шестьдесят седьмые голодные игры;

Леса. Гребанные чтоб их леса. Он так надеялся на то, что в этом году их будет ждать какая-нибудь равнина, пустошь или же выжженная жгучим солнцем пустыня. Но надежды не оправдываются, надежды в лицо лезут ветками, так и норовя глаз его лишить. У него на лице царапины тонкие от этих самых веток, и девчонка из первого предлагает их обработать, в рот ему заглядывая. Он от нее грубо отмахивается и наличие меча на поясе проверяет. Нож, который в ботинке, при всех не проверяет — выдавать все козыри глупо, даже когда ты среди союзников. Бесполезных совершенно союзников, если быть совсем уж честным. Девица из одного с ним дистрикта, что оружие в руках держит, как одолжение, видимо, рассчитывая, что он ее защищать до самого конца будет, и два увальня из второго и четвертого, где-то потерявшие своих напарниц в первые же минуты. Но так и лучше даже: если их прирезали уже, то ему такой балласт не нужен. И по-хорошему, он бы мог убить их всех даже в рукопашную, ну или дождаться ночи и милосердно перерезать им горло пока они спят, но это будет неразумно делать сейчас. Пока они могут быть стеной, пока они могут помочь сыграть ему на публику, делая вид, что он охренеть какой тут лидер и ему есть дело до них всех. И тогда можно будет претендовать на их "подачки" от спонсоров, а это тоже лишним не будет. Да и грязную работу можно на них спихивать. Его союзники и сами неплохо справляются с собственным устранением, делает вывод Лестрейндж к концу четвертого дня, когда миловидная девчонка из первого, имя которой он так и не запоминает, летит прямо вниз с высокого обрыва. Река шумит, воды у нее бурные, а до воды метров восемьдесят, и это, еще не говоря про камни. Минус один, считает в голове Реджи, раздумывая, не подставить ли подножку увальню из четвертого, который раза в полтора его в плечах шире, а толку от него меньше, чем от погибшей девчонки. Река забирает ее одну, и вечером они даже не обсуждают это, когда ее лицо выводят на купол на пару-другую секунд. Сраный лес ему все карты путает, потому что кидаться с мечом напролом — идиотизм, особенно, если у твоей жертвы ножи или и вовсе лук. Но он планомерно избавляется от детей и идиотов, которые ничего острее иголки или ложки в руках не держали. К исходу первой недели в живых остается ровно половина, пока у него на глазах стрела не входит прямо в горло парню из второго. Реджи на землю кидается сразу же, и просто надеется, что целиться будут не по нему, а по увальню из четвертого. В большую и неповоротливую тушу попасть проще ведь, чем в него, растрачивая стрелы ради надежды попасть по нему, а не по траве. Ночью, когда у реки он промывает разодранные ладони, то на куполе видит лицо и парня из второго, и увальня из четвертого. И вспомнить пытается, остались ли в живых девчонки из второго и четвертого. Его упущением оказывается то, что он мертвых лишь считал, не запоминая кто остается в живых, а кто умирает. И к выводу приходит, что это именно они, потому что больше никто не смог бы так тихо подобраться к ним. Всплеск воды заставляет напрячься и прислушаться, но стихает так быстро, что он не успевает разобрать откуда был шум, но быстро ретируется с берега, скрываясь среди деревьев и кустов. Его ментор назвал бы его трусом, он почти уверен в этом. Но на арене есть тот, кто слишком хорошо управляется с луком, что ему с мечом не стоит лишний раз вообще показываться. А вот выждать, пойти за ними и напасть со спины, чтобы времени не хватило даже тетиву натянуть, вот это уже похоже на хороший план. В расчет он только не берет того, что кто-то может напасть на него со спины. Ебаный ты, блядь, профи, да, Реджи? Руки точно мужские, а еще он выше его на полголовы. И прижимает один нож к глотке, а второй к боку, так что лучше не дергаться, даже несмотря на то, что оружие он держит неправильно, не неумело, просто не так, как стоило бы держать убийце. Впрочем, на арене мало кто умеет держать оружие правильно. Да и не то чтобы неправильная хватка на ноже делает его менее смертоносным. — Выходит вода была отвлекающим маневром, чтобы запутать? А это умно, я почти повелся. — Заткнись. У парня голос совершенно спокойный, словно бы они не на арене, а так, вышли на прогулочку в лес, послушать птиц и искупаться голышом в реке. И это заставляет его напрячься сильнее., наталкивая на мысли, что он может быть из седьмого. Поэтому и умеет ножи в руках держать, не так, как этому учат их, но вполне уверенно. — Не много надо, чтобы такой, как ты, повелся, — и это вроде бы как возмутить его должно, но он стоит прижатый к чужому телу с ножом у печени и у сонной артерии, и вот-вот сдохнет, так что, может, он и прав. — Но если тебя это успокоит, то это был не я. Реджи рот открывает, и давится, когда чужая грязная