***
Предисловие, со стороны слушателя, вещь довольно безынтересная, да и для повествователя сложная. Я очень постараюсь угодить читателю, излишне не затягивая его в предысторию, однако некоторые факты вам стоит узнать. Думаю, все мои слушатели осведомлены о том, что такое русские губернские города и о том, как быстро в этих местах разлетаются вести. Дабы узнать последние новости, достаточно лишь прогуляться, когда уже смеркается, около бедненьких домиков, тех, что принадлежат людям рабочим. Узнать здесь можно всякое, только вот степень достоверности также известна. А вот если вам повезло, и ваш отец на службе военной или же статской смог снискать славы и заработать приличное состояние, облачитесь в своё лучшее одеяние, шелковое шумное платье, сюртук, если же вы при чине — в мундир, да ступайте в «Скворечники». С недавних пор там начали рисоваться весьма и весьма дивные картины, во многом, наверняка, тут вина внезапно прибывших молодых людей. Я имею намерение как можно быстрее рассказать предысторию и перейти к той части повествования, которая будет интересна читателю. Посему хронология будет предоставлена довольно сбитой, и я попрошу простить меня за эту фривольность. В город наш в недавнем времени прибыли две довольно интересные личности, хотя, если быть точным, вернулись. Мной уже были упомянуты «Скворечники», и читатель явно недоумевает, при чем тут название птичьих домиков? Эти самые «Скворечники» являются родовым поместьем Ставрогиных, семьи влиятельной и небезызвестной в нашем городе. Варвара Ставрогина, хозяйка поместья и мать Николая Всеволодовича, прибывшего в город недавно вместе с Петром Степановичем Верховенским, последний из которых является сыном Степана Трофимовича, что живет на попечительстве у Варвары Петровны, точнее, жил до недавнего времени. Думаю, коли вы пришли послушать мой незамысловатый рассказ, вы осведомлены о том, какой нелепый фарс произошёл недавно в этом самом поместье, вследствие которого между Варварой Петровной и Степаном Трофимовичем произошёл раскол, Николая Всеволодовича заподозрили в тайном браке и, возможно, самое непонятное — это отвратительнейшая вольность Ивана Шатова в сторону Ставрогина, это все вам, скорее всего, известно. Посему не буду занимать ваше ценное время повторением того, что вы и без моих россказней знаете. Спустя пару дней, когда общество наше стало отходить от вышеперечисленных событий, произошло ещё одно невероятно провокационное и даже слегка курьезное обстоятельство. Его замяли очень быстро, списали на бредни, однако факт остаётся фактом, сие действо было, хоть и имело очень мало свидетелей. Это произошло утром, в то время, когда завтрак уже был окончен, а в доме царило умиротворение. Около одиннадцати часов из залы привычно звучал рояль, были слышны учёные беседы, а так называемая, молодёжь’’ отправилась на променад в парк. И вот, во всей этой довольно приятной суматохе, жители и гости упустили момент появления на пороге дома невысокой фигуры, что аккуратными, но быстрыми шажками бесцеремонно проследовала вовнутрь, с лёгкостью отпирая тяжелые двери. Тихое цоканье каблуков отбивалось от стен пустого коридора, по которому, слегка приподняв подол длинного шелкового платья, шла эта самая недавно прибывшая особа. Светло-розовая ткань юбки с тюником, который своими чёрными драпировками вздымался вверх и назад, элегантно переливалась в лучах солнца, довольно высоко посаженный, но при этом плавно спадающий турнюр показывал пышноту платья и длину шлейфа, создавая ощущение обтекаемости. Верх лифа с немного завышенной талией украшался оборками из легкой ткани, что обхватывали оголённые и довольно широкие плечи, на которые бросали тень завитые пряди волос. День был прекрасный: пели птицы, светило солнце, а преломленные его лучи играли светом на колье из граненого розового