаточно денег, память о смерти Томаса все еще медленно ползает внутри головы, как змея. Он не планирует новое убийство, он вообще не знает, хочет ли убивать опять: чувство страха давит на него сзади, и стоит задуматься о смерти Томаса — голова начинает кружиться. Он просто медленно двигается на восток, засунув руки в карманы, придерживая пачку денег, которые забрал из трейлера Томаса, перед тем как бросить его навсегда, смотрит вперед, все так же чистит зубы и моет голову в туалетах у заправок. Лиам ищет компанию, кого-то с кем вместе можно будет спокойно колесить на байке по дорогам. Лукас не знает, дело ли во возрасте или в чем-то еще, но, если приглядеться, Лиам мало отличается от Фрэнка и Томаса: точно такой же одинокий человек, уверенный в собственной независимости, но нуждающийся в ком-то, кто будет с ними рядом — и дело не в сексе, скорее в чувстве значимости для кого-то другого. Что-то вроде отцовства, только без обязательств и трудностей, просто получаешь парня, который смотрит тебе в рот, слушает каждое твое слово, всегда готовый помочь, если это понадобится. Впрочем, секс тоже важен. Лиам предпочитает прикидываться, что дело только в нем. Трах с ним всегда одинаковый: торопливый, чуть грубый, Лиаму нравятся укусы, перед тем как кончить он прихватывает Лукаса зубами — пальцы, плечи, шея, ему все равно. Это забавно. Лукас не против. Ни на Томаса, ни на Фрэнка Лиам не похож — скорее уж он смахивает на Джорджа, разве что жизнь у него явно была куда проще, Лукас готов поспорить на что угодно. Он знает, как выглядят те, кого выгнала на улицу судьба, а не просто желание все бросить. Лиаму нравится чувствовать себя свободным, он смеется, называя себя беспечным ездоком, и говорит, что хочет умереть в дороге, потому что дома с надежной крышей — не для таких как он. Лукас кивает, выслушивая его истории; ему кажется, что он собирает жизнь Лиама, часть за частью, будто поднимает ракушки с пляжа. Лиам рассказывает ему о том, что когда-то был женат, но в какой-то момент понял: брак не для него, поэтому сел на свой байк и уехал прочь, оставив жену и маленького сына где-то в Калифорнии. Он не называет ни адреса, ни имен, делая вид, что давно их забыл. В ответ Лукас рассказывает ему о своих путешествиях — первая любовь, побег из дома, автокатастрофа. Никаких опасных подробностей, и, конечно, ни слова об убийстве Томаса, оно превращается в еще один побег. Слово тянется за словом, и, в какой-то момент Лукас понимает, что не может позволить Лиаму просто уйти. Тот знает слишком много, и если он кому-то расскажет, это может плохо кончиться. Поэтому, все, что остается Лукасу — избавиться от него. К счастью, это несложно: люди вроде него время от времени нарываются на неприятности, все, что Лукасу нужно — дождаться подходящего момента, заколоть Лиама его же собственным ножом и скинуть тело в реку, чтобы с него смыло все лишние следы. А после этого ему остается только двигаться дальше — Лиам увез его слишком далеко на юг, а Лукасу давно хотелось взглянуть на Чикаго. На этот раз ощущение, что он забрал чужую жизнь, догоняет Лукаса только спустя почти неделю: он просыпается посреди поездки в очередном ночном автобусе, плотнее запахивает свою куртку — ее купил ему еще Фрэнк, невероятно давно, хотя на самом деле с тех пор не прошло и года — и вдруг думает: я убил его. Кровь засохла под ногтями и Лукас потратил добрых пятнадцать минут, пытаясь выскоблить ее в туалете при ближайшей заправке, но больше крови не было нигде, все оказалось пугающе простым. Никаких планов. Лукас говорит себе, что он поступил с Лиамом правильно, потому что тот бросил своего сына, а такие поступки не должны оставаться безнаказанными, и какое-то время эта мысль его поддерживает, обнимает за плечи, как тьма, пока он продолжает свой путь вперед. В кино чудовища — даже вампиры — зачастую карают грешников, напоминая зрителям, что лучше не сворачивать с правильного пути. Конечно, в жизни все намного сложнее, но, с другой стороны, если играешь — играй до конца, верно? У Лукаса все еще нет никакой цели, но это не важно. Вампиры же скитаются по земле веками, ничего не пытаясь найти, ни от чего ни пытаясь избавиться, их вечная жизнь ценна для них сама по себе, и Лукас не видит в этом ничего дурного. Он готов продолжать свой путь до тех пор, пока не упадет замертво под яркими солнечными лучами, и ничего больше ему не нужно. 9. Отшельник Постепенно мысли о двух первых убийствах — ведь смерть Фрэнка была просто случайностью, мало чем отличающейся от смерти Джорджа, по крайней мере, теперь Лукас старается смотреть на нее именно так — точно сглаживаются, как галька, отполированная за десятилетия терпеливыми приливными волнами. Гуляя по Чикаго, заходя в торговые центры, изучая переулки, он пытается разобраться в собственных мыслях. Он не похож на маньяков из фильмов, он не чувствует себя безумным и точно знает, за какие рамки не стоит выходить, особенно если не хочешь оказаться в ловушке. Лукасу недостает возможности спросить у кого-нибудь, куда идет его собственная история, и сейчас ему больше, чем когда-либо недостает Джорджа, который мог бы похлопать его по плечу, сказав: «Ты зря загоняешься, парень», или «Все будет хорошо, ты со всем разберешься», или что-нибудь еще в этом духе. Без Джорджа ему приходится разбираться во всем самому. Ему нравится смерть, нравится чувствовать ее тихое приближение, которое не замечает жертва, и он думает, что весь смысл именно в этом: выждать момент и нанести удар, забирая чужую жизнь, чувствуя себя ее хозяином. Но нет правил без исключений, по крайней мере — не для Лукаса, поэтому встречу с Марком он рассматривает как прекрасный сиюминутный дар судьбы. Выигрыш в лотерею, хотя он даже не покупал билет. Они совершенно случайно сталкиваются на кладбище; Лукасу нравятся прогулки между могил: здесь нет лишних людей, близость чужой смерти его успокаивает, а Марк приходит навестить отца. По крайней мере, так он говорит. Он приходит сюда часто, несколько раз в неделю, и Лукас всегда его ждет у большой каменной статуи ангела, той, где они встретились впервые. Марк кивает ему вместо приветствия, Лукас улыбается в ответ, и они вместе уходят с кладбища — иногда молча, а иногда — болтая о всякой ерунде: Марк рассказывает о своей работе — он редактор в каком-то мелком издательстве, а Лукас придумывает ничего не значащие истории о людях, которых встречал в пути, стараясь их сделать как можно больше непохожими на настоящих. У выхода с кладбища есть что-то вроде сада камней — несколько старых глыб, едва ли хоть раз тронутых резцом гравера, выступают из земли. Они не слишком похожи на остатки старого здания, на надгробия — еще меньше, но это не важно, потому что Лукас давно понял, насколько зыбкой и странной бывает правда. Он может вообразить себе все, что угодно. Он встает на камень, чувствуя сквозь подошву старых конверсов, как от него тянет холодом, и думает о древних замках, крепостных стенах, заброшенных склепах. Марк смотрит на него снизу вверх с рассеянной улыбкой, думая о чем-то своем. — Забавно, что здесь еще остались обычные камни. — Ты не можешь быть уверен, что это не надгробье. В конце концов, под каждым камнем кто-нибудь лежит. — И каждый рано или поздно окажется под камнем, — кивает Марк, и улыбка на его лице точно замирает. — Только не я. Я ведь вампир. Марк едва слышно усмехается, глядя на него, и это очаровательно. Спрыгнув с камня, Лукас подступает ближе и гладит его по голове — осторожно, чтобы не сбить парик. О своей болезни Марк почти не рассказывает, но Лукасу вполне хватает того, что он видит. Он не идиот. Он видел как люди в кино умирают от рака — кто-то медленно тлеет, кого-то просто выкидывают из истории, но смысл один. Ни о чем таком он вслух не