we gave up

— Отличная работа! На сегодня все. Без происшествий доберитесь до дома. Всем спасибо! Свет приглушён, он стал призрачным. Семь тел мягко опустились на пол, тяжело дыша, а группа стаффа начала торопливо собираться, поскольку рабочий день окончен и задерживаться ни один не собирается. Тихий говор сотрудников заполонял помещение, отбиваясь от белых стен и разбавляя тишину. С ходом времени голоса стали утихать, отдаляться, направляясь вниз. Комната для практики опустела, звенящая тишина проникает под кожу, до боли цепляясь своими когтями за нежную плоть, но им стало привычно это чувство. Ломка во всем теле и свинцовая усталость гордо сопровождают любую репетицию. Шелест воздуха, гоняемого туда сюда по лёгким, смешался с густым молчанием. Много чего не говориться в слух, боясь прикасаться к больной мазоли, что недавно начала гноиться и жутко болеть. Когда-то это должно было произойти. Держать собственные чувства и негативные мысли, накапливаемые годами, строго за зубами вошло в привычку  ради спасения. Ужасную и пагубную, ставшую пыткой для семерых. Когда начинает болеть кто-то один, то это, так или иначе, захватывает других. Скорость распространения больше скорости света. Чувствуют все одинаково и просто надевают маску «ничего не происходит, все как всегда». Усталость. Усталость от всего. От напряженного графика, от скованности камерами, от мемберов, в конце концов. Давление, как на известных личностей, так же перекрывало кислород и вгоняло в рамки, которые, по идее, как раз таки нужно сломать. Страх оступиться, сделать что-то не то и потерять все, бил, душил своими гадкими цепкими лапами, выбраться из которых непросто. Они знали куда шли. И кризиса — изнеможения от такой жизни и того, что у ни нет того «обычного» образа, а не особенной реальности, в кой они пребывают — избежать не получалось. Как бы долго они не закрывали глаза на растущую проблему, с каждым днем принимавшую все более четкие грани и невообразимый масштаб, та не исчезнет. Не глупо ли, как в детстве, спрятаться под одеяло и думать, что раз я не вижу, то и тоже меня нет? К сожалению, это так не работает. Мало скрыться в собственную скорлупу и думать, что так будет проще справиться со своими тревогами и болью, не показывая другим, якобы бережа. Поболит и пройдет — о, нет. Нужно потрудиться устранить источник вместе, преодолев каменную стену или пройти сквозь огонь — вариантов великое множество. Найти смелость поговорить. Легко же? Да? Но только ни один не знает в чем конкретно проблема. У каждого она своя, необычная и не понятная остальным. А пока, «защитный» холод царит между ними, пеплом оседаемый от ссоры. Как бы не было — они связаны и всего лишь оберегают хрупкий мир, давший трещены. Правда, безуспешное спасения. «Раньше» больше никогда не вернётся. Шуршание одежды жутко и резко разнеслось по залу, привлекая шесть пар глаз, медленно поднятых с созерцания гладкого пола с мелкими царапинами от обуви. — Где бутылки с водой? — неловко до нельзя и сам вопрос, будто риторический, но задан слишком серьезным тоном. Чонгук обернулся якобы в поисках жидкости, после неуверенно переводя взгляд на мемберов. — Там, где и обычно, — с яркой негативной окраской фыркают в ответ, и Чон, знавший, что за глупость  сморозил, лишь бы разорвать тишину, ставшую поперёк горла, слегка кивнул и на лицо вылезла кривая улыбка.  Младший прошел к кулеру, что был в коридоре, в то время как в его рюкзаке лежала нетронутая бутылка. Натянутые отношения поедали изнутри, Чонгука, который был крепко связан с каждым хёном и взявшим что-то ото всех, эта обстановка губила больше всего. — На сегодня, же все, слышали? Я домой, — сразу, после того, как Чон вышел, немного раздраженно произнес Тэхен, вставая с пола. Он тяжелыми шагами направился к своим вещам, собирая их в небольшую сумку. Бесшумно и другие, словно тени, обменявшись взглядами, разбрелись по помещению, гремя замками от портфелей и других предметов. — До завтра, — более менее живо сказал Тэхен и получил пять, разной громкости, прощаний. В коридоре, а точнее по выходу из зала, он столкнулся с Чонгуком, которому чуть не прилетело в лоб дверью. Секундная заминка — их лица очень близко. — Пока, хен! — первым спохватился Гук, отходя на шаг, уступая дорогу. Ким смотрит на младшего и его искреннюю улыбку, а на дне собственных глаз, что-то рушится от того, что