ладонь ему рот зажимает. А потом он слышит голоса так близко, что становится ясно: они идут по берегу. Идут так близко к их укрытию, что если у них есть источник света, то они точно трупы. Руку от лица чужую убирает, и не понимает почему он все еще живой. Окажись он на месте этого парня, то не вел бы разговоры, а молча бы прирезал и продолжил уходить вглубь леса. Смех женский подтверждает все его мысли на девчонок профи. И снижает шансы на то, чтобы пережить эту ночь. — Если они нас услышат, то мы трупы, — он голову поворачивает, пользуясь тем, что в горло нож больше не вжимают, и на светлые и холодные глаза натыкается. Насквозь пронизывающие этим самым холодом и тупым отчаянием на самом дне, которое прятать почти получается. — А то без тебя я, блядь, этого не понял, гений. Лучше пасть закрой. Они — Реджи бы многое отдал, чтобы узнать сколько их, — мимо проходят, так и не заметив их. И все как-то слишком удачно складывается, чтобы быть правдой. Удача, кажется, оставляет его окончательно, когда стрела больно чикает по плечу, разрывая одежду и раздирая до крови его плечо. И если бы этим все ограничилось, то он бы был счастливчиком, но нож у правого бока до крови царапает его. Ну или он убеждает себя, что это всего лишь царапина, а не хороший такой порез на боку. Лучше не проверять, лучше зубы сжать и нырнуть в кусты, стараясь высмотреть хоть кого-то в этом мраке. Рыжие волосы выдают девчонку с головой. И совершенно некрасиво пачкаются в крови, когда он по шее рубит ее под громкий вскрик. Голова на плечах остается, но это не вызывает досады, он время не тратит на то, чтобы добить, как его учили. Черт с ней эстетикой и красотой, когда сам подохнуть можешь. Парень не то с тесаком, не то с мачете идет за ней следом. Совершенный неумеха, который оружие точно держал впервые в жизни, и которого почему-то они сами еще не убили. Видимо, он был им нужен для того, чтобы в лесах этих долбанных ориентироваться. Девчонка с луком позорно бежит, пока спиной не ловит нож. И стоило бы дойти до нее, стоило бы добить и нож забрать, но Реджи не знает сколько их было, а рисковать и выходить на открытую местность не хочется. И варианта остается два — идти вдоль реки дальше, рано или поздно выйдя к Рогу Изобилия, или же уйти вглубь леса, чтобы там поискать место для ночевки. Он только, кажется, совсем придурок, потому что выбирает третий вариант и идет искать того самого парня, который зачем-то оставил его в живых, место того, чтобы избавится от опасного противника. Вот только Реджи совсем не учитывает, что в этой темноте найти того, кто живет среди деревьев — провальная идея. И он кругами ходит, кажется, почти десять минут, прежде чем слышит чужое тихое шипение и находит его наконец-то. У того в плече стрела, а выражение лица сосредоточенное. И меча его, кажется, он совершенно не боится. Лишь и дальше пальцами коже трогает вокруг вошедшей стрелы, словно оценивая насколько глубоко. И на его равнодушие и даже миролюбивость он ведется, убирая оружие в ножны. А куртка вся в крови оказывается, как бы он там не врал себе, что это всего лишь царапина. — Блядь. Блядь-блядь-блядь. — Вот потеха будет, если ты к утру все же сдохнешь. На землю опускается осторожно, рюкзак кидает рядом с собой, и куртку расстегивает осторожно, потому что ее сохранить все же хотелось бы, иначе придется идти и с покойника снимать, а она уже тоже дырявая, его стараниями. Футболку он тоже снимает; выполоскать ее в реке, просушить и можно будет себя перевязать. И все будет не так уж и страшно. — Потеха будет, если мы оба тут к утру подохнем. Зато у оставшихся пятерых шансов будет больше. — Если мы сдохнем, то останется трое. И разговор почти будничный, если не брать в расчет, что парень стрелу все же из руки выдирает, не проронив ни звука. Он честно пытается поднять собственную челюсть с земли, но выходит это с трудом. Он знает, что это такое, он знает, как это больно, и помнит, как сам скулил от этой боли. И он списывает все на рану, на потерю крови, но никак не на собственный идиотизм, потому что это похоже на флирт, а флиртовать на арене не будет даже форменный романтик-самоубийца. — Вы все в седьмом такое можете? — А вы все в первом такие тупые? — И смотрит так самодовольно на него, что Реджи хочется ему по роже съездить, не меньше. — И с чего вообще ты взял, что я из седьмого? Парень к реке уходит, и он уверен, что на этом их знакомство закончится, что они оставят друг друга вот так вот, надеясь, что каждый не доживет до утра. Но минуты через десять он возвращается и в грудь кидает ему полную флягу воды. И за это бы стоило сказать спасибо, но на боку рана рваная именно из-за него. И это глупо, он вроде бы, как и убить его мог, но Реджи это бесит. И собственная тупость, что позволил себя