говорит. Они встречаются совсем не для этого. Это — самое близкое к свиданиям, что было у него со времен знакомства с Фрэнком: Томас просто водил его туда, где можно было без проблем потрахаться, с Лиамом им просто было по пути Но Марку нравится с ним вместе гулять между могил, а потом — заходить в какое-нибудь кафе поблизости, перекусить и еще немного поболтать о всякой ерунде. Лукас никогда не отказывается. Ему нравится чувствовать себя особенным для кого-то. Официантки почти всегда игнорируют его, предпочитая разговаривать с Марком — может, потому что он выглядит старше и солиднее, а, может, потому что они чувствуют, насколько неинтересны Лукасу. Иногда ему кажется, что мать — последняя женщина, слова на которой он обращал внимание, и это его вполне устраивает. Лукасу гораздо интереснее в компании мужчин. И дело не в возможности с кем-то переспать. Он не знает, заинтересован ли Марк в нем сексуально — тот не решается сделать первый шаг, а Лукас не хочет сейчас впутываться во что-то существенное, или, того хуже, серьезное. Ему вполне хватает дружеских объятий — тело Марка легкое, как сухой хворост, и становится все легче с каждым днем. Он медленно умирает и знает об этом, пусть даже почти никогда не говорит. Лукас улыбается, гладя большим пальцем след от инъекции на его руке. Это прикосновение, пожалуй, даже можно назвать сексуальным, но Марк никак на него не реагирует. Он как будто старательно сохраняет безучастность в любой ситуации, притворяясь, что уже умер. Будто это отпугнет смерть или хотя бы сделает ее менее страшной. Одно время Лукас всерьез подумывает задержаться в большом городе надолго, посмотреть, как Марк умирает, но потом понимает: нет, не в его духе будет оставаться рядом до конца. Не в его духе позволить кому-то — или даже чему-то — еще забрать жизнь того, кто ему нравится. Это слишком просто. Марк — всего лишь маленькая остановка в пути, возможность какое-то время получать удовольствие, не рискуя быть пойманным, не пачкая руки очередным убийством. И Лукас снова отправляется в путь. 10. Колесо Фортуны Лукас говорит себе, что может больше не убивать. В конце концов, он ведь не тронул Марка, хотя тот казался легкой жертвой, нужно было всего лишь прийти к нему домой и устроить ему передозировку обезболивающего, которое тот наверняка принимал: проще простого, и, может, был бы даже благодарен, если бы Лукас решился закончить его мучительное ожидание смерти всего за несколько минут. Он проверил себя, заглянул себе внутрь и понял, что может остановиться в любой момент. Наличка, наконец, кончилась, в карманах пусто, но сейчас Лукас не боится искать подработку — в конце концов, если бы копы за ним действительно гнались, то уже бы догнали. Дело ли в укрывающей его тьме, в простой удаче, или в чем угодно еще — Лукасу плевать. 11. Сила Клайв из тех мужчин, которые уверены, что физическая сила поможет ему справиться со старением, но это не так, он может лишь притвориться молодым, и это делает его еще более уязвимым. Лукас знает, как с ним справиться. Еще одна вещь, которой научил его Джордж — у школы всегда можно найти детей, готовых продать кому угодно прописанный им риталин за несколько баксов, не задавая лишних вопросов. К счастью для Лукаса, он все еще выглядит достаточно юным — вампиры ведь не стареют — чтобы сойти за недавнего выпускника, поджидающего подружку, поэтому учителя тоже не обращают на него внимания. Парень как парень. В маленьких городках люди привыкли изо всех сих притворяться, что ничего не происходит, иначе придется признать, что их жизнь не такая уж нормальная. Возможно, именно поэтому полиция не особо старалась найти Томаса — по крайней мере, не настолько, чтобы добраться до Лукаса. Никто его не любил, люди терпели его, потому что им нравился магазин, но теперь его вряд ли вспоминают иначе, чем «старого педика, который, к счастью, куда-то свалил». С Клайвом, пожалуй, выйдет все еще проще, он даже не работает сам со своими клиентами, просто получая долю из выручки, да проверяя, не пытается ли бухгалтер его надуть. Лукаса пугает сама мысль о том, что кто-то так может жить, но Клайв говорит, что только сейчас и чувствует себя по-настоящему живым, ни от кого независящим, свободным, может жить, не оглядываясь на других. Конечно, это ложь. Если бы он действительно не оглядывался на других, то не пытался бы спрятать Лукаса от других и не называл бы его своим квартирантом. Впрочем, обо всем этом Лукас не говорит вслух, тем более, что ему это только на руку: чем меньше их видят вместе, тем меньше запомнят его самого, а значит — меньше шанс, что полиция до него доберется после убийства Клайва. Он может остановиться, может не убивать, точно так же, как может перестать курить — но он не станет этого делать. Не сейчас. Клайв слишком идеально подходит для того, чтобы сделать с ним то же, что и с Томасом. Только, пожалуй, чуть медленнее, наслаждаясь каждой секундой. Именно для этого Лукасу и нужен риталин — чтобы сделать Клайва немного медленнее. Ему уже давно время от времени приходили в голову подобные мысли, но только теперь, спустя больше чем год после смерти Фрэнка, Лукас, наконец, решается попробовать. Он просто добавляет риталин в еду Клайва, наблюдая за тем, как тот потихоньку меняется, неделя за неделей: Клайв постепенно теряет аппетит, становится более апатичным, он все еще не отказывается от утренней пробежки, но в домашний спортзал, занимающий большую часть подвала, спускается все реже. Когда он сидит перед телевизором, пустым взглядом наблюдая за героями очередного телешоу, водя вилкой по недоеденной лазанье, Лукас чувствует свою власть над ним, почти такую же острую, как в момент убийства. Клайв как будто стареет день за днем все быстрее, становясь все более слабым, все более рассеянным, то и дело забывая погасить сигарету, включить телевизор или закрыть шкаф, после того, как взял оттуда одежду. В мистических фильмах на заднем плане нередко встречаются подобные мелочи, их легко упустить, они кажутся незначительными, но именно они создают ужас. День за днем, ужаса становится все больше, хотя Клайв этого не замечает, продолжая хвататься за медленно распадающуюся привычную жизнь, изо всех сил удерживая ее вместе. Ему нравится курить в постели после секса, болтая о разной ерунде. Лукас не против, сентиментальные разговоры хорошо заполняют время, создают иллюзию близости, приятную и легкую. Все так же, как с Томасом, только теперь он может прочувствовать все полностью. — Значит, ты хочешь остаться со мной до самой старости? — Конечно, — Лукас запускает пальцы в его волосы. — Я буду о тебе заботиться, когда ты сам этого не сможешь. Я — дипломированная сиделка, Лукас с улыбкой прижимается губами к его шее, внимательно вслушиваясь в пульс. — Неужели? — У меня даже есть доказательства. Где-то валялся диплом, если я не потерял его при очередном переезде. — Не совсем правда, он пару раз ходил на открытые лекции в Чикаго, поэтому знает, как заботиться о тех, кому это необходимо. И, может, немного лучше, чем большинство парней его возраста, знает как убить того, от кого пришло время избавиться. Но об этом Клайву знать не обязательно. Мужчины вроде него — идеальные цели для убийства: одинокие, независимые, скрытные, и им достаточно лет, чтобы патологоанатом, скорее всего, не стал выискивать след от инъекции под волосами скальпа. Это, конечно, аварийный план, но Лукас старается держать его в голове. Он об этом задумывался еще когда был с Томасом. Кажется, так делал убийца в каком-то канадском ужастике. С женщинами, естественно, но у Клайва густые волосы — которыми он, конечно, очень гордится. Ему нравится быть красивым, ему льстит, что Лукас на него запал. Тот подыгрывает ему, хотя все еще не чувствует ничего настоящего, даже возбуждение становится каким-то опосредованным, как будто он смотрит порно, а не трахается с настоящим мужчиной, но мысли о власти над жизнью Клайва — и над его неизбежной смертью, точно приподнимают его над происходящем. Это лучше, чем влюбленность и сильнее любой привязанности. И Лукас сделает все что угодно, только бы его продлить. По крайней мере, пока ему хватает сил удерживаться от убийства. 