кварца в чёрном серебре, прикрывавшем ключицы, которые казались особенно острыми на светлой коже. Бледные руки в чёрных ажурных перчатках держали кружевной зонт, призванный защищать от солнца. Лицо нежданной гостьи покрывала вуаль из темной, но лёгкой материи, что была закреплена неким подобием шляпки. Разглядеть что-либо под тканью было крайне проблематично, однако различалась коварная улыбка, сверкающая на розовых губах. — Простите, сударыня. Могу ли я вам чем-то помочь? — позади раздался голос, принадлежащий Алексею Ивановичу, который был слегка удивлён появлению незнакомой особы, одетой в богатое убранство, несвойственное даже столице, а возможно, и Европе, где уж там говорить о нашей губернии. Вместо ответа девушка лишь манерно протянула письмо, зажатое меж двух её пальцев. — Доставьте это как можно скорее, — слова эти были сказаны очень тихо и четко. Мужчина не успел опомниться, как фигура в розовом скрылась за дверью кабинета Ставрогина. Поразмыслив немного, он направился в зал, дабы передать письмо адресату.***
Ворвавшийся в светлый кабинет Николай Всеволодович был крайне взволнован и даже взбешен, но внешне держал себя в руках, сохраняя извечный образ бесчувствия и хладнокровия. — Подлец, — словно внезапно вырвалось у него, обернувшись в сторону письменного стола, хозяин кабинета на какое-то мгновение впал в ступор. Перед ним, в широком дубовом кресле, обитом синей тканью, восседала дама, причем в весьма неестественной позе, подобрав одну ногу под себя и развернувшись боком, дабы не повредить каркасную конструкцию, сидеть в которой было весьма проблематично. — Подлец? — переспросила гостья театрально завышенным голосом с напускным инфантилизмом. — Кого же вы изволили так отрекомендовать? — Простите, сударыня. Мне в голову не приходило присутствие дамы в моем кабинете, тем не менее, не изволите ли объяснить, как вы тут очутились? — Николай Всеволодович проговорил это с привычной ему вежливостью, хоть и желал выпроводить незваную гостью вон. — Это не столь важно, — увильнув от ответа, девушка устремила свой взгляд на сжатое в руке мужчины письмо. — Этот клочок бумаги, это он вас до такой степени разгневал, не так ли? Непонятная надменность и раскрепощённость дамы не укладывались в голове Ставрогина, а если ещё и учитывать весьма несдержанную, даже комичную позу и повадки, что были отдаленно знакомы, вопросов становилось все больше. Присев на второе, точно такое же, кресло, Ставрогин начал внимательно вглядываться в гостью, пытаясь уловить каждое движение, и после вновь заговорил: — Мы нигде с вами не встречались? Возможно, в Петербурге, Швейцарии? — отрешённо, словно и вовсе разговаривая с собой, спросил мужчина, пытаясь разглядеть лицо под вуалью. — Все возможно, наш мир тесен и глуп. Так кого же вы назвали подлецом, и знаете ли вы, что неприлично так вглядываться в чужие лица, особенно если речь идёт о даме? — откинувшись на спинку кресла, гостья начала поправлять свои перчатки, и, спустив ногу с кресла, перебросила ее через другую. — Знаете ли вы, что врываться в чужие кабинеты также сложно назвать верхом приличия, тем более выпытывая при этом информацию. Но, отчего-то я вам верю. — Немного помедлив, он продолжил: — Верховенский Петр Степанович, знакомо вам это имя? — Издалека. — Я слышу некую озлобленность в вашем голосе, да, это довольно яркий персонаж, не все могут о нем хорошо отозваться. Так вот, я получил письмо, минут двадцать назад, довольно странного содержания, потому я и сорвался с места да примчался сюда. И вот, я застаю вас, сидящую в моем кресле, как ни в чем не бывало, потому весьма справедливо, что у меня есть вопросы. Так вот, — голос Николая Всеволодовича переменился на более жёсткий. — Что вы тут делаете?! Учитывая контингент, что посылает ко мне тот же Петр Степанович, а я уверен, вы именно от него, у