Непорочность

Утро приходит в лес медленно. Солнце понемногу поднимается над огненным небом и ярко-синими деревьями. Я просыпаюсь первее всех и выбираюсь из вигвама. Старик шаман, похоже, не спал вообще. Сидит у потухшего костра и раскуривает трубку. Да он в трансе! Эти белёсые глаза, смотрящие в никуда, морщинистые губы, бормочущие таинственные заклинания, жилистые руки, изгибающиеся в странных жестах, всё это даёт понятную картину происходящего. Не буду его тревожить. На мысках ног прохожу мимо. Бессонная ночь не прошла даром: до сих пор слышу танцевальный стук барабанов. Поздравляю, друг мой, беды с головой по всем фронтам. Шаман отходит от одурманенного состояния и откладывает трубку. — Здравствуй, Джон Уильямс. Откуда он знает моё имя? Нервно перевожу дух, стараясь не смотреть в глаза шамана. — Светлая душа, осквернённая преступлением, совершённым во имя вашей веры. Хорош собой. Любимый женой и дочерью. Либо он умеет читать мысли, либо обкурился настолько, что видит людей насквозь. Сажусь рядом. Он снова бормочет заклинания, активно жестикулируя. Завораживающе. Не так, как примагничивает взгляд ворожба ведьм. По рассказам преподобного Мэзера, плавные действия их гибких девственных рук направлены только на вызов дьявола, глаза пронизаны колдовской зеленью, в подвалах, уставленных медными котлами, стеклянными склянками, старыми книгами, до сих пор слышен пьянящий аромат диковинных трав. Когда Эбигейл и Ребекка просыпаются, и мы наскоро утоляем голод, то все вместе прощаемся с шаманом и вождём, пожелав им и их племени всего самого лучшего, прихватив с собой несколько шкур, из которых индейцы изготавливают одежду. Вождь наказывает Ребекке никогда не забывать своих корней. Та со слезами на глазах клянётся. Затем он заставляет поклясться нас с Эбигейл, что мы никогда не приведём сюда наших собратьев. Мы клянёмся. Забираем оружие, припрятанное недалеко от опушки, и уходим. После того, как мы пересекаем реку, у меня начинает искажаться зрение. В ушах гудит, всё идёт волнами. Но ощущения усталости нет. Дома я быстро сажусь в кресло, пытаясь разогнать жуткие видения. Похоже, у меня обострение. — Что с вами? — спрашивает Ребекка, взяв мою руку в свою. — Плохо мне. Мне нужно полежать. Чистая правда. Не собираюсь выключаться прямо здесь на полу. Быстро избавляюсь от верхней одежды и ложусь на кровать. — Эбигейл, я ухожу в астрал. Если кто нападёт на дом, идите в погреб, да меня попробуйте затащить. За себя не отвечаю! Всё вокруг подёргивается чёрной дымкой, очертания дома расплываются окончательно. Выключаюсь. По голове будто со всей силы бьют молотком, и зрение крошится на маленькие осколки, словно стекло. Глаза заливает кровь, как и в тот раз после болезни. Противно до сих пор. Похоже, это первый раз, когда видения приходят осознанно. Тела не чувствую вообще. Сознание отделилось от него и теперь парит где-то рядом. Всё снова белеет. Снова тот человек, пригвождённый к стене в позе распятия. Опарыши давно поглотили его тонкую кожу и гладкие мышцы, оставив голый скелет. Не так страшно, как тогда. Лежу на койке, с трубкой в руке. Отдираю иголку от себя и поднимаюсь. Боль прошла. Здоровый, как огурчик. Выхожу из тёмной палаты и накидываю халат. Стены покачиваются то вправо, то влево. Коридор длинный пустой, залитый кровью. Будто всех больных поубивали. Что там в конце него? Неясный силуэт. Прозрачно-белый. Следую за ним. Не уходи, странная штука! У самой двери лечебницы силуэт останавливается, и я могу во всех деталях его разглядеть. Ночная рубашка до пят, отделанная кружевом по краям, невысокий рост, светлые завитки волос, прямой нос и близко посаженные синие глаза, как у меня. Частити! Это ты! Порываюсь обнять её, но мои призрачные руки проходят сквозь её призрачное тело. Всего лишь видение. За эти семь лет я почти забыл её облик, в мозгу прояснялись лишь очертания. Слышу свой собственный всхлип. Закрываю глаза рукой. Думаю, в этот раз разрыдаться стоит. Опускаюсь на колени. Как же я скучаю по ней. Словами не передать. Призрак силой поднимает меня за плечи и ладонью утирает мне лицо. Сквозь пелену слёз смотрю на сестру. Непорочность. Истинное её воплощение. «Как ты без меня? Вижу, что плохо. Отомсти за меня, брат... Отомсти, и тебе станет легче.» Разумное решение. Месть в нашей вере – дело богоугодное. Поднимаюсь с колен и выхожу на улицу. Улица Бостона не изменилась. Такая серая и грязная. Небо больше не небо, а тёмная жуткая спираль. Земля раскалывается под ногами, проваливаясь в неизвестность. Только бы не упасть. Вижу очертания людей. Кое-кто даже знаком. Джордж, Мэгги и Дэн, те самые бродяги из барака на берегу моря. Не узнают меня, не видят, а потом и вовсе рассыпаются в прах. Я выдумал их, вот и всё. Их никогда не было. И не будет. Добираюсь до участка, где меня допрашивал полковник Джексон. Прохожу сквозь стены и нахожу его кабинет. Сидит и перебирает бумаги. Теперь я точно вижу: вылитый пастор Эмерсон. Частити вручает мне кинжал. Я не раздумываю. Набрасываюсь на полковника со спины и закалываю его. Кровь забрызгивает всё вокруг, в том числе меня и Частити. Я должен повторить это в реальности. Иначе я никогда не оправлюсь от своей душевной раны.