он понимает, насколько тот переживает за всех и, со сто процентной вероятностью, винит себя во всем, саморазрушается и больше чем кто либо другой держиться за осколки той — прежней — жизни, когда у них были силы бороться и продолжить идти в гору, что практически вертекально стоит, когда они только начинали мириться с мнением друг друга. Улыбка, светлая и искренняя, бьёт под дых и просит как можно скорее скрыться, чтоб не было так больно. Он не заслужил ее, как и такого друга — Чонгука. — Ага, — тихо бросает Тэхен и машет рукой, отдаляясь размашистой походкой в глубь, к лестнице. Ким бежит по ступенькам, перескакивая по 2, от самого себя. Но, глупый, от этого никуда не деться и предательский внутренний голос, зовущийся совестью, не умолкнет из-за необдуманых слов и действий, кого-либо обращенных к Чонгуку, в порыве необузданного гнева. И хороших, и плохих. Добрых и ставших причиной ссор. А недавняя чётко всплывает перед глазами. Так громко — оглушительно — и со зверской силой. В черепе установили колокол или кто-то усердно лупит молотком по стенкам, иначе не объяснить дикую пульсацию. Горячий душ, кровать, сон. Только эти вещи должны хоть на какое-то время заглушить реальность. Младший, так и застрял в коридоре, не войдя в комнату из-за потока хёнов, прощаясь с каждым и все так же оголяя белые «кроличьи» зубки. — Не задерживайся, — с заботой просит Намджун, кладя руку на плечо Чона, слегка сжимая его, и смотря тому прямо в карие глаза, что немного потухли и зачахли. — У тебя не больше двадцати минут. Жду тебя внизу. Качнув головой, Гук скрывается в зале для практики, не сильно хлопнув дверью. Полумрак встречает его, как родного и свет явно не будет включен. Темнота приятна на ощупь и ласкова. Нежно кутает в свои крепкие объятия и парень обессиленно спускается по голой стене, зарываясь головой в колени и вздрагивая всем существом из-за сильного всхлипа. Дошли. Точка не возврата манит, просит поскорее приходить. И Чон готов. Ссоры между хёнами, как яд. Быстродействующий и явно смертельный. И сколько же доз он принял за последнее время? Много. Медвежью дозу. После, по идее, не выживают. А он живет. И даже улыбается, словно ничего не было. Железный. Иначе не назовешь. Слезы на время ослабляют мясорубку внутри, как вынужденный выход накопившихся эмоций, что скачут от мало до велика. Нестабильный эмоциональный фон и надломленый дух делают свое грязное дело. Жгучие дорожки солёной жидкости впитываются в ткань спортивных штанов, оставляя пятна. Рваные вздохи сотрясают, по коже шуршат мурашки, а глаза слепо пялятся в никуда. Там война — кровавая и безликая. Чонгук боится. Потерять единственных близких друзей и захлебнуться в море из отчаяния. Вся его жизнь — это выступления, музыка, группа. Без этого он никто и дел других не имеет. Кто этот такой Чон Чонгук, без призмы камеры и не найденный до сих пор из-за «золотой» печати на лбу?  О чем он думает, как выглядит, какая у него цель и мечта? Неизвестно. Встретятся ли когда-нибудь двое — он и он же — и честно расскажут все-все. Все о тебе, Чонгук. «Настоящий Чонгук, не найден, сэр! Держи, милый, только эти сведения о золотом макнэ.» — издевательски шепчет голос, горько ухмыляясь и качая головой из стороны в сторону, подтвержая, что ничего на самом деле у него нет. Ни себя, ни других. Это не его. Время тикает и продолжить реветь, сидя на полу, дожидаясь когда это перерастет в истерику, Чонгук больше не смеет — внизу ждет Намджун. Свет вспышкой загорается в зале и  подрагивающие руки спешно собирают какие-то вещи, закидывая сумку на левое плечо, позже щелкая выключателем и закрывая дверь. Спуск на два этажа занимает минуту, где младшего встречает встревоженный и печальный взгляд, пробегабщийся по фигуре приближающегося. Намджун переживает за состояние Чона, поскольку хочет уберечь, зная его как облупленего и подозревающего какая мгла в сердце сейчас. Притворный здоровый вид никак не сочетается с поникшими глазами, что еле заметно поблёскивают на свету от недавних слез, прикрытые отросшей челкой чёрных волос. — Менеджер согласился подбросить нас до общежития, — мягко начинает Ким, подходя к Гуку. — Хосок и Сондык как всегда гоняли нас до победного. — Да, — немедля согласился младший и поднял глаза на лидера, еле заметно улыбаясь, вспоминая сегодняшний день. Они бодрым, а может хотящим поскорей отдохнуть дