Слабо?

            Гинтоки не помнит, когда начались эти нелепые отношения. Когда на привычное сообщение с ненавистным: «Я жду от тебя скорейшего ответа!», больше не хотелось отвечать любимое «Пошел в жопу, старый извращенец!». Когда на смену неприязни пришла симпатия, взаимному вежливому безразличию – хорошо скрытая заинтересованность, на редкость унылой ненависти – теплое чувство, ощущение, что кто-то позади экрана сотового телефона совсем не чужой. Когда язвительность, грубость и острый лексикон читались как простые шутки или юмористические зарисовки. Но одно Гинтоки знает точно: если экран телефона тускло светит два раза – значит, день прожит не зря.             Воскресное утро начинается с привычного удара пяткой по затылку, и светловолосый самурай, спросонья что-то злобно проговаривая в смятую подушку, пытается схватить ладонью худую детскую лодыжку. Не успевает – рыжеволосый ураган из сильнейшего клана давно умчался в сторону гостиной, что-то яростно крича о том, что холодильник вновь пустой. Гинтоки про себя матерится: когда девчонка уже запомнит, что по-другому в этом доме не бывает?             Минутой позже светловолосый ловит еще один удар, на этот раз – по пояснице. Еще минутой позже рыжеволосая девчонка провожает его до дверей в ванную комнату, обрабатывает всевозможными тактиками – от свойственных ей физических атак до обезоруживающих «щенячьих глаз», и только лишь после, когда получает в свое распоряжение и без того не богатый кошелек Гинтоки, убегает из дома, едва успев обуться. Громко хлопнувшие створки седзи как негласная отмашка. Не меньше часа тишины и покоя.             Светловолосый возвращается в гостиную – а по совместительству кабинет, общую спальню и столовую – и с выпуском Джампа в руках устраивается на диване – и пусть весь мир подождет. За чтением любимого журнала Гинтоки не замечает ничего – ни просьб женщины-робота отдать деньги, ни криков псов Шинсенгуми с соседней улицы, ни домогательств уже надоевшей сталкерши. Но тусклое мигание экрана сотового телефона замечается сразу даже краем глаза, и светловолосый почти лениво тянется к нему рукой, после чего читает только что пришедшее сообщение.             На экране – единственное слово. Без подписи, как главнокомандующий белых двойников Шинсенгуми всегда любил. Без приветствия и без глупых речей. Всего одно слово – и сколько смысла.             «Слабо?»             Гинтоки недоумевает. В голове десятки возможных вариантов того, что ему, по мнению того старика, «слабо» – от ящика съеденного майонеза, который он ненавидел больше всего, до отказа от любимого всем сердцем Джампа. Но он не пугается и не начинает перепалку, как делал месяцем раньше – всего месяцем! Какой-то чертов месяц прошел, а он уже не может представить свою жизнь без сотового телефона.             Гинтоки отвечает с приевшимся спокойствием и хорошо скрытой даже от самого себя заинтересованностью в том, что же именно ему «слабо».             «Ты о чем?»             «О чем? Ну, например: что на тебе сейчас надето?»             Гинтоки перечитывает сообщение два раза, потом – еще один, для уверенности в работе собственных глаз. Буква к букве, смысл – не изменился. Светловолосому становится не по себе, но желание продолжить сильнее подозрения. Он принимает начало игры как должное.             «Например, пижама. И что с того?»             «Хорошо. Тогда я медленно стягиваю с тебя пижамную рубашку…»             «Иди к черту, старый извращенец!»             Гинтоки вновь перечитывает слово за словом. И вновь – слово за словом. Но опять не привиделось. Опять правда. И еще одно сообщение тому доказательство.             «Что тебя не устраивает? Мне надо делать это нежнее?»             «Тебе вообще не нужно этого делать!»             «Почему? Нет, если ты против – так и скажи. Я перестану.»             «Я против.»             Гинтоки отбрасывает сотовый телефон на противоположную сторону дивана, вновь хватаясь за спасательный выпуск Джампа. Шелестит страницами, вчитывается, изредка улыбается, но через какое-то время осознает, что незаметно для себя косится в сторону телефона, что смысл прочитанного ускользает и что улыбается он вовсе не из-за веселого сюжета того или иного журнального рассказа.             