Непорочность

Впереди виден изгиб реки – широкий, полноводный. Лучше уж сделать вид, будто я утопился. Пересекаю русло вплавь. Плевать, что гольфы намокнут. На другом берегу пытаюсь не оставлять следов и прячусь за деревом. Скидываю с себя индейскую одежду и кладу рядом с собой. Прикалываю на рубашку жёлтую букву. Подхожу к воде и, зачерпнув воды, смываю с лица и рук красную краску. Возвращаюсь к дереву. Чужое лицо сразу становится таким родным. Дикий край защитил меня, словно обогрел теплом своей незримой души. Как знать, что предрешено судьбой? Что она может выкинуть в любой момент? Она – дама беспристрастная, ей всё равно, праведный ли человек или грешный. Всё предопределено. Только вот я один не знаю, куда я попаду после смерти. За убийство мне уготовано место в аду. Но за скромную жизнь я могу попасть и в рай. Ладно, хватит о грустном. За деревом брезжит свет фонарей. Слышу на другом берегу: «Похоже, этот дикарь утонул. Не судьба». Преследователи уходят ни с чем. Быстро ухожу подальше от берега. Вдруг из захваченной мной книги выпадает лист, на котором написан список околдованных людей. Преподобный Коттон Мэзер, судья Джон Готорн, губернатор Уильям Фипс, ещё множество горожан. Это не демоны принимали их облик, это их самих околдовали. Они стали марионетками пастора Эмерсона! В этой книге должно быть написано, как снять с них чары. Лихорадочно листаю пожелтевшие сухие страницы. Чего здесь только нет. Приворот на замужество, на женитьбу, вызов демонов, духов мёртвых, различные проклятия. Вот оно! «Снятие чар подчинения». Похоже, мне сегодня везёт. Всего-то прочесть заклинание да совершить пару действий кинжалом, который я взял с собой. Надо приступать. Сейчас, наверное, наступит самый страшный момент в моей жизни. Сам должен буду совершииь колдовской ритуал. Соберись, несчастный! Вот прямо сейчас ты вершишь магию во имя добрых намерений. Расколдуешь добрых господ Салема, и ведьминский процесс остановится. Эбигейл и Ребекку выпустят, Бенедикт вновь сыщет уважение среди прихожан. Раскрываю книгу на развороте с нужным ритуалом. Завожу кинжал над собственной левой рукой. Наношу пару порезов. Жжётся, проклятая. Кровь, чёрная в темноте, капает на зелёную траву. Бросаю беглый взгляд в небо. Луна в полной фазе. Самое время для магии. — Как воды моря смывают записи с песка, Как дожди очищают деревья от пыли, Как горные реки разбивают булыжники в пыль, Так и кровь моя уничтожит вредоносное заклятие! Заклинаю вас, о могучие духи, Силами своими избавьте от помутнения этих людей. Да будет так! Руку жжёт всё сильнее. После последнего слова из острия кинжала вырывается небольшой жёлтый сполох и летит в сторону города. Кровь, пролитая на траву, также желтеет и рассыпается в некое подобие порошка. Какого чёрта здесь вообще происходит? Ещё и земные твари по земле ползут. В мою сторону, чёрт подери! Бросаю проклятый кинжал и захлопываю книгу. Полностью уверен, что у меня ничего не получилось. Пастор-то наверняка опытный маг, не то что я. Черви и жуки быстро смекают, что всё интересное кончилось, и уползают вон. Господи, что иногда на земле творится! Надо бы все эти колдовские штуки вернуть Эмерсону. Пусть его судят сполна. Небо потихоньку начинает краснеть. Пойду отсюда. На опушке леса, откуда уже виднеется город, снова тихо. Серого дыма как не бывало, трава покрыта росой, земля теперь не чёрная, а небо оранжевое, как полагается при рассвете. Мир принимает прежнее обличье, не искажённое моим больным разумом. Возле дома Эмерсона никого нет, поэтому я без всяких усилий возвращаю книгу и кинжал. Выхожу на улицу. Чёрт, люди уже идут сюда. Невольно замираю на месте. Среди приближающихся горожан вижу Бенедикта, губернатора, судью Готорна, преподобного Мэзера. Конец. Однозначно. — Как вы считаете, господин губернатор, этот дикарь достоин своей участи? — Думаю, да, Коттон. От Эмерсона я такого не ожидал. Но дикарь поступил в какой-то мере благородно. Это я понял, когда мне в окно прилетела жёлтая пыль. Разум прояснился, и я понял, что меня, скорее всего, околдовали. Надо как можно скорее всех освободить. Миссис Хиббинс с того света уже не вернёшь, но отпеть её надо. Значит, магия сработала. Бенедикт обращает внимание на меня. — Уильямс! На негнущихся ногах приближаюсь к ним. Мне конец. Пораненную руку прячу за спину. Из горла вырывается: — Только не на эшафот!.. Из ровных людских рядов вырываются две фигуры. Бегут ко мне. Эбигейл и Ребекка! Счастливые, свободные! Заключают меня в объятия. Всё плохое позади. По лицу жены ясно, что за время моего отсутствия она исстрадалась донельзя. Она могла придумать всё, что угодно. Теперь, на глазах у всех господ Салема, она, полная радости и любви, срывает с головы белый чепец. Каштановые волны, резко опустившиеся на круглые плечи, треплет свежий весенний ветер. Яркая краска разливается по щекам Эбигейл, которые так долго были бледны. Вот она, женственность, вышедшая на свет! Поддаюсь радостному порыву и открепляю с рубашки жёлтую букву. Горожане стоят в глубоком шоке. К чёрту их! Лучшее! Жена утыкается лицом мне в плечо. Ребекка с неподдельным интересом разглядывает мой позорный знак. — Теперь нам остаётся только уйти. Не будем смущать своей непристойностью этих строгих господ, — Эбигейл отстраняется от моего плеча и заглядывает в глаза. — Нам с тобой сразу стало легче. Обязательно исповедуйся Бенедикту. Кстати, я говорила, что мне по нраву блондины? Надо бы смыть с твоих волос эту черноту. Киваю и замечаю, как Ребекка нетерпеливо пытается прикрепить букву обратно на меня. Уж с булавками она хорошо обращается. Затем протягивает чепец матери. К нам подходит преподобный Мэзер, складный мужчина лет тридцати с каштановой короткой бородой. — Мы снимем с вас эту букву. И принесём публичные извинения. В этом городе клеймят за адюльтер, колдовство и продажность. К слову о колдовстве: теперь это достаточно мягкое наказание. Если человек это дело продолжит, то на сей раз его ждёт виселица. Значит, мои суждения о знаках, подобранных для отдельных преступлений и пороков, оправдались. Что уж теперь снимать эту букву. По крайней мере, за нами больше не будет ходить барабанщик и не будут закидывать камнями.

Даже не знаю, что ещё можно сказать. На следующий день нас с Эбигейл и Ребеккой везут в город. Втроём мы поднимаемся на эшафот. Какой это уже раз? Третий? Бог любит троицу. Судья Готорн зачитывает постановление о снятии позорного клейма сумасшествия и сам, собственными руками, открепляет жёлтую букву с моей куртки, на которую я её прицепил. Прикрепляет к прежнему месту – куску черного льна – и убирает. Зачитывает ещё один свиток о возвращении наших прежних прав. Затем при содействии преподобного Ньюболда я каюсь в убийстве Эмерсона. Встаю на колени и складываю руки в молитве. Настало время сознаться. Слово я сдержал. Пришёл момент истины. — Да, добрые господа, я в самом деле убил его. Но на то у меня была причина: он сам убил мою сестру и обрёк меня на безумие. Только совершив месть, я смог излечить свой разум от болезни, разъедавшей меня все эти годы. Вспомните, что говорили вам! Месть – дело правое. Благородное. Народ отзывается рукоплесканиями. Теперь они верят мне. Бенедикт скрепя сердце прощает мне убийство. Втроём мы уходим с площади. По пути домой к нам подбегает стайка салемских ребят. Ребекка невольно прячется за мою спину. — Не бойся. Мы не будем больше тебя обижать. Нас самих отругали за то, что мы грязью бросались. Пойдём играть в церковь. — А вы мне разрешите слушать проповедь вместе с вами? — робко спрашивает Ребекка. — Да, конечно. Я вклиниваюсь в разговор: — Сначала Ребекка должна побывать на настоящей проповеди. А потом уже ей открыта игрушечная.