12. Повешенный Лукас знает, что женщины с возрастом становятся более хрупкими, после климакса из костей вымывается кальций или что-то в этом духе, но с мужчинами не так. Конечно, с годами количество воды в организме уменьшается, это он тоже знает, слышал в каком-то телешоу, но все равно — их кости не должны ломаться так легко. По крайней мере, Лукасу так казалось. Он думал о том, что мог бы сломать Клайву лодыжку, чтобы проще было держать его под контролем, но потом понял, что это будет небезопасно. В последние дни Клайв уже пару раз упоминал, что хочет добраться до своего врача — и Лукас понимает, что должен как-то решить эту проблему до того, как правда вскроется. Он крутит эту мысль в голове, даже вечером, оставаясь с Клайвом в спальне, полулежа на кровати после секса. Клайв даже не закуривает, просто невнятно рассказывает о работе и жалуется на забывчивость, из-за которой в последнее время тяжело справляться с делами. Лукас не особенно вслушивается, полностью сосредоточенный на своих мыслях. Ему уже кажется, что он так и заснет, но Клайв, наконец, поднимается, непривычно-тяжело и слишком устало для вечера обычного дня. — Ложись спать, я поднимусь чуть позже, — Клайв проводит рукой по его плечу. Лукас ждет поцелуя на ночь, но вместо этого Клайв просто разворачивается и уходит. Лукас с улыбкой смотрит на него: тот идет опустив плечи, медленно, по-стариковски, ступая неуверенно, и щемяще-очаровательно. — Эй! — Лукас окликает его без какой-либо конкретной цели, просто ему вдруг приходит в голову, что он хотел бы посмотреть ему в глаза, прямо сейчас. Как будто мог увидеть там какую-то подсказку. Клайв уже готов спуститься по лестнице, он стоит на самом краю ступени, когда резко разворачивается к нему всем телом. Это похоже на кадры из фильма, Лукас видит каждую деталь: Клайв резко замирает, разворачивается на краю ступени, и в этот момент его нога выскальзывает из мокасина — в последнее время он не надевает их полностью, просто заталкивает внутрь ногу, из-за этого они легко спадают. Клайв теряет равновесие и скатывается по ступенькам головой вниз. Лукас слышит звук падения — по крайней мере, ему кажется, что он слышит: тихое удивленное восклицание, а потом — комичный стук костей об каждую ступеньку. Пара из них, кажется, скрипит. Это настолько похоже на сцену из комедии, что Лукас не может сдержать смешок, спускаясь по ступенькам вниз. Клайв лежит на полу, у подножия лестницы. Футболка задралась до середины груди, на правой ноге все еще остался мягкий мокасин, рот открыт, голова запрокинута, шея неестественно вывернута, точно так же, как у Фрэнка. Лукас садится на корточки с ним рядом и ощупывает шею, хотя в этом нет никакой необходимости: он видел уже достаточно трупов, чтобы понять — Клайв мертв. По его вине. И Лукас хотел этого. Он не убил его на самом деле, но именно этого он ведь и хотел. Может, не сейчас, но достаточно скоро — потому что ему надоело ждать. Лукас запускает пальцы в волосы Клайва, накручивает прядь на пальцы — тот терпеть не мог, когда он так делал. Лукас тянет на себя, голова Клайва чуть приподнимается, и, когда Лукас его отпускает, с глухим стуком бьется об пол. И мысль о смерти, наконец, накрывает его. Она похоже на сексуальное возбуждение, но намного медленее и захватывающее все тело: сердце стучит все громче, все мышцы точно набухают, но не напрягаются, жилы натягиваются, а в горле пересыхает. Лукас замирает, позволяя себе полностью отдаться этому ощущению. Но потом, когда оно отступает, Лукас остается лицом к лицу с реальными вопросами, которые сейчас важнее любой фантазии. Сначала он думает, что стоит позвонить в полицию — это ведь был нечастный случай, и не заявить о нем было бы подозрительно. Точно так же как было с аварией, в которой погиб Фрэнк, но на этот раз Лукас гораздо быстрее понимает, что не стоит связываться с копами: у них есть его отпечатки пальцев, и, может быть, тело Томаса все же нашли, да даже если нет — связать смерть Клайва с другими смертями будет слишком просто. Их бы, возможно, повесили на него, даже не будь он убийцей на самом деле — слишком хорошо совпадают приметы, чтобы упустить такой шанс. Поэтому остается одно — бежать и как можно дальше, спрятаться, затаиться там, где никто его не найдет. Раньше это помогало и Лукас заставляет себя поверить в то, что сейчас все тоже получится. Вряд ли кто-то будет искать Клайва ближайшую пару дней, значит, время у него пока есть. Наличных в доме немного — они лежат в сейфе, спрятанном в чулане, а ключ можно найти на полке рядом — но хватит на то, чтобы проехать через пару штатов на автобусах, и оказаться там, где можно спрятаться. Лукас снова щупает шею Клайва, смутно надеясь, что ошибся, но нет, конечно нет. Клайв мертв. И тут в голову Лукасу приходит мысль получше: можно взять машину Клайва и увезти тело отсюда. Спрятать его, так же как Томаса, в каком-нибудь лесу. Нужно только собрать вещи, чтобы все было немного больше похоже на случайное бегство. Может, копы на это и купятся. А даже если нет — он хотя бы не будет рисковать попасться на глаза кассиру на автобусной станции. Больше шансов сбежать. Больше шансов выжить. Снова погладив Клайва по волосам — ему кажется, что они уже стали хрупкими, как у мертвеца — Лукас встает и отправляется на кухню. Он хочет пить. А потом уже можно будет отправиться в путь. Все в порядке. Все будет в порядке. 13. Смерть Лукас ложится на спину, закрывает глаза и вспоминает все убийства, прокручивает их в голове, как кадры из фильмов. Он не может позволить себе искать кого-то нового, слишком рискованно — исчезновение Клайва даже не попало в новости, но это еще не значит, что за ним не гонятся. Даже если Клайв никому не был нужен — он вроде не упоминал ни близкую родню, ни деловых партнеров — его исчезновение было слишком странным, такие истории всегда вызывают интерес. Постоянно встречаются в кино. В кино концовка зависит от того, кто главный герой — убийца или детектив. Лукас считает главным героем себя. Он знает, что в жизни главных героев не бывает, но он уже привык держаться обеими руками за собственные фантазии, и они никогда его не подводили. Чем больше он верит в себя, тем ближе становится к тому образу, который его всегда очаровывал. Убийства — всего лишь деталь, пусть и одна из ключевых. Недостаточно просто убивать, чтобы стать вампиром. Лукас не может вспомнить всех подробностей встреч, убийств, разговоров, которые когда-то казались ему важными, но Лукас не жалеет об этом — пустоты всегда можно заполнить собственным воображением. В этих фантазиях, достраивающих полузабытую реальность, Лукас представляет себя настоящим вампиром: пьет кровь своих жертв, спит в гробу, и, может, даже носит черный плащ с кроваво-красной подкладкой. Или белой, как в фильмах с Лугоши. Ему плевать, этот образ и превратился в клише, жизнь которому не смог вернуть даже Коппола — Лукас брал кассету в прокате, фильм красивый, но разочаровывающий, слишком вульгарный. Все равно. Некоторые клише слишком хороши, чтобы просто остаться в прошлом. Истории о вампирах продолжат жить даже спустя сотни лет. А такие, как Лукас, будут жить внутри этих историй. Лукас вспоминает о том, как они занимались сексом — с Фрэнком, с Томасом, с Клайвом, даже с Лиамом, хотя тут воспоминания поверхностны, они провели вместе слишком мало времени, и его смерть была слишком быстрой. Они сливаются в единое целое, в идеальный образ жертвы, бесконечно отражающийся сам в себе, повторяющийся в каждом, с кем он имеет дело. В каждом, кто в него влюбляется. В каждом, кто хочет быть рядом. Он уже понимает, что вряд ли сможет с кем-нибудь остаться навсегда, но это тоже не имеет значения — любая история любви должна заканчиваться, как заканчиваются фильмы, и важно только насколько хорош сюжет. Или насколько он запоминается. 