меня есть все основания сдать вас полиции, — и, слегка насмешливо оглядев гостью, добавил: — Не думаю, что вам стоит туда попадать. — Меня никто не присылал, я просто хочу видеть вас. — Почти на грани испуга прошептала гостья. — Покажите мне это письмо, прошу. — К черту, что это за дешевый фарс?! Николай Всеволодович резко поднялся с кресла, отбросив письмо в сторону, и хотел уже выдворить гостью, как в дверь постучали. — Кто?! — почти что прокричал хозяин кабинета. Дверь тихо отворилась, на пороге стояла Варвара Петровна. — Прошу простить, если мною была прервана важная беседа, однако вы, Николай, так скоро нас покинули. — И, смерив слегка осуждающим взглядом стоящую подле сына даму, продолжила: — Не представите ли вы мне свою гостью? — с недавних пор, учитывая не самые приятные новости о возможной женитьбе, Варвара Петровна начала интересоваться знакомствами своего сына, когда же дворецкий сообщил хозяйке о неизвестной даме, она, нарушив все свои принципы, все же решилась разузнать, что происходит, застав молодых людей врасплох. — С превеликим удовольствием, только вот мадемуазель уже собиралась уходить. — Николай Всеволодович проявлял обходительность, хоть был весьма раздражён. — Отчего же? — пролепетала гостья, голосом ещё выше прежнего, и после обратилась к хозяйке дома: — Варвара Петровна, видеть вас великое счастье, позвольте же мне высказать восхищение. — Так вы, мадемуазель, слышали обо мне? — женщина была слегка смущена такой откровенностью и даже несдержанностью. — Ох, естественно, от вашего сына, да и в губернии вами восхищаются, говорят, вы великая благодетельница. Николай Всеволодович уже был немало раздражён. , Что, черт возьми, происходит’’ стало единственной мыслью, что занимала его сознание. Он чувствовал, мол, попал в дешевую комедию, что не покажут даже в самых захудалых парижских кабаре. , Неужто это глупейшее создание своей лестью смогло очаровать матушку? ’’ — пронеслось в голове Ставрогина. — Отчего же, Nicolas, вы не пригласили леди выпить с нами чаю? Ведь в нашем поместье всегда рады гостям. — Варвара Петровна обратилась к сыну, смотря на него многозначительным взглядом, возможно, даже слегка претензионным. — Я, кажется, упоминал о том, что гостья торопится. — Процедил тот сквозь зубы в попытке скрыть колоссальную степень гнева. — Неужто? В таком случае, я не смею вас задерживать. — Проговорив это, хозяйка отошла в сторону, освобождая дверной проем. — Нет-нет, что вы? Мои мелкие дела — ничто по сравнению со временем в вашем обществе. Ежели вам угодно, я почту за великую честь. — Быстро протараторила гостья, после чего, опустив глаза, затихла. — Раз уж обстоятельства так разворачиваются, проследуем в гостиную, не стоит оставлять гостей надолго одних. — Женщина отошла назад, и уже готова была покинуть комнату, однако, подметив, что сын ее, проигнорировав гостью, направился к выходу, добавила: — Николай Всеволодович, проведите даму. Естественно, Варвара Петровна ясно видела факт откровенной лести и уж слишком манерных попыток очаровать, тем не менее, она должна была понять, что за бесовщина творится вокруг её сына. — Так мы все же были знакомы? — обратился Ставрогин к девушке, когда по коридору она шла с ним под руку. — Вы сказали матушке, мол, я много вам о ней рассказывал, знайте, когда вся эта комедия кончится, лучше вам никогда здесь не появляться. — Я учту. — Произнесла дама уж очень низким и даже слегка зловеще насмехающимся голосом, несвойственным ей ранее.***