В воскресенье мы, как ни в чём не бывало, переступаем порог церкви. Люди, отвыкшие от подобного вида, удивлённо смотрят на нас. Как непривычно вновь видеть эти деревянные скамьи, мраморные стены, высокую кафедру, с которой читает проповедь пастор. Бенедикт стоит над народом, улыбающийся, излучающий свет божий. Его пылкие речи звучат под сводами позолоченного потолка. Люди замирают, вслушиваясь в каждое слово. Так проходит целый час. Люди молятся, как один, и словом «Аминь» заканчивают службу. Уходят, и мы вместе с ними. Идём по улице, а затем добираемся до берега моря. Пастора Эмерсона посмертно осудили за колдовство, а труп его вздёрнули на эшафоте. Идём на кладбище. Там уже стоит его могила с грубым крестом. Кладу руку на этот крест. — Надеюсь, ты сейчас жаришься в адском огне, — роняю вслух. — Не надо, — одёргивает меня Эбигейл. — Ему и так досталось. Хотя, ты прав. Пусть жарится. Касаюсь рукой груди. Как раз там, где была жёлтая буква. Всё же она сослужила свою службу, пусть не так, как хотелось бы им. Что уж теперь носить её? Разве они примут меня, сделают меня своим? Подгонят под свои выдуманные идеалы? Мне не нужен идеальный мир, которого не существует вовсе. Мы приехали сюда, чтобы создать новый мир, и ради блага Эбигейл и Ребекки я должен это сделать. Пора возвращаться к работе. Губернатор сделает всё возможное, чтобы скрыть это безумие от Англии. Уходим с кладбища. По пути домой Ребекка присоединяется к игре в церковь и садится вместе с другими детьми. Эбигейл взглядом счастливой матери смотрит на умилительное зрелище, искренне улыбаясь. Понять её можно: я и сам счастлив точно так же. Всё же то, что Ребекка приёмная, сыграло свою крошечную роль. Её не станут дразнить безумной, а с тем, что она индианка, уже свыклись. Она не забудет своих корней. Полюбит какого-нибудь красавца из своего племени, и будет у них прекрасная краснокожая семья. Мы с женой идём к дому. На всякий случай выстругиваю таблички с обозначениями имён и профессии: «Джон Уильямс, столяр», «Эбигейл Уильямс, швея». Прибиваю их над дверью, забравшись на стул. Ребекка, вдоволь наигравшись, бежит к нам и просит Эбигейл сшить одежду пастора для куклы. — Пожалуйста, мама! А то некрасиво будет ему в чёрном обрезе ходить. — Конечно, сошью. А как будут звать твоего пастора? — Бенедикт! Значит, в честь преподобного Ньюболда. Как очаровательно. Заканчиваю возиться с табличками и слезаю со стула. Эбигейл и Ребекка уходят в дом. Я за ними. Смотрю, как жена колдует над куском чёрного шёлка. Думаю, за грубую игрушку нас не возбранят точно. Остаётся только жить дальше, восславлять господа и строить новый мир, о котором по ту сторону океана наверняка будут говорить сквозь зубы, припоминая революцию сорокалетней давности. Англия пусть бесится, плюётся ядом, а мы будем жить своей жизнью. Всё же есть что-то завораживающее в этом диком пейзаже, на самом краю которого пристроился маленький очаг цивилизации – неприметная колония Новая Англия.