14. Умеренность С Джейкобом они тоже встречаются случайно: память о Клайве еще свежа, Лукас не ищет ему замену, он просто идет в кино, потому что есть вещи, против которых он не может устоять, и одна из них — классические фильмы о вампирах. Единственный в Майлс Сити кинотеатр устраивает ночной киномарафон: сначала «Кровь для Дракулы», потом «Три лика страха», и, наконец, «Носферату в Венеции». Лукас никогда его не видел, но знает, что должен посмотреть. Это своего рода гонка — увидеть все, познакомиться с каждым вампиром, представить себя на его месте. Задаться вопросами и сделать выводы. В конце концов, это — тоже часть его пути. В пятнадцатиминутном перерыве после «Трех ликов страха» — фильм Лукасу не понравился, он никогда не любил сборники коротких историй — он выходит в проулок, чтобы подышать свежим воздухом и быстренько выкурить сигарету. Он выгоняет из головы все лишние мысли и, прикрыв глаза, смотрит сквозь ресницы на низко плывущие над городом облака, грязно-фиолетовые, подсвеченные снизу желтоватыми фонарями. — Поможете? — низкий, чуть хриплый голос раздается за спиной так неожиданно, что Лукас вздрагивает. — Я забыл зажигалку в машине. Хочу успеть сделать пару затяжек до следующего фильма. Лукас молча поворачивается всем телом, нашаривая зажигалку в кармане — и оказывается лицом к лицу с мужчиной лет пятидесяти или, может, чуть больше, небольшого роста. Он с кивком забирает зажигалку, щелкает ей, поджигая сигарету, а Лукас внимательно на него смотрит; незнакомца не назвать красивым, но у него четко очерченная челюсть, спокойная улыбка и маленькая плоская родинка над правой бровью — этого вполне достаточно, чтобы на нем хотелось остановить взгляд. — Спасибо, — он возвращает Лукасу зажигалку. — Надо же, я думал, молодежи такие фильмы неинтересны. Незнакомец улыбается. Зубы крупные, ровные, чуть желтоватые. Лукас рассеянно кивает. Он уже научился чувствовать, когда на него смотрят оценивающе — как правило, конечно, женщины, но их взгляды Лукас старается не замечать, его интересуют только мужские. И только тех мужчин, с которыми он готов пойти до конца. А пойти до конца он готов. Он выдержал достаточно долгую паузу — или, по крайней мере, настолько долгую, насколько мог, и Лукас знал, что, рано или поздно, найдет кого-то еще. Нового спутника. Новую жертву. — Я люблю фильмы о вампирах, особенно европейские, хотя хаммеровская классика тоже хороша, — медленно произносит Лукас, внимательно глядя ему в глаза, стараясь представить, как приходят в движение обнимающие его тени. — Но ее можно найти в любом видеопрокате. Мужчина согласно кивает, затягиваясь сигаретой, смотрит на часы, а потом снова окидывает взглядом Лукаса, и тот чувствует интерес почти физически. Магия сработала. Или — еще одна удача. — Я и сам вампир, — Лукас давно не произносил вслух этих слов, но они звучат слишком хорошо, чтобы отказаться от них навсегда. — Неужели? Настоящий вампир? — в его голосе звучит приятный смешок и Лукас вспоминает первую встречу с Фрэнком. — Я даже родом из Трансильвании, — продолжает он, подступая на шаг ближе. Это почти правда — из Трансильвании была его мать — и, конечно, слишком личная информация, но вряд ли незнакомец станет кому-нибудь об этом рассказывать. Лукас старается думать наперед. Эта привычка уже не раз его спасала. — Кстати, я Джейкоб Томпсон, — он протягивает руку для рукопожатия и Лукас с коротким кивком стискивает его ладонь пальцами. — Лукас. — Он сдвигает руку чуть выше, чтобы пройтись большим пальцем вдоль ремешка часов, прежде, чем перевести взгляд на циферблат. — Думаю, нам пора вернуться в зал, если мы не хотим пропустить начало. Джейкоб кивает с рассеяной улыбкой, и Лукас уже точно знает, что они из кинотеатра выйдут вместе. Но только после того, как посмотрят «Носферату в Венеции». К счастью, место рядом с тем, где сидит Лукас, свободно, и он знает, что предложить. 15. Дьявол В по-настоящему хороших фильмах вампир не умирает в конце, это была бы разочаровывающая концовка. Вампир должен жить, чтобы зритель продолжал его бояться, даже когда выйдет из кинотеатра или выключит видеомагнитофон. Именно таким вампиром Лукас себя и чувствует. И он планирует держаться за это чувство до последнего, в этом ведь весь смысл. А Джейкоб ему подыгрывает, и иногда — так увлеченно, что это почти пугает. Джейкобу, похоже, не меньше чем самому Лукасу нравится чувствовать себя героем какой-то интересной истории, но не может понять, какой именно, поэтому в его шкафу полно гавайских рубашек, которые он никогда не надевает, поэтому он немного слишком увлечен историями о своей школьной рок-группе, а на чердаке его дома лежит коробка с коллекцией подставок под пиво, собранной по всему северу. Возможно, именно поэтому он не против игр со связыванием, и секс во время просмотра становится еще одной из них; скорее всего, Джейкоб представляет себя героем какого-нибудь причудливого эротического фильма, пытающегося казаться авторской драмой, а не просто прошедшей через ножи цензоров порнографией. Не важно. Лукаса не особо волнуют воображаемые фильмы в чужой голове — по крайней мере, не больше, чем фильм, который он сам включает, проверив, насколько надежны узлы на веревках, притягивающих руки Джейкоба к изножью кровати. Это — «Сатанинские ритуалы Дракулы», последний фильм студии Хаммер, в котором Кристофер Ли играл Дракулу. Ему был всего пятьдесят один год, как Джейкобу, но громоздкий грим, похожий на театральный, заставляет его казаться старше. Пристраиваясь сзади, Лукас целует Джейкоба в основание шеи, не отводя взгляда от экрана. Фильм паршивый, но это не имеет никакого значения. Иногда история самого фильма важнее сюжета — к тому же кассета «Сатанинских ритуалов» попалась Лукасу на гаражной распродаже. Обычно он старается обходить такие вещи стороной, чтобы не привлекать внимания, но обложка кассеты как будто первой взглянула на него, позвала без слов, и он подошел, чтобы ее купить — потому что раньше вера в совпадения его ни разу не подводила. Иногда ему нравится думать, что это — еще один мистический дар. Такой же, как умение подчинять себе людей и прятаться от преследователей. Лукас запускает пальцы в волосы Джейкоба, тянет его голову вверх, заставляя взглянуть на экран, и тот подчиняется. Он всегда играет по правилам Лукаса, скорее всего — просто потому, что ему нравится, когда за него решают другие. И он не против попробовать что-то новое. Именно поэтому Лукас притащил в спальню телевизор, видеомагнитофон, запихнул в него кассету — и привязал Джейкоба к кровати, ровно напротив экрана, чтобы он видел Дракулу на экране, пока Лукас будет его трахать. Все полтора часа, если у него хватит терпения, потому что именно в этом весь смысл: выжать его до последней капли. У Джейкоба не все в порядке с сердцем. Он не рассказывает об этом прямо, но то, как он держится за сердце после нагрузок — черт возьми, даже после секса — все говорит само. Таблетки, которые Лукас видит у него в ванной, наверняка, как-то с этим связаны, но он не решается поискать их в интернете, не хочет лишний раз привлекать внимание. В конце концов, он знает достаточно. Мысль о том, что он может буквально затрахать Джейкоба до смерти, приятно щекочет его изнутри. В сущности, каждый раз, когда они занимаются сексом, Лукас