сцапать, и кровоточащий бок. Выходит херово, он матерится и сыпет проклятьями, и дергается резко, руку на рукоять меча кладет, когда шаги рядом, и тот немногий свет, который от звезд есть, заграждает ему этот парень. И он руки глупо поднимает вверх, как будто бы Реджи такой идиот, что не допускает наличия ножа за поясом или в рукаве. Как будто бы что-то помешает ему загнать пальцы прямо в рану и давить, чтобы он от боли одурел, а потом можно будет и его же мечом добить. — Я лесоруба не подпущу к себе, вы только рубить горазды. — Точно идиот. Я к седьмому отношения имею столько же, столько и ты. А то и того меньше. И он кретин совершенный, он в игрушки с ним эти играть начинает, улыбается, как для всех спонсоров — широко, добродушно и очаровательно. А руки у парня холодные не то потому, что ночи тут холодные и вода в реке тоже, не то они всегда у него такие. Он бок мажет какой-то дрянью, а Реджи вопросов не задает, все равно риск подохнуть высок, он ничем особо и не рискует. Его футболка идет на лоскуты, которыми его плотно перевязывают, а он все время свое тратит на то, чтобы на лицо его пялиться и гадать откуда же тогда он. К утру они оба остаются живыми, его новый вроде-бы-как-союзник так и не говорит откуда он и скольких уже убил здесь. Они не сговариваясь решают идти к Рогу Изобилия, чтобы там ждать оставшихся троих. А потом можно будет уже честно решить кто из них двоих более умелый, достойный и больше победы заслужил. И это кажется какой-то тупой и по-детски обидной несправедливостью, что победить вдвоем нельзя. Просто отказаться драться, просто заключить пакт, перемирие, прочный союз. Реджи убивать того, кто ему вроде бы как жизнь спас — не хочется. Да и руки у парня и так едва теплые, чтобы сделать их совсем уж мертвецки холодными. От той странной мази бок затягиваться не начинает, но кровь перестает идти, и, кажется, сверху появляется тонка пленка, похожая на кожу. Мази хватает на его бок и плечо парня на два дня, но и этого достаточно, чтобы они оба не сдохли от потери крови или заражения. Говорят они мало, хотя Реджи и пытается выведать хоть что-то, но получает лишь хладнокровные улыбки и молчание в ответ. Но и это уже неплохо, потому что когда вы вдвоем, то можно поспать, можно сосредоточится на возможности приготовить что-то пожрать горячее, а еще не так скучно. До Рога они идут почти три дня. Три дня в тишине и без пушечных залпов и лиц на куполе. Оставшиеся трое так предсказуемо оказываются у Рога, что Реджи даже не знает на что они вообще могли надеяться. Бок уже почти не болит, и плечо не ноет, вот только он вечно оглядывается, чтобы убедиться, что с его вроде-бы-как-союзником все в порядке. И смотрит слишком долго, концентрацию теряет, потому что иначе не объяснить, что меч у него из рук выбить смогли. Ножа в ботинке не оказывается, нож в спине у девчонки с луком, а он голыми руками выцарапать жизнь пытается. И годы тренировок даром не проходят, он труп с себя скидывает и оружие поднимает с земли. И по-хорошему ему бы просто забраться повыше на Рог и ждать там того, кто выживет из них тут, но он ввязывается в драку, подбирается ближе к нему, и улыбается шало. Он имени его даже не знает, ему убить его рано или поздно придется, но Реджи почему-то помочь ему хочется, возможно спасибо сказать за спасенную ночью жизнь. Спасибо обходится ему слишком дорого. Он сначала кричит, и только потом понимает, что тот не успеет, а он мечом и его задеть может. И просто кидается на парня с каким-то длинным ножом. И так глупо грудью на него натыкается. Меч в плоть чужую входит хуже, но он давит из последних сил, чтобы до самой гарды зашел. И как подкошенный валится рядом под звук пушки. Реджи выстрелы пытается сосчитать, просто понять три их или четыре, вдруг он все же последний, вдруг ему повезло, вдруг даже шанс есть. Шанс умирает в тот самый момент, как его грубо за шиворот затаскивают на колени. Лица касаются холодные и окровавленные руки. Едва заметно дрожащие — или это уже его трясет? — и гладящие его по лицу. И пусть это странно, пусть он его имени даже не знает, но вот так вот умирать даже приятно. — Может хоть почти покойнику скажешь откуда ты? — Третий. И он кровью харкает, захлебываться ей начинает, но губы окровавленные растягивает в улыбке. — Поздравляю с победой в шестьдесят седьмых играх, красавчик из третьего. Кровь пузырится в уголках рта, ее много слишком, и больно тоже как-то слишком. Реджи смотрит в глаза парня из третьего, на руках которого умирает, и жалеет лишь о том, что ни в одну из ночей поцеловать его так и не отважился. — Меня зовут Tом... Слова тонут в пушечном залпе, а сам Том глохнет. Не то от пушки, не те от того, что мальчишка-профи из перового перестает дышать, подарив ему эту хренову не особо и нужную победу.