счёт окончен

      Впервые он ощущает реальную свободу, а не ложно-эфемерную, иллюзорную и фэнтезийную — как в его любимых произведениях. На вкус она такая себе, на запах — сладковатая гниль, а на слух оглушающе тихая. В квартире стоит немая тишина и даже машины не сигналят привычно и не спешат куда-то. Часы на тумбочке показывают шесть пятьдесят семь утра. Воскресенье.       Солнечные зайчики игриво скачут: Цинхуа держит в руках разряженный телефон и бездумно ловит отблески света и направляет на стену. На его плечах непомерная усталость и вполне себе реальное желание выпить яду; в романах-детективах по закону жанра неудачливые отравительницы всегда держали его рядом с собой — в сумочках.       По закону жанра Цинхуа также держит его совсем рядом — на столе. Обычная упаковка в обыкновенном белом картоне и в стеклянном бутыле, как тысячи похожих — по составу разных — одновременно. Он пыхтит, откидывает телефон и смотрит на пол. Фу, рвота.       Повседневный Цинхуа безропотно начал бы прибираться: Мобэй бы заметил любой недостаток и любую соринку. Возможно, их даже не существовало. Повседневный Цинхуа кидал бы тысячи извинений, нервно — бесхребетный червь — улыбался и пытался отшутиться. Повседневный Цинхуа надежно спрятался под семью замками и больше никогда не выйдет из своего уютного убежища.       Сейчас другой Цинхуа откидывается на постель и смотрит в мутные знакомые глаза напротив. В душе радостно поет птичка: «наконец ты сдох», а другая часть — чуть меньше половины — печальным клоуном льет утрированные и переоцененные слезы. Последний раз он рыдал год назад, когда сломал — и по чьей вине? — ногу и нос. Одновременно. Или, может, с разницей в несколько секунд.       Тысяча триста пятнадцать дней назад они познакомились. Тысяча двести пятьдесят четыре дня назад они начали встречаться. Тысяча сто шестьдесят восемь дней назад они серьезно поссорились. Потом Юань заботливо накладывал гипс на руку. Цинхуа бессовестно соврал другу: и врал бы до последних дней.       Цинхуа беззастенчиво кладет руку на голову Мобэя — волосы жесткие и густые. Он был настоящим красавчиком, но Цинхуа цеплялся к нему не только из-за этого. Верно? У них же была более глубокая история: как во всех дешевых мелодрамах. Они любили друг друга, но делали это неправильно.       Цинхуа как всегда исправил ошибки.       Кожа у Мобэя также холодная, веки мягкие: он закрывает и снова открывает. Кажется, тот смотрит с каким-то укором — он любил так делать. Но, в основном, его глаза почти ничего не выражали. Может быть, Цинхуа не умел читать по ним.       Они познакомились через Бинхэ — парня Юаня. Мобэй, кажется, был его приятелем и лучшим другом старшего брата: стремная фигура, которую стоило избегать. Потом они встретились в читательском клубе и нашли точки соприкосновения: тогда Цинхуа и представить себе не мог, что брал так много книг — корешки романов снились ему даже во снах. Завертелось не так быстро, но они свыклись.       Мобэй тогда, в те безмятежные дни, напоминал пугливого котенка — а оказался настоящим диким зверем, двуличный говнюк — и закрытого человека. Цинхуа любил таких: вовсе не из-за второсортных манг про цундере и кундере, нет.       А потом они сошлись и вскоре начали вместе жить. Совсем как в книжках. — Может быть, не стоит идти? Раз. — Ты забыл, что сегодня мы точно заняты? Два. — Твои произведения дурные: может быть, стоит сменить жанр? Три. — Зачем ты это купил? Вредно. Не ешь. Четыре. — Я думаю, пить тебе тоже не стоит — у тебя могут возникнуть проблемы. Пять. — Цинхуа, ты опять неправильно делаешь работу. Шесть.       Знаки — игнорируются. Дурной тон — забывается. Цинхуа — дурачок-червячок. — Да все в порядке? Чего ты привязался?!       По сути дела, он сам упал, сам напросился, сам виноват — неудачник полный. Мобэй лишь хотел припугнуть, верно? Не ударить. Он не будет бить — не такой человек. Они живут не в социальной рекламе, где при просмотре ты должен хмурить брови, качать головой и причитать. Через пять минут, конечно же, напрочь забывать.       Да, Юань заботливо накладывал гипс на руку и молчал: кажется, он тогда уже хотел что-то спросить и уточнить, но привычно держал язык за зубами.       Зато Цинхуа ощутил себя какой-то легендарной личностью: его парень стал до безумия чутким, заботливым и щедрым. Эти мгновения — они всегда на чертовых американских горках — слишком приятны. Тогда он мог и в лепешку ради такого расшибиться: пока, Земля и здравый смысл.       Их отношения — график безумного математика. Барическая пила для гидрометцентра. Пять минут назад - доволен, пять минут вперед - безумен. Дикий темп и болезненные гематомы. Жизнь сосет, но слишком поздно Цинхуа понимает, что обратиться почти не к кому; Юань лишь недовольно качает головой и агрессивно отвечает на сообщения.       Но Цинхуа не Юань и не может действовать, как он. У него нет большой семьи и хоть какой-то стабильности.       Жизнь реально сосет, и он не может плакать. Во-первых, это некрасиво, а, во-вторых, слишком заметно. Цинхуа лжет самому себе и окружающему миру в виде безупречного Мобэя.       На сайтах где-то пишется — все изменится, стоит только потерпеть. Он терпит, кропотливо действует по указке и просто боится сделать что-то не так. Запуганный беспозвоночный, из типа червей и класса червей.       А иногда Цинхуа бывает крысенышем: появляется позвоночник и какое-то мнение. Он умудряется получать по заслугам и за все хорошее; Цинхуа намеревается совершить что-то смелое и непоправимое, но обмякает в приливе лживой нежности.       Девять дней назад лживая нежность снова заканчивается и встречают привычные будни ходьбы по раскаленным углям — он правда ходит дома на цыпочках.       Семь дней назад он покупает по рецепту, слезно выпрошенному у знакомых Юаня, седативные. Семь дней подряд его бросает то в холод, то в жар, а коробочка манит-манит-манит.       В минеральной воде — убойная доза. Сначала он хочет выпить сам, а затем думает отчаянно, но решительно: потом.       Вчерашний вечер выдался тяжелым, и только сейчас Цинхуа может окончательно расслабиться. Он крепко обнимает Мобэя и совсем не чувствует сладковато-неприятного запаха.       Тот всегда говорил:       — Мы всегда будем вместе.       В этот раз Цинхуа не подведет.       На прикроватной тумбочке часы методично сменяют цифры, и в восемь тридцать должен зазвенеть будильник. Здесь — вечное сонное царство.