Светлая зала встретила гостей звуками игры на рояле, тихим перешёптыванием и довольно стойким ароматом чая. Общество здесь собралось весьма интересное, хоть и немногочисленное. Небезызвестная для читателя Лизавета Тушина с матерью, в сопровождении Маврикия Николаевича, сама хозяйка дома, за роялем разместилась некая юная леди, годов семнадцати отроду, впрочем, кто она, да откуда взялась, это для нас не важно, ее вскоре не станет в ваших головах, она просто растворится как актёр массовки, не оставив воспоминаний, что-то мое повествование побрело не туда, впрочем, остался последний персонаж, присутствие которого также стоит отметить. Это был прибывший с каким-то назначением из соседней губернии юноша, все его движения и взгляды выдавали, что он явно не ожидал какого-либо приглашения или приёма, впрочем, образ его также стушуется очень скоро. К появлению новой, неизвестной доселе персоны все отнеслись с оживленным интересом, только вот молчание долгое время никто нарушить не решался. — Так, откуда же вы знакомы с Николаем Всеволодовичем? — первой нарушила тишину Лиза, задав вопрос, что волновал ее, наверняка, больше всего. — Дорогая моя, это весьма и весьма интересная история, только вот, попозднее, дорогая, попозднее. — Естественно, сказанное невероятно удивило, несколько даже возмутило присутствующих, только вот возразить или же заступиться за Лизу никто не решился. — Анна, милая, прошу, сыграй нам что-нибудь. — Хозяйка дома обратилась к сидящей за роялем девушке. И вот, первые ноты шопеновского ноктюрна заполонили комнату, музыка всегда дарила людям определенную степень вдохновлённости, где-то даже похищая их волю, и в этих обстоятельствах также атмосфера стала более расслабленной и возвышенной. Беседа вновь перетекла в спокойное русло, говорили об искусстве, путешествиях, новых научных теориях. — Вам доводилось бывать за границей? — вновь обратилась к гостье Лизавета Николаевна. — Естественно, в Швейцарии, во Франции, однажды меня занесло на берега Италии, весьма недурные места. — И как вы находите тамошнюю культуру, леди. Простите, совсем запамятовала, как ваше имя? — затараторила Лиза. Естественно, имя названо не было, да и лицо прибывшей было скрыто до сих пор, что казалось весьма странным по понятным причинам. — Что ж, нам бы действительно хотелось знать, с кем мы разговариваем, Николай Всеволодович, не представите ли вы нам гостью? — проговорила Варвара Петровна. — Естественно, я… — начал было Ставрогин, только вот его перебили. — Я думаю, не стоит беспокоить вашего прекрасного сына, ведь я и сам могу представиться. — Прощебетала девушка, после чего будто сама себя услышав, переменила голос на манерно насмехающийся. — Господи, неужто вот так глупо прогореть. Что ж, пришло время раскрывать карты, и заканчивать, — как вы сказали, Николай Всеволодович? — ах да, дешевый фарс. Имя мое вам знакомо, возможно даже слишком хорошо. Позвольте мне представиться, — схватившись за уголок шляпки, что была закреплена шпильками, и дёрнув ее, в последствии чего локоны разлетелись во все стороны, этот не понятный субъект резко поклонился, отставив руку в сторону. — Верховенский Петр Степанович. — Докончил он, разогнувшись и бесцеремонно отбросив в сторону уже ненавистный головной убор. — Право, дорогие дамы, я вами восхищаюсь, уж думал за пару часов в сим марафете и вовсе умалишенным сотворюсь. — Артистично всплеснул руками Пётр Степанович. Сложно описать словами то, что происходило в головах людей, наблюдавших этот так называемый перфоманс. И только Анна, будто бы ничего не замечая, закончив с ноктюрном, начала наигрывать какую-то тихонькую сонату. Молчание было напряженным, возможно где-то даже откровенно пустым, именно так, иступленные взгляды, направленные в сторону Верховенского, пытались найти ответ на вопрос, простенький вопрос, который часто всплывает в головах, на вопрос, Какого черта? ’’. Пётр Степанович же, поправлявший перед зеркалом спутавшиеся волосы, явно наслаждался не столько своей выходкой, сколько непониманием и предшествующим скандалом. Только вот скандал все не наступал, а руки у Лизаветы Николаевны начали как-то недобро подрагивать. Естественно, все