После того, как я закалываю полковника Джексона, я ещё долго, слишком долго плыву до искажённому миру. Небо подёрнуто огнём, земля алая, вязкая. Будто иду по крови. Частити идёт рядом. Такая же хрупкая, как и в последний её день. Фарфоровая кукла, которую так просто сломать. Интересно, я смогу сам выйти из видения? Мне не надо долго задерживаться здесь. Я потерял ощущение времени. Сколько я пробыл вне себя? Не знаю. Очнись, безумец! Устремляю взгляд в одну точку. Вернуться в тело. Вернуться в тело. Вернуться. Я полностью готов вернуться. Закрываю глаза на полминуты. Вернуться в тело. Проснуться. Приоткрываю их и вижу пробивающийся сквозь веки тусклый свет. Не двигаюсь. Раз. Два. Три. Вытягиваюсь, шевелю руками. Пронесло. Я снова чувствую своё тело. Сажусь в кровати, полный бодрости. Значит, это нечто среднее между видениями и астралом. Похоже, я пробыл вне тела целых три дня. Раньше я не смог выбраться. Не очень короткий промежуток для моих видений. Иногда я впадал в них из-за травм головы, иногда во сне, а теперь могу впасть, когда мне не хватает собственного безумия. Эбигейл с Ребеккой резвятся на полу. Оборачиваются. — Добрый вечер, спящий друг. Я думала, ты проспишь дольше. Встаю. — А я напряг свой несчастный мозг и сам очнулся. Как считаешь, прогресс? На пути к исцелению? — Возможно, — Эбигейл снимает чепец. Быстро утолив голод миской супа, я выхожу из дома. Господи боже, что здесь творится? Чёрное небо освещено огненным заревом костров, вдалеке слышны людские крики. Тело сковывает страх. Что произошло, пока я был в отключке? Кошмар какой! — Где я? В аду? Слышу знакомый приятный голос из темноты: — Не в аду, и не в раю, сэр. Всего лишь в Салеме. На серебристо-белый свет луны выбирается тёмная фигура. Приближается. Пастор Ньюболд. Боже, что с ним сотворили эти люди! Круглое лицо и тёмные волосы покрыты кровью, пасторские одежды изорваны, шарф развязан. Я завожу Бенедикта в дом и усаживаю в кресло. Эбигейл без лишних слов бежит за мазью. Быстро смазывает раны на лице пастора, нашёптывая, что всё будет хорошо. — Боже милостивый, до чего доводит ложь! — возводит руки к потолку Бенедикт. — Я распят, распят за свою святость! Я хотел помочь им, а они собирались повесить меня. Я веду себя примернейше, и меня хотят вздёрнуть, а Эмерсон проводит сатанинские обряды, и ему верят. Он околдовал их! Ничего нельзя сделать! Только Сатана может уничтожить Салем. И этим Сатаной, Чёрным человеком, стал Иеремия Эмерсон! Господи, спаси нас! Кажется, он настолько перепуган, что сам не понимает, что говорит. Эбигейл оборачивает плед вокруг его плеч и просит лечь на скамью. Бенедикт слушается. Сегодня он побудет у нас, раз его же паства отреклась от него. Ребекка подкладывает под его голову свою подушку. — Добрых снов, преподобный. Сама сворачивает другой плед в моток и подкладывает под собственное изголовье. Эбигейл кладёт на стол шкуры, захваченные нами из индейского племени и аккуратно раскладывает. — И что ты, друг мой, собираешься с этим сделать? — Я, милая моя, собираюсь сделать из этого индейскую одежду. Думаю, на мой размер хватит. Сможешь сшить? — Запросто. На живую нитку сошью. Берёт кусок шкуры и несколько булавок, и начинает втыкать их в шкуру, обрисовывая мою нескладную фигуру. Откладывает. Выкройка со спины уже есть. Дальше перед и два узких рукава. На всё это ушло три куска шкуры. — Раз уж на то пошло, и штаны организуем. Остатки на бахрому пустим. На ноги сапоги. Вообще, зачем вся эта затея? — Увидишь. Надо будет ещё раздобыть чёрные волосы. Желательно, длинные. — На рынке можно взять. Ты имеешь в виду парик? — В точку. Завтра попробую найти. Детали и булавки с ножницами Эбигейл кладёт в сундук. Спать мы ложимся где-то в полночь. Ничего особенного не снится. Никак не мог ожидать, что вся эта колдовская истерия повторится. Пора прекратить это безобразие. Если кто и виновен, то только преподобный Эмерсон. Повод ему попался потрясающий: насколько я помню, миссис Хиббинс недолюбливали только из-за её ремесла повитухи, но всё равно обращались к ней. Пастор, похоже, поднапрягся и обвинил бедную женщину в поклонении Чёрному человеку из-за того, что она прекрасно разбиралась в целебных травах и была независима от кого-либо, лет двадцать являясь вдовой. Повод дан, процесс продолжается. Сам пастор наверняка ворожит в своём доме, уже поставил свою подпись в книге Чёрного человека, и теперь всеми силами пытается изловить Бенедикта, как главного свидетеля своей ворожбы.