Зависеть от кого-то – неприятно. Эти сообщения неприятны, по-своему ненавистны, ядовиты, но… кажется, желанны. Светловолосый матерится – а черт бы побрал все это! Ему не слабо!             «Что ты делаешь после этого?»             Ответ скор. Будто человек по ту сторону экрана только этого и ждал.             «Касаюсь пальцами твоего тела. Ты дрожишь, ведь так? Это нормально. Осторожно опускаюсь, почти невесомо целую твои губы, чувствуя, как ты противостоишь самому себе и все еще не желаешь мне ответить. Ты сейчас такой забавный, беззащитный. Ответишь?»             «Отвечаю. Легко целую… Нет, не так. Жестко кусаю твои губы, будто пытаясь отогнать, а потом вновь целую, привлекая к себе. Чувствую, как твои ладони скользят по бокам и груди, невесомо оглаживая их. Успокаиваешь меня? Не стоит. Я и сам в состоянии себя успокоить.»             «Ты дерзкий и своенравный. Мне это нравится. Обрываю поцелуй, плавно спускаюсь на твою шею, легко касаясь ее губами в особенно чувствительных точках. Ты вновь дрожишь. Тебе неловко? Это твой первый раз, я прав? Это заводит еще больше – чистое тело всегда привязывает к себе и пробуждает собственнические чувства.»             «А ты прозорливый. Да, я неловко дрожу под твоими прикосновениями, подставляю шею под невесомые поцелуи, шумно выдыхаю. Непослушными пальцами расстегиваю пуговицы на твоем мундире, едва не срывая их, после чего неторопливо стягиваю его с тебя и отбрасываю в сторону. А в рубашке ты определенно смотришься лучше. Не старик, а вполне себе мужчина в самом расцвете сил!»             «Ты еще горазд насмехаться? Крепкий. Без мундира становится легче. Я целую твою шею, нагло оставляю на ней собственные следы, изредка прикусываю твою кожу. Постепенно опускаю ладони, медленно, будто дразня, стягивая с тебя штаны. Ты уже не дрожишь. Приноровился? Может, и так. Издеваться над тобой не входило в мои планы.»             «Но, похоже, получилось. Ты ведь издеваешься, верно? Слишком медленно, слишком осторожно, будто с женщиной. Поцелуи в шею – и никуда больше. Ты что, давно ни с кем не спал? И там, внизу, тоже останавливаешься. Правда издеваешься. У меня ведь уже встал, а ты этого будто не замечаешь – нарочно присосался к шее и делаешь вид, будто ничего не замечаешь. Вниз давай, вниз!»             «Ты заметно разошелся. Уже показываешь характер. Мне это нравится. Послушно оставляю твою шею, напоследок оставив на ней особенно яркий след, опускаюсь ниже и невесомо целую грудь, после живот, опускаюсь еще ниже. Тебе определенно нравится – как тяжело дышишь! Подразнить тебя еще немного? Никакой торопливости. Все постепенно. И также медленно, будто бы лениво, я обхватываю пальцами основание твоего вставшего члена, то сжимая его, то отпуская.»             «Черт бы тебя побрал, старый извращенец! Все же издеваешься. Я чувствую каждое прикосновение. Распаляешь меня еще больше, когда смотришь в глаза. Я тебя все-таки ненавижу. И ненавижу себя за то, как, наплевав на свою гордость, толкаюсь тебе в руку, желая гораздо большего. Не томи меня, и так тяжело.»             «Наверное, и правда достаточно. Опускаю голову, обвожу кончиком языка головку твоего члена, будто издеваясь напоследок, после чего вбираю его полностью и вырываю тем самым твой практически неслышный стон. Все еще сдерживаешься? Ты не продержишься долго. Я постепенно ускоряю темп. Ты хватаешься пальцами за одеяло, сминаешь его. Тебе нравится? И не смей врать – знаю, что нравится.»             «Да, черт побери, нравится! Сжимаю пальцами одеяло, плотно сжимаю зубы, чтобы не застонать в голос – я все еще цепляюсь за свою гордость. Напряжение внизу растет, но я сдерживаюсь. С трудом кладу ладони на твой затылок, заставляя брать глубже и задавая собственный ритм. Вот так. Да. Все верно. А теперь просто продолжай…»             «Продолжаю. Твои пальцы на затылке крепко сжимают мои волосы. Тебе и правда нравится. Напряжение в твоем теле растет. Ты все еще сжимаешь зубы, не позволяя мне услышать ни единого стона. Как долго ты сможешь держаться? Уверен, что совсем скоро ты сдашься. Сейчас я заглатываю твой член до конца – медленно и нарочито плавно. Мелкая дрожь берет твое тело. Ты не сдержался?»             «Не сдержался. Кончил. Ты действительно хорош в этом деле. Напряжение в теле пропадает, и я чувствую легкую усталость, но понимаю: хочу большего. Вновь притягиваю тебя к себе, нетерпеливо целую, раздвигая ноги, будто последняя куртизанка в Йошиваре. Я потом буду на себя злиться. Но это уже потом.»             «Ты уже не сдерживаешься, и меня это заводит. Обрываю поцелуй, отстраняюсь и подношу к твоему рту пальцы, наблюдая за тем, как твой язык скользит по ним. Твоя слюна стекает по подбородку, и это выглядит чертовски соблазнительно. Не сдерживаюсь, опускаю руку, раздвигая твои ноги коленом еще шире, и ввожу в тебя сразу два пальца.»             «Неожиданно. И это, черт возьми, неприятно. Но уже неважно. Я хватаюсь руками за твои плечи, сжимаю рубашку, вновь тянусь за поцелуем, раздвигая ноги еще шире и нетерпеливо насаживаясь на твои пальцы. Ты определенно доволен, если судить по твоей усмешке. Редко на твоем лице можно увидеть эмоции. Это как награда? Я ее принимаю.»             «Награда? Пусть будет так. Тогда я могу считать твои стоны ответной наградой. Мне это льстит. Я добавляю третий палец, растягиваю, отвечая на поцелуй и придерживая тебя одной рукой за шею. Выгибаешься, стонешь. Это настолько приятно? От этих звуков я распаляюсь еще сильнее, чувствуя непривычную тесноту в штанах. Мне уже надоело терпеть.»             «Так не терпи! Опускаю руку, с прежним нетерпением расстегиваю пряжку твоего ремня, после ширинку брюк. Пробираюсь пальцам под ткань нижнего белья, обхватываю ладонью твой вставший член и грубо мну его, все еще двигаясь бедрами навстречу твоим пальцам. Мне надоело ждать не меньше тебя.»             «Вытаскиваю пальцы из твоего тела и разрываю поцелуй. Обхватываю одной рукой твою талию, второй – придерживаю бедро, устраиваясь между твоих ног. Вхожу – резко, с трудом, но на всю длину, чувствуя, как ты сжимаешь меня внутри. Приятное чувство. Я не даю тебе привыкнуть. Привыкнешь постепенно. Сразу толкаюсь, сжимая пальцами твое бедро до появления характерных бледных пятен. Завтра проснешься в синяках.»             «Ты сошел с ума. Определенно. Я плотно сжимаю зубы, кусаю собственные губы, чувствуя, как твой член двигается во мне. Я не могу расслабиться, и это причиняет мне еще больше боли. Только пальцы на бедре отвлекают, и я постепенно привыкаю к этому ощущению, уже подаваясь навстречу твоим ритмичным толчкам и выгибаясь.»             «Ты грациозен. Я провожу пальцами по твоей спине, наклоняюсь и целую твои губы, не прекращая двигаться внутри твоего тела. В какой-то момент задеваю ту самую точку, и ты мелко дрожишь, выдыхая мне в губы и после зарываясь пальцами в моих волосах. Понравилось? Запоминаю это положение и теперь двигаюсь только так, доставляя тебе все больше удовольствия.»             «Я вновь мелко дрожу. Ты каждый раз задеваешь эту точку, заставляя меня выгибаться еще сильнее. Я все энергичнее двигаюсь тебе навстречу, подмахиваю бедрами, отпуская твои волосы и вновь сминая пальцами одеяло. Это безумно приятное ощущение!»             «Не сдерживаюсь. Ускоряюсь, подминаю тебя под себя, раздвигая твои ноги шире и сбивая недавний ритм ко всем чертям. Двигаюсь быстро, яростно, вбиваясь в тебя, как только могу. Вновь стонешь, выгибаешься, и я в какой-то момент не выдерживаю – бурно кончаю в тебя, после замирая и наблюдая за тем, как вздымается твоя грудь при глубоком дыхании.»             Гинтоки не может ответить. Пальцы не слушаются, и теснота в штанах, которую он старался не замечать последние полчаса, становится слишком отчетливой. Со стороны улицы слышится знакомый девчачий голос вперемешку с радостным юношеским, и светловолосый срывается со своего места, скрываясь за дверью в туалет и отправляя в ответ короткое, но лаконичное:             «А в реальности слабо?»