ждали какой-то искры, из-за которой все вспыхнет, решительного действия, и эта мизерная минута была мучительнее любого скандала, не сложно пережить бурю, куда сложнее не свихнуться от ожидания нее. Первым не стерпел Николай Всеволодович, только вот он не начал кричать или же ломать мебель. Резко подорвавшись и направившись к стоящему перед зеркалу Верховенскому, он грубо схватив его за локоть и практически вышвырнул в коридор. После чего, обворожительно улыбнувшись и раскланявшись перед гостями, направился следом, захлопнув дверь. — Пётр! Это что за бесовщина?! — разъярённый Ставрогин грубо схватил Верховенского за обористый верх платья, от чего ткань слегка затрещала. — Но, но, но, — даже с легким оттенком претензии отпарировал Верховенский, не без усилий разжимая запястья Ставрогина и, отойдя в сторону, стал поправлять слегка деформированную ткань платья. — Этот маскарад стоил мне целого состояния, шёлк, знаете ли, дорогой мой, материя хрупкая, но не дешевая. Подумать только, в соотношении цен наши дамы носят в шелках маленькую квартирку на окраине столицы, да и по весу ощущение словно не меньше. Николая Всеволодовича явно не радовала перспектива наблюдать очередную театральную комедию с Верховенским в главной роли. — Я ещё раз повторюсь. Пётр, это что за хуйня?! — Это, — словно бы задумчиво протянул собеседник, после чего, театрально осмотревшись по сторонам, подскочил к Ставрогину и совершенно по-детски приставил ребро ладони к его уху, приподнялся на носки и произнёс: — Это революция, милый. — И так же скоро отскочив назад и обворожительно хлопая глазами, дополнил: — Сексуальная… Естественно, Петр Степанович был чрезвычайно доволен своей выходкой и впредь ожидал острой реакции или как минимум явного раздражения, только вот вместо этого на лице Ставрогина явилась непонятная ухмылка. — Ах, какой перфоманс, — провозгласил Николай Всеволодович, беззвучно аплодируя с выражением скептицизма на лице. — Неужто столько труда, взгляните на себя, у вас ведь даже банты подвязаны по последней моде, нашим дамам ещё расти и расти до такого уровня. Только вот не припомню, где в нашем городке так искусно работают с лентами. Ведь кто-то затягивал вам этот корсет да раскладывал рюши, не сомневаюсь в вашем таланте запудривать людям мозг, но тут уж стало интересно, какую легенду пришлось сплести пред этим дурачьем. — Прервав свою, так называемую, речь Ставрогин затих, изучающе рассматривая Петра Степановича, после чего лишь хмыкнул: — Сексуальная революция. Что за вздор? — Отчего же? Сейчас нет, только вот позже, когда и вы обзаведётесь семьей, вы ведь спросонья не побежите подымать восстание, нет. Перед вами будет ваша семья, ваши детишки, — последнее было произнесено явно с насмешкой. — Все корни оттуда, как и ваши из этого самого дома, мало дать людям глобальную идею, важно перевернуть все, абсолютно все, начиная с самых крепких устоев, дети, рождённые в семьях других, и станут другими, они будут готовы что-то менять, а не опустив головы, идти за ведущей силой, — голос Верховенского стал выше, а речь сбивчивой и очень скорой. — Все начинается так просто, с приветствий, с уроков, с взаимоотношений в семье, вопрос лишь во времени и в том, куда это перерастёт. — И вы всерьёз думаете, что ваше платье заставит кого-то свершить переворот? Естественно, работу мастера трудно не заметить, цвет весьма элегантен, да и сшито очень не дурно. Только вот для революции маловато, не сдаётся ли? — приподняв бровь и уже не скрывая скептицизм, подытожил Ставрогин. На это Пётр Степанович лишь кривенько усмехнулся и даже как-то сочувствующе подметил: — Да вы ведь смеётесь, не так ли? — Ваши идеи весьма гиперболизированы, и, раз уж быть откровенным, меня больше всего мучает вопрос, как вам удаётся дышать? Право, ведь эти корсеты и мужицкой кобыле сформируют