приближает его к смерти. И Джейкоб не против. Может, именно так он себе и представляет конец собственной истории. То, что французы называют оргазм маленькой смертью — не просто дешевая фразочка для флирта, чтобы подцепить кого-нибудь на одну ночь, по крайней мере не для Джейкоба. И это почти так же прекрасно, как болезнь, медленно выжигавшая тело Марка изнутри. Прямо сейчас — смерть рядом, между ними, ее присутствие ощутимо. Лукас с силой толкается вперед, обрушивается на Джейкоба всем телом, слушая, как он жадно ловит ртом воздух; он хрипит, изгибается, как в агонии, и, кажется, пытается что-то сказать, но Лукас переводит взгляд на экран, не позволяя себе останавливаться. Чувствуя, что вот-вот кончит, он резко подается назад, и, потираясь членом о бедро Джейкоба, тянется к лежащему на подушке тюбику смазки, из которого вытекает крупная, жирно блестящая капля. Лукас переводит взгляд на экран. Сексуальное возбуждение точно остается где-то вне, Лукас ощущает его, но гораздо слабее, чем предчувствие смерти, свивающееся внутри обжигающим узлом, голодно пульсирующим. Он не получит разрядки до тех пор, пока Джейкоб жив, но от ее предчувствия тоже захватывает дух. На экране — Кристофер Ли, замерший в дверном проеме, затянутом пиротехническим дымом, и Джейкоб тоже замирает, выгнувшись, запрокинув голову, когда Лукас заталкивает смазанные пальцы в его дырку. Джейкоб стонет — или всхлипывает — а Лукас целует его в висок, собирая проступивший пот, чувствуя, как отчаянно бьется вздувшаяся вена. Интересно, сколько еще выдержит его сердце. 16. Башня Это происходит почти так, как Лукас себе представлял. Конечно, Джейкоб не умирает прямо под ним, как это было в фантазиях Лукаса, но все же: они вместе, они в постели — точно так же, как это было с Джорджем — и у Джейкоба случается приступ. Не первый, который Лукас видит — он уже пару раз замечал, как Джейкоб растирает грудь после секса или неуклюжей, нетвердой походкой направляется в ванную, чтобы выпить свои таблетки. Может, он при этом выглядел бледным, но в этом не было ничего по-настоящему серьезного, наверняка со многими в его возрасте происходит подобное. А сейчас Джейкоб выгибается, его лицо бледнеет, испарина стремительно собирается в крупные капли, стекающие на подушку, и Лукас сразу понимает, что именно этот момент идеален, чтобы все закончить. Он не планировал убийства, не сейчас — но момент слишком хорош, чтобы от него отказаться. Приподнявшись, Лукас смотрит в лицо Джейкоба: рот приоткрыт, зубы выглядят сухими, а губы — твердыми, доносящиеся изнутри звуки похожи на карканье больше, чем на слова. Лукас представляет, что Джейкоб просит принести ему таблетки или позвонить врачу, но на самом деле ничего не может разобрать. Веко на левом глазу наполовину опустилось и замерло, а на правом — наоборот, отчаянно дергается вверх-вниз. Наверняка приступ на самом деле не слишком серьезный и происходящее легко исправить, но это не важно. Он умирает. Сначала он хочет просто сесть Джейкобу на грудь и сидеть, не давая ему подняться, но секунду спустя понимает, что от этого останутся синяки. Лукас проводит по волосам Джейкоба, придавливая его другой рукой к постели, а потом тянется за подушкой, чтобы прижать ее к его лицу. Как в кино. Однажды в детстве Лукас, по пути из школы, поймал красивого жука, накрыл его коробкой для ланча и так донес до дома, а там нашел на кухне какую-то маленькую старую банку из-под специй — мама вечно хранила подобный хлам — и осторожно вытряхнул жука туда. Он оставил жука в этой банке, наверное, дня на четыре — по крайней мере, самому Лукасу запомнилось, что это была целая вечность, но он тогда учился в начальной школе. Жук должен был задохнуться там и умереть, оставшись таким же красивым, совершенно неповрежденным. Первое время он ползал по стенкам, банка была такой маленькой, что он не мог даже перебраться на крышку, и падал, пытаясь туда заползти, подолгу неуклюже сучил лапками. Время от времени Лукас его встряхивал, чтобы посмотреть, как жук дергается внутри. Но потом он перестал ползать. Он просто лежал на спине, его лапки чуть двигались, надкрылья иногда приподнимали его над дном банки, но это случалось редко. А потом прекратилось и это. Лукас выждал еще день, целый день, прежде чем открыть банку и вытряхнуть жука наружу. Жук был жив. Он не мог взлететь, но пополз по столу, пытаясь сбежать, и Лукасу пришлось поймать его опять, чтобы закрыть в той же банке. Он прождал еще одну вечность, прежде чем открыть ее. Но когда он это сделал — жук все еще был жив, он пополз по столу, изо всех сил пытаясь спастись от Лукаса, по крайней мере, так тогда ему казалось. И тогда он решил отпустить жука. Просто понял, что не сможет прождать еще столько же, и уж тем более — дольше, а как еще убить жука, не повредив надкрылья, он не знал. Поэтому Лукас просто пересадил жука на руку, подошел к входной двери и выбросил за порог, чтобы тот куда-нибудь уполз, или улетел, или что-нибудь еще в этом духе. А на следующее утро Лукас снова увидел этого жука. Тот лежал, наверное, в полуфуте от места, где он его оставил, но теперь уже точно был мертв. Раздавлен дверью. Она проехалась по нему так сильно, что надкрылья лопнули, и он больше не выглядел красивым. Просто мертвое насекомое. Это было чертовски обидно. В отличие от маньяков из фильмов, Лукас никогда не убивал животных. Он вообще не может вспомнить, чтобы убивал хоть одно живое существо после этого жука — и до того самого момента, когда заставил Фрэнка слететь с дороги. Лукас изо всех сил прижимает подушку к лицу Джейкоба. Тот все еще чуть дрожит, но, может быть, это уже агония. А, может быть, он сможет подняться, как только Лукас его отпустит. Поэтому лучше подождать. Целую вечность и еще немного. Лукас неожиданно чувствует, как по простыне расплывается горячее пятно и только после этого ощущает резкий запах мочи. Это может значить, что все закончилось, но Лукас не позволяет себе остановиться. В фильмах полицейские могут отличить задушенного подушкой человека от того, кто умер естественной смертью, даже до вскрытия, но вряд ли кто-то захочет узнавать подробности смерти такого, как Джейкоб. Одинокого человека, без близких связей, постоянных друзей, и без существенного наследства, которое он мог кому-то оставить. Похоже, Лукас уже научился выбирать себе жертв, остается только держаться за это умение обеими руками. Он улыбается этой мысли, продолжая прижимать подушку к лицу Джейкоба — сильнее и сильнее, до тех пор, пока не выжимает из тела последний вдох. Несколько минут он позволяет себе ни о чем не думать, просто вдавливая в постель уже мертвого Джейкоба. 