точеную талию, но смотреть на это довольно страшно. — Насмешка, насколько часто именно она ломает идеи. Обесценивание — вот в чем была суть слов Ставрогина. — Дышать и впрямь затруднительно, но с этим можно свыкнуться. Я вижу, вас до жути забавляет сложившаяся ситуация, так? — Верховенский проигнорировал колкость, ответив собеседнику так, словно Ставрогина впрямь интересовало состояние лёгких Петра. После чего продолжил, сменив тон на более едкий. — Позвольте же немного испоганить ваш комедийный настрой. Вам мои идеи непонятны, только вот в глазах ваших дорогих гостей вы их поддержите, притом с большим удовольствием. — Отчего же? — скорее хмыкнул, чем сказал, собеседник. — Знаете ли вы, Николай Всеволодович, о вашем влиянии на общество, о вашем месте в нем? — уж было начал давно знакомую песнь Верховенский, только вот, быстро перехватив свою же мысль, оборвал ее. — Естественно знаете, что за дурацкие вопросы? Так вот, вы им не очень-то дорожите, как видно, сами намереваясь испоганить своё имя. — И вновь перемена тона с наполненного энтузиазмом к даже немного зловещему. — Только вот позднее, когда вы уже не станете так называемым свидетелем, тогда-то вы и обнажите всю мерзость своей души, вы, право, невероятный человек, ведь вас ненавидят, только вот, это не запятнало вашу честь ни разу, вы так благородно это пропускали мимо, словно небесное создание, что хотят оклеветать жалкие букашки. Потому-то вы мне и нужны. Мне известны ваши намерения раскрыть карты, показав некие эпизоды вашей жизни, эпизоды эти мне хорошо знакомы. И вы впрямь понимаете, о чем я говорю, так? — последнее было произнесено почти неслышно с самым проницательным взглядом, впрочем, быстро переменив настрой и театрально выставив руку с вывернутой вперёд ладонью, Pier вытянул из-под перчатки в районе запястья сложенный в четыре раза лист бумаги, при этом подметив: — Никогда не бросайтесь важными бумагами, не зная, кто их может подобрать. — После чего демонстративно развернутое, упомянутое ранее письмо, перекочевало в руки к Ставрогину, — За это вы окрестили меня подлецом, так? Естественно, тут лишь одна страница, только вот вы знаете, чего она стоит, и знаете, чего стоят другие, о месте их нахождения также наверняка догадываетесь. — Окончив свою тираду, Верховенский, сложив руки на груди, уставился на Ставрогина, говоря взглядом, мол, прочитайте, убедитесь в подлинности письма. «От Ставрогина. Я, Николай Ставрогин, отставной офицер, в 186- году жил в Петербурге, предаваясь разврату, в котором не находил удовольствия. У меня было тогда в продолжение некоторого времени три квартиры. В одной из <них> проживал я сам в номерах со столом и прислугою, где находилась тогда и Марья Лебядкина, ныне законная жена моя. Другие же обе квартиры мои я нанял тогда помесячно для интриги: в одной принимал одну любившую меня даму, а в другой ее горничную, и некоторое время был очень занят намерением свести их обеих так, чтобы барыня и девка у меня встретились при моих приятелях и при муже. Зная оба характера, ожидал себе от этой глупой шутки большого удовольствия…» И Ставрогин прочёл, при этом не выражая ни единой эмоции, не сказав ни слова, возможно, он все ещё был уверен в том, что сможет перевернуть ситуацию, а может, и вовсе был равнодушен к возможным интригам. Однако факт остался фактом, он лишь молча протянул проклятый лист Верховенскому. Пётр Степанович же, забрав письмо и вновь спрятав его, удивленно при этом вскинув брови, ибо впредь ожидал уничтожения данного, документа’’, тихо заговорил: — Я ведь не идиот, естественно, вам вздумалось свести счета с жизнью, никто подобного не напишет, для забавы, только, если это вскроется ранее, вы будете выглядеть трусом, человеком, бежавшим от стыда. — Вновь не получая никакой отдачи, Верховенский, уж вовсе не зная, что делать, судорожно добавил: — Я знаю, знаю, до чего вам отвратна эта роль. Что ж, не стоит сомневаться, что, в случае отказа, ваши многоуважаемые завистники, друзья, да даже ваша матушка, совершенно случайно обнаружат так глупо оставленные на столе листы, вот незадача, как же вы, Николай Ставрогин, могли так глупо прогореть. — Тон Верховенского уже был театрально завышен, и завершил он свою, речь’’, драматично поднеся руку к лицу и изобразив удивление. — Вы вздумали мне угрожать? — без тени злобы, даже с сочувствием и легкой насмешкой послужило ответом. — Увы и ах, только вот по-иному не склонить вас к идеям, вы ведь выше этого, так? Не отвечайте, и без того ясно, что так. — Верховенский думал было сказать что-то ещё, только вот отчего-то затих. Ставрогин лишь вновь осмотрел Петра Степановича и почти скучающе вопросил: — Почему, отчего же я? — Вам доселе не ясно? — уж было чуть не взвыл собеседник. — Вы образ, вы знамя, символ, идол, икона. Неприкосновенность, которую способно разрушить лишь что-то отвратное до того, за что другого забили бы камнями. — Так чего же вы от меня хотите? — уж было не выдержал Николай Всеволодович. — Что до образов, это ясно. Только вот суть в чём? А суть лишь в том, что вы помешались, так ведь? Это довольно забавно. — Ну, раз вам нужна суть, — услужливо пробормотал Верховенский. — Тут ведь опять же дело случайности, нужна ненавязчивость, искусственный скандал виден, он кажется постановкой и фарсом, нам же надо убедить людей, мол, они случайно стали свидетелями, тогда-то они проделают нужную работу. — Сексуальная революция… — Вновь повторился Ставрогин, уж не совсем добро усмехаясь. — Впрочем, идея мне ясна. Эта ухмылка была знакома Петру Степановичу, возможно даже слишком хорошо знакома, потому отступив на половину шага назад, он проговорил довольно настороженным тоном: — Вы что-то задумали, так ведь? — Ох, естественно вздумал, естественно вздумал. — Пробормотал Ставрогин, приподнимая за раму висящую картину, на которой был изображён один из многих однотипных сюжетиков: поле, пруд да стоящая в стороне белая кобыла, запряженная в повозку. Сняв ее с петель, Nicolas просто-напросто перестал держать ее, от чего полотно с довольно сильным грохотом упало на пол, ломая при этом раму. — Ну, и дабы быть уверенным, — услужливо пробормотал Николай Всеволодович, театрально присогнувшись, и мягким жестом выставил руку вперед, после чего резко двинув ею в сторону, сбил расписанную вазу, стоящую на комоде, таком кой ставят в коридорах, под картинами, заставленное разной дребеденью, от перьев с чернильницами и до чучел, это интерьерное решение знакомо всем, и ещё больше всем незнакомо его предназначение. — Вы что удумали? — слегка перепуганный Верховенский схватил за руку Ставрогина. На что тот лишь смерил его взглядом, что нес посыл, Неужто вы думаете, что этим несуразным движение меня остановите?» — У нас немногим более десяти секунд, потому оставим расспросы на потом. И, резко обернув руку вокруг талии растерянного собеседника, Ставрогин крутанулся так, что Piere оказался спиной к комоду и от резкости движений потерял ориентацию в пространстве, в следствии чего тихо зашипел, ударившись локтем о стену. Николай Всеволодович же, смахнув рукой ещё и маленькое зеркальце, оперся свободной рукой о деревянную поверхность, после чего резко приблизился к лицу Верховенского. — Так вы говорите сексуальная революция? — насмешливо бросив эти слова, мужчина подался вперёд так, что его губы встретились с губами и вовсе ничего не понимающего мужчины, что то ли из ошеломления, то от из поддержания этой нелепой, сценки’’ даже не пытался высвободится. В скором времени, буквально по истечению пары мгновений, дверь, из которой в недавнем времени наши герои и вышли, распахнулась. Импульсивно дернувшись назад, словно застаный врасплох Ставрогин