17. Звезда Сэм — простой человек и с ним все выходит просто, быстро, Лукас даже не запоминает никаких подробностей. Все, что происходит после смерти Джейкоба, как будто размывается. Он просто бежит, как всегда, наслаждаясь ощущением замершего времени вокруг. Сэм просто встречается на пути, когда он ничего не планирует, ни о чем не думает, ему нужно просто добраться до восточного побережья, чем скорее — тем лучше, а Сэм подбирает его в придорожной забегаловке, у которой даже нет настоящего названия, только имя хозяина на вывеске. Сэм покупает ему кофе, Лукас спрашивает, не хочет ли тот его подбросить, а Сэм в ответ усмехается и кивает. Некоторые люди как будто просто ждут, пока с ними случится что-то ужасное. Возможно, это — их судьба, и Лукас не собирается останавливать ее ход. Лукас не спрашивает, сколько Сэму лет, но, возможно, ему нет даже пятидесяти — морщины в уголках глаз кажутся тонкими, больше похожими на следы остро-отточенного простого карандаша, которыми по коже прочерчены почти прямые линии. У него обветренное лицо, небольшой шрам над правой бровью, а на тыльной стороне правой ладони вытатуирован летящий орел. Сэм — простой человек, соль земли. Он не ищет ничего особенно, неохотно рассказывает о себе и ни о чем не расспрашивает самого Лукаса, но того подобный расклад вполне устраивает. Это не история любви, у которой есть завязка, кульминация и неизбежная развязка. Сэм — не остановка в пути, а его часть, и поэтому Лукас не требует от него слишком многого. Они трахаются несколько раз прямо в кабине грузовика — Лукас предлагает отсос во время поездки, вспоминая случившееся с Фрэнком, но Сэм, похоже, слишком опытный водитель и не покупается на это, он останавливается всякий раз, когда Лукас лезет ему в штаны, даже если собирается отказать. Он не увлекается Лукасом по-настоящему, поэтому с ним сложнее справиться. Сэму не нравятся поцелуи, он из тех мужчин, которые считают, что нежности не для них, и, возможно, именно поэтому с ним так чертовски скучно. Именно так Лукас объясняет свое желание от него избавиться, а не просто отпустить где-нибудь на границе Вашингтона. Он не планировал новое убийство так скоро, это опасно — но когда он смотрит на Сэма, у него внутри как будто стучит что-то, второе сердце. Может, именно так вампиры ощущают жажду крови. В конце концов, все заканчивается так же, как с Лиамом — хотя сейчас Лукас едва помнит его историю. У Сэма даже есть нож с собой, только гораздо больше, чем тот, который был у Лиама, но украсть его так же просто. После — Лукасу остается только довести все до конца, дождаться подходящего момента и попросить Сэма остановиться на безлюдной дороге. Одного правильного удара достаточно, чтобы все закончить. Кровь у Сэма липкая и горячая; когда Лукас машинально облизывает пальцы, ее металлический вкус, кажется, заполняет его целиком, расходится по всему телу. Забавно, что первым, чью кровь он решается попробовать на вкус, становится случайный попутчик. Лукас не позволяет себе увлечься происходящим: смерть Сэма — только первый шаг, теперь нужно довести все до конца. Лукас вытаскивает бумажник из его кармана, выгребает мелочь из бардачка, стягивает с руки дешевые часы, даже вытаскивает из-под сиденья спортивную сумку со сменной одеждой, потому что именно так, пожалуй, сделал бы бродяга, убивший подобравшего его водителя. Это рискованно, но почему-то это его не беспокоит: вампиры ведь умеют исчезать, и он исчезал уже не раз. 18. Луна Лукас не хотел так поступать с Адамом. Во-первых, Адам заслуживает лучшего и Лукас почти уверен, что чувствует к нему нечто особенное, настоящее — может быть, не любовь, но по крайней мере привязанность. Это почти как с Фрэнком; иногда достаточно одного взгляда, одной улыбки, чтобы понять — с этим человеком стоит остаться рядом подольше. Во-вторых, держать кого-то в подвале всегда рискованно, на теле жертвы неизбежно остаются следы, значит придется от него избавляться. Лукас примерно представляет, как: пожар, или, может быть, автокатастрофа, что-нибудь, что позволит сжечь тело, уничтожив большую часть мягких тканей, и тогда, может быть, лишних вопросов ни у кого не возникнет. Но в этом точно не будет нужды, потому что гораздо хуже другое: Лукасу приходится постоянно появляться в городе — покупать еду, сигареты и все такое; у соседей не возникает лишних вопросов, они не слишком любопытны, к тому же дом Адама стоит в стороне от других, ближе к берегу озера — но все же люди в Хартленде неизбежно запомнят его лицо, запомнят имя, они расскажут копам все, что знают, сразу же, как только тело Адама обнаружат и опознают. В этот раз уйти будет сложнее. С другой стороны, может в этом и есть смысл: сталкиваться со все более сложными препятствиями, развиваться, становиться сильнее — в хорошей серии фильмов главный герой обязательно должен совершенствоваться, иначе зрителям станет скучно. По крайней мере, Лукас надеется, что с ним так и будет — он выйдет из этого испытания став сильнее. Эта мысль его успокаивает. Он познакомился с Адамом случайно, просто срезал дорогу через лес, чтобы успеть найти укрытие до заката солнца, и наткнулся на дом, стоявший у озера — Лукас даже не знал, что до города осталось меньше мили. Он хотел просто узнать, далеко ли до Хартленда, но Адам, прочертив карандашом линию по измятой дорожной карте, сам спросил, не хочет ли Лукас перекусить, и разговор завязался сам собой. Адам принес ему сэндвич с тонким слоем арахисового масла — «Забыл спросить, но у тебя никаких там аллергий?» — и клубничным джемом. Такой скорее предложили бы ребенку, чем взрослому мужчине, но Лукаса это вполне устраивало — в конце концов, несмотря на убийства, долгие пешие переходы и бессонные ночи на автобусных остановках, он все еще походит на вчерашнего выпускника. Он молча ел сэндвич, сидя в старом плетеном кресле на веранде, а Адам смотрел на него внимательно, как на бродячего пса, гадая, можно ли взять его домой, или лучше не рисковать подцепить какую-нибудь заразу. Лукас почти сразу почувствовал, что должен здесь остаться — такие встречи не бывают случайными. Адам не возражал, только извинился, что в спальне для гостей пыльно и похлопал его по плечу. В его взгляде ощущалось влечение, смешанное с любопытством, давно знакомое Лукасу, отзывающееся у него внутри — признак попавшейся в ловушку жертвы. Он не смог ответить отказом. Конечно, в этом был риск — Адам сам мог оказаться убийцей, похитителем, кем угодно еще, но Лукас привык доверять своему чутью и своим желаниям. Спустившись утром к завтраку, он подошел к Адаму вплотную и сказал, что готов расплатиться за ночлег. Тот мог бы попросить Лукаса прибраться в доме или помочь починить машину, но вместо этого обеими руками надавил на плечи, заставляя встать на колени. Он — тоже простой человек, но не грубый, как Сэм, в Адаме есть приятная спокойная неторопливость человека, привыкшего чувствовать себя хозяином своей жизни. Возможно, в его прошлом есть какая-то трагедия, превратившая его в отшельника, но Лукас не задает лишних вопросов, ему давно уже не интересны чужие истории, он старается жить в своей собственной. И Адам становится очередной главой, которая пока что выглядит самой значительной — или, по крайней мере, сопоставимой с главой Фрэнка. У него высокие скулы, тяжелая нижняя челюсть и печальный взгляд, он смутно напоминает Лукасу Джорджа, целовать его — все равно что пить свое прошлое глоток за глотком. Соблазн слишком велик, чтобы отказаться, и Лукас остается с Адамом рядом, а тот не возражает — только со смешком говорит, что кто-то же должен прибраться в доме. Он не из тех, кто много о себе говорит, но это даже к лучшему — можно додумать любую историю. Многие мужчины похожи на свои дома — красивые, но пустые, например, как у Томаса, или слишком захламленные напоминающими о прошлом мелочами, как у Джейкоба. Дом Адама — небольшой, но надежный, хоть и обветшалый, если присмотреться внимательно, он выглядит способным перенести еще много невзгод. Несмотря на секс, Адам с самого начала относился к Лукасу скорее как вернувшемуся сыну, чем к мальчику для развлечений, и это было по-настоящему трогательно. Пару раз они даже ходили на рыбалку к озеру — конечно, ничего не поймали, но это не важно. Им было весело. Лукас не особенно ясно помнит, как вышло, что пришлось посадить Адама на цепь, хотя это случилось всего две недели назад. Некоторые воспоминания легко стираются из головы. Вроде бы, ему показалось, что Адам в чем-то его подозревает: трогал сумку, в которой все еще лежала одежда Сэма — ведь ее опасно было выкидывать, потом — задал несколько странных вопросов; складывающиеся вместе мелочи превратились в угрозу, по крайней мере, так это почувствовал Лукас. Но он не смог убить Адама, было слишком рано, а Лукас устал убегать, ему хотелось остаться где-то — остаться с кем-то — хотя бы до конца лета, а потом, может