встретился взглядом с Варварой Петровной, выражение лица которой уж явно не предвещало ничего хорошего, что до остальных фигур, стоящих за спиной его матери, сложно было разглядеть их отношение к данной ситуации, ибо на лицах не читалось абсолютно ничего, кроме явного шока. И вновь тишина, напряжённая и даже откровенно тупая, и вновь нарушил ее Николай Всеволодович. Резко сорвавшись с места, он потащил за собой Петра Степановича, крепко вцепившись в его предплечье, от чего тот споткнулся из неумения ходить в столь пышных одеяниях, без подбора юбки, что ж говорить о беге, однако не замедлялся, дабы поспеть за Ставрогиным, которой стремительно скорее даже тащил, чем вел, его в сторону своего кабинета. Две фигуры резко скрылись за бедной дверью, что задрожала от сильного хлопка под аккомпанемент тихого хихиканья и начала симфонии Моцарта. Оказавшись за захлопнувшейся дверью, Николай Всеволодович резко прижал Петра Степановича лицом к стене и уперся кулаком в одну лопатку Верховенского и локтем в другую. — Чего это вы удумали? — чуть ли не взвизгнул мужчина, оказавшийся в весьма странном положении. Ставрогин же, проигнорировав вопрос, лишь тихо цокнул языком и сильнее прижал Верховенского к стене. — Не подскажите, как расшнуровывается этот гардеробный феномен? — проговорил Николай Всеволодович с приподнятой бровью и задумчивым тоном, ибо явно не разбирался в тонкостях дамского гардероба. В попытке расшнуровать ленты мужчина потянул за верхнюю часть шнуровки корсета, в последствии чего ткань ещё плотнее затянулась, принося довольно ощутимый дискомфорт Верховенскому, от чего тот судорожно выдохнул и даже с трудом подал голос: — Николай Всеволодович, что вы удумали? — ошеломлённый Верховенский даже не знал, что ему делать, когда мужчина, лица которого он даже не видел стал тянуть за нити шнуровки, пытаясь их то ли развязать, то ли и вовсе порвать. — Прошу вас, в данный момент ваши расспросы лишь утомляют. — Закатил глаза Ставрогин, после чего прошипел: — Кто, черт возьми, вздумал так затягивать эти корсеты! — выйдя из себя, Ставрогин потянулся к столу, дабы взять с него нож, что был слишком остр для писем, однако декоративный вид его указывал именно на это предназначение. — Попрошу вас не дергаться, так будет безопаснее. — Резко захватив лезвием сразу несколько петель, Ставрогин не без усилий перерезал их, после чего легко размотал остаток шнуровки, и корсетная часть верха платья начала отходить. Оттянув ее, Николай Всеволодович из-под конструкции вытянул листы бумаги. — Ох да, ведь не могли вы их оставить где-то без своего контроля, презабавно вышло бы, если бы я ошибся, записки спрятанные в корсетах, хитрость, что стара как этот мир. Пожалуй, я заберу это, свою часть ведь я уже исполнил, так? Ну что вы, испугались, так ведь? Пётр Степанович, опершись о стену, словно находился в прострации и, взглянув на Ставрогина, тихо проговорил: — Вы ведь намеренно так все провернули — скоро, быстро и громко? — Я лишь позволил вам самому додумать то, что мне нужно было. Просто вложите в свою голову, что не стоит манипулировать некоторыми людьми. Хотя, история вышла презабавная, особенно учитывая этого заезжего паренька. Вести разнесутся скорее, чем солнце сядет. — Ставрогин явно был вдохновлён всей этой ситуацией, однако, осмотрев Верховенского, вид у которого был престранный, снисходительно спросил: — Вы что-то хотите спросить? — Но то, что произошло там, это ведь фарс, так? — Вас тянет на изъяснения в любви? Сложилась весьма забавная история. Впрочем, это весьма неплохо, надо поддержать ее, я был бы весьма рад вас видеть часов около семи вечера, у летней беседки. — Довершив, Ставрогин уже было вышел из кабинета, только вот, остановившись в дверях, ещё раз оглядел Верховенского и дополнил: — Только вот смените цвет, розовый вам не весьма к лицу.