быть, двинуться на юг. И, поэтому, Адам остается в подвале. Сначала Лукас просто оглушил его сильным ударом, но потом понял, что этого не достаточно, пришлось прибегнуть к особым мерам. В большинстве историй вампиры не пытают своих жертв. Им нравится кровь, а не страдания — и то, что Лукас вместо крови питается привязанностью, ничего не меняет; но все же рано или поздно в любом правиле возникает исключение. Дробить кости стоп молотком — отвратительное занятие, но ничего лучше в голову Лукасу не пришло. Да, в подвале у Адама были старые — все еще надежные — цепи, и ввернуть в стену надежные кольца было нетрудно, но Лукас с самого начала понимал, что этого недостаточно. Хартленд — маленький город, Лукас не представляет, как добыть здесь наркотики, не привлекая внимания. Так что все, что ему остается — грубое насилие. Он старается не перегибать палку, Лукас не хочет, чтобы у Адама начались проблемы — воспаление, или гангрена, или что-то еще в этом духе; он даже не хочет, чтобы Адаму было больно, если бы здесь можно было добыть обезболивающие, не привлекая лишнего внимания, он бы так и сделал, но рисковать Лукас не хочет. Он проводит с Адамом по несколько часов в день, не только проверяя надежность цепей и осматривая бесформенно опухшие стопы, конечно нет. Лукас сидит с ним рядом — не слишком близко, чтобы не рисковать, но, время от времени, гладит его по волосам, или, забрав из ванной комнаты бритву, старательно соскабливает с его лица отросшую щетину. Адам почти всегда молчит, он больше не пытается уговорить Лукаса его отпустить, не ругается, не жалуется и даже не выдирается, только стискивает челюсти. В полумраке его лицо с чуть заострившимися чертами выглядит особенно красивым, а когда, наклонившись ближе, Лукас проводит тыльной стороной ладони по его лбу, чуть липкому от пота, Адам вздрагивает всем телом, почти как во время секса, за секунду до того, как кончить. В тайне Лукас надеется, что, рано или поздно, тот достаточно устанет или сломается, и они снова займутся любовью, хотя бы один раз, перед тем, как все закончится — он умеет быть нежным, но никогда не становится скучным, по крайней мере, не становился раньше. Конечно, Лукас может оглушить его снова и делать с телом все, что угодно, но это неправильно — вампиры соблазняют жертв, гипнотизируют, очаровывают магией или травят, а не берут силой. Лукас жесток — если кто-нибудь спросит его, он ответит честно — но он не дикарь. Он заботится об Адаме, насколько это возможно. В основном он приносит Адаму в подвал сэндвичи, такие же тот, что он приготовил ему в первую встречу: немного арахисового масла и толстый слой клубничного джема сверху. Адам, конечно, не благодарит Лукаса, но тот уверен — они ему нравятся. Большую часть времени, свободного от наблюдения за Адамом и вынужденных вылазок в город, Лукас сидит на чердаке дома. Здесь уютно, сухо, тихо и темно, темнее, чем в подвале — единственное окно заклеено задерживающей свет пленкой, на полу лежит плотный ковер пыли. Это место похоже на склеп, где мог бы ждать пробуждения настоящий вампир, и, притащив сюда старый спальный мешок — когда-то бывший ярко-красным, но выгоревший то оранжевато-алого — Лукас устроил что-то вроде гнезда, в котором лежит, глядя в потолок. Иногда он курит, иногда — просто позволяет себе утонуть в прошлом. Лукас снова переживает здесь лучшие моменты своих путешествий, прокручивая их в голове как кинопленку. Воспоминания оживляют его, утоляют его голод, иногда Лукасу кажется, что со временем он научится питаться только ними, не нуждаясь больше в обычной человеческой еде. Конечно, это просто фантазия, но окунаться в нее крайней приятно. К тому же, чем меньше он ест, тем реже нужно выбираться в город. Сейчас ему иногда хватает одной банки консервированных бобов на весь день. Лукас надеется, что сможет продержаться так еще несколько месяцев. Лукасу нравится заботиться об Адаме, пусть даже это требует усилий, внимания, в конце концов — гораздо больше времени, чем он привык проводить со своими партнерами. Зато Адам зависит от него полностью, и это — самое яркое, самое сильное, что случалось в его жизни за последние месяцы: он чувствует власть, она заполняет его полностью, как вампира заполняет выпитая горячая кровь жертвы. Делает его живым. 19. Солнце — Могу я зайти? — спрашивает женщина. Она смуглая и невысокая, на ней полицейская униформа, волосы собраны в пучок. — Сэр? Она совершенно не выглядит опасной, и Лукас почти уверен, что может с ней справиться, или прогнать — в конце концов, не станет же она вламываться в чужой дом из-за какой-нибудь ерунды. Это не по правилам, а полицейские соблюдают правила. Лукас хочет сказать, что ей лучше уйти, но врывающийся в дверной проем свет ослепляет, сбивает с толка, и он не может даже открыть рот, чтобы ответить. Солнце губительно для вампиров, оно парализует их, а потом начинает сжигать кожу. Он никогда не любил яркое летнее солнце, но сегодня оно кажется Лукасу особенно жестоким. Он провел несколько часов на чердаке, в своем гнезде, потом — спустился проверить Адама, потому что ему послышался какой-то шум в подвале, а после вернулся в гостиную, но едва успел включить телевизор, прежде чем эта женщина-полицейский позвонила в дверь. — Я должна проверить ваш дом, — говорит она все тем же спокойным голосом и это больше похоже на момент из какого-нибудь телешоу. Лукас понимает, что не может пропустить ее внутрь, потому что она обязательно проверит подвал. Так ведь копы делают. По крайней мере, те, которых показывают по телевизору. В реальной жизни, конечно ей нужен ордер. Наверняка. Но эта женщина — где-то на краю сознания Лукаса всплывает мысль, что она может быть кем-то вроде него самого — похоже, полагалась на интуицию, а не на правила. Поэтому, расстегнув кобуру, она подступает еще на шаг ближе и тихо произносит: — Сэр, я должна войти, — повторяет полицейская. Он хочет сказать «нет», но вместо этого только открывает рот и замирает. А она осторожно отстраняет его и делает шаг вперед. Лукас хватает ее за плечо, пытаясь задержать, не пустить внутрь, потому что она не должна спуститься в подвал, не должна увидеть Адама. Она резко разворачивается, легко толкает его, и Лукас чувствует, что теряет равновесие. Свет, прорывающийся в открытую дверь, сжигает его, парализует — или, может, это не свет, а страх. Лукас не мог понять, он только слышит, как отчаянно бьется его сердце, и грохот пульса заглушает слова полицейской, но это не важно — он столько раз слышал их в разных телешоу, что может повторить по памяти. Солнце впивается в его глаза и Лукас понимает, что не может ни заговорить, ни двинуться с места. Он снова открывает рот, но солнце плавит все слова, превращая их в молчание. Женщина продолжает говорить, она плавным движением вытаскивает пистолет, когда грохот пульса в ушах у Лукаса становится похож на звук приближающегося поезда. В глазах у него темнеет и все заканчивается. Испепеляющее солнце, кол в сердце, захлопнутая крышка гроба. 20. Страшный суд Лукас с трудом запоминает все, что происходит после: событий слишком много, но они настолько однообразны, что сливаются в единое целое. Все попытки хоть как-то выкрутиться — проваливаются, ни один законник не покупается на его улыбку, никто не верит в его ложь. Как будто смерть Фрэнка наделила Лукаса магической силой, а Адам как-то смог ее забрать. Сделать так, что его заточили в бесконечных комнатах с однотонными стенами. Сначала Лукас пытается все отрицать, но быстро понимает, что это бесполезно: у него не было плана на случай ареста, он просто рассчитывал, что тьма его укроет и он сбежит, как это было уже несколько раз. Но не теперь. Все, что ему остается — просто ждать, смотреть в потолок, оставшись в камере одному, и терпеть, стиснув зубы, пока какой-то выродок бьет его ногой в живот, пытаясь заставить заговорить. Лукас бы заговорил, но мысль о том, что настоящие вампиры не раскрывают своих тайн, помогает ему молчать. Чтобы хоть как-то держаться, он зарывается с головой в собственные мысли. Он не знает, что именно случилось, но немногих фактов, которые у него есть, хватает, чтобы составить более или менее цельный сюжет. Адам притворялся. Долго, достаточно долго, чтобы Лукас поверил, что он не представляет угрозы. Наверное, все это время он разрабатывал план побега. А, может, набирался смелости. Лукас не знает и уже не спросит. Адам смог вырвать цепь из стены, но не стал сбегать, нет, этот умный сукин сын позвонил в полицию, рассказал, что его держат в подвале, а потом вернулся на место, чтобы не оставить Лукасу ни единой лишней секунды на побег. Лукасу нравится думать, что Адам никогда не сможет пережить сделанное с ним, избавиться от дурных воспоминаний и снова взглянуть на незнакомого мужчину как раньше. А еще его старые кости вряд ли срастутся так, как должны, он останется хромым до конца дней. Вечная жертва. Лукас проваливается в свои фантазии все глубже, оставляя все реальное где-то на краю сознания. Расследование, бесконечные допросы, суд — все это больше похоже не на сцены из фильма, а на трейлеры, которые крутят перед сеансом, в них нет ни полноценного сюжета, ни по-настоящему запоминающихся персонажей. Лукас даже не пытается на чем-то остановиться, продолжая плыть по течению, ведь когда история вампира заканчивается, замирает, засыпает в гробу. Адвокат старается доказать, что он невменяем, но Лукас всегда был слишком осторожным, он старательно заметал следы, и это не слишком похоже на поведение безумца, но попытки сыграть на одержимости вампирами с треском проваливаются. Лукас знал, что совершает преступления и пытался спрятаться, переезжал из штата в штат, никому не представлялся своей настоящей фамилией — может, он и не слишком старался, полагаясь на удачу, но это не важно. Мелочей достаточно, и, в конце концов, Лукас окончательно сдается. Он признает свою вину по всем пунктам обвинения, улыбается журналистам, согласно кивает в ответ на все вопросы, но они быстро теряют к нему интерес — слишком обыденные убийства и жертвы, на которых всем плевать. Смерти стариков продаются в газетах и телерепортажах гораздо хуже, чем смерти детей и красивых девушек, наверное, именно в фильмах вампиры выбирают себе именно таких жертв. Потом суд заканчивается, старый автобус увозит Лукаса прочь и дверь камеры закрывается уже навсегда. Все истории — по крайней мере, хорошие — заканчиваются, когда сюжет доходит до логической точки. Истории о вампирах — не исключение. Лукас смиряется с этой мыслью. Он не умеет бороться и не знает, как это делать, да и начинать, пожалуй, слишком поздно. С другой стороны — его осудили всего на несколько десятилетий. А вампиры способны жить вечно. Лукас улыбается этой мысли: возможно, мир перевернется еще не раз и через сорок лет будет не так просто найти адвоката для условно-досрочного, но он постарается, а потом тьма укроет его от слишком любопытных взглядов, как делала это раньше. По ночам ему снится мир будущего, в который Лукас однажды спокойно шагнет, покинув эти стены, чтобы вернуться к своему путешествию из штата в штат, от жертвы к жертве. Сны снова захватывают его гораздо сильнее, чем происходящее наяву. . 21. Мир Лукасу Грайвранеку уже почти сорок пять лет — теперь он немногим моложе своих жертв — и почти половину из них он провел в тюрьме, но выглядит очень хорошо для своего возраста: кожа землистого оттенка, но кажется гладкой, морщины едва заметны, несмотря на худобу, волосы — густые и черные; он все еще мог бы охотиться — находить одиноких мужчин, боящихся старости, соблазнять их, а потом убивать. Официально он был признан виновным в четырех убийствах и одном похищении, но Марта уверена, что на самом деле все не так просто. — Я пишу серию книг о серийных убийцах, — спокойно произносит она заученную фразу. Это — правда, но сейчас она кажется самой Марте ложью. Она здесь не ради книги, и мистер Лукас Грайвранек, возможно, это знает. Или ему плевать. Она не знает, какой вариант пугает ее меньше. Лукас Грайвранек — не первый серийный убийца, с которым она осталась в комнате для свиданий наедине, и Марта знает: стекло надежно, цепочка его наручников не разорвется, к тому же, даже случись такое — он не рискнет на нее нападать. Но неожиданно сгустившееся в воздухе чувство жаркой духоты точно стискивает ее шею, не дает вдохнуть, Марте кажется, что она вот-вот подавится при очередной попытке вдохнуть. — Вы, наверное, не помните меня, — добавляет она. Он кивает: — Извини, красавица, я не запоминаю женские лица. Но, может быть, я помню твоего отца или дедушку. Или старшего брата. У него все тот же голос, тот же тон, и Марте кажется, что она переносится на двадцать пять лет назад, в невыносимо жаркий июньский день, у нее в руках снова ярко-красный мяч, на ней надето новенькое летнее платье, она сбежала с семейного праздника — они всегда были слишком скучными, и Марта убегала, как только замечала, что отец уже напился. Время от времени этот день снится ей: тогда она в последний раз видела дядю Фрэнка, и, хотя он никогда ей особенно не нравился — она и не знала его толком — но его смерть стала самым ярким событием ее детства, чем-то вроде царапины на идеальной лакированной столешнице. — Вы убили моего дядю, — говорит Марта. Убийство Фрэнсиса О'Нила осталось недоказанным, официально его смерть была несчастным случаем, но она уверена: это сделал Лукас. Пусть даже ему было всего девятнадцать, и, по данным полиции, убивать он начал позже, но Марта уверена, что это был именно он. — И чего ты хочешь? — он откидывается назад, улыбаясь одними губами, но взгляд у него жесткий. — Я надеялась, что вы мне расскажете о случившемся побольше. Расскажете свою историю, чтобы люди могли ее прочесть. — Обычно эта фраза работала безотказно, потому что убийцы хотят, чтобы о них знали, это — последний шанс стать кем-то значительным, занять место рядом с Мэнсоном и Дамером, стать прототипом монстра из фильмов ужасов, или, если повезет чуть меньше, маньяка недели в каком-нибудь дешевом сериале. Но паршивая слава — все еще слава, и это единственная валюта, которой она может ему заплатить. — Нет, красавица. Вампиры не любят лишнего внимания. К тому же не думаю, что ты сможешь рассказать мою историю, даже если очень захочешь. Он внимательно смотрит Марте в глаза, не моргая, не двигаясь с места, и ей кажется, что она видит узнавание на дне его зрачков. Может, она и ошибается, но что-то внутри точно сгущается, как подсыхающая кровь. — Ты ничего не можешь мне предложить, — он медленно прикрывает глаза. — Тебе лучше уйти. Она кивает. — Как скажете. Я свяжусь с вами позже, возможно, вы передумаете. Марта уверена, что он не передумает, а еще тверже — что, даже если он передумает, она сюда не вернется. Она сделала все, что хотела, и вряд ли имеет смысл пытаться добиться чего-то большего. Потому что он — не просто очередной убийца. Она медленно поднимается с места, коротко кивает, резко разворачивается и уходит прочь. Воздух все еще кажется ей слишком густым и горячим, пот стекает вдоль ее позвоночника, и блузка неприятно прилипает к коже. Но все уже закончено. Марта оборачивается, чтобы взглянуть на мистера Лукаса Грайвранека в последний раз. Он кивает, глядя ей в глаза, улыбается — и на секунду ей кажется, что у него во рту поблескивают длинные вампирские клыки. Но Марта знает, что это — просто игра тени и света, ведь вампиров не существует. И она уходит из комнаты для свиданий, оставляя, наконец, позади тот жаркий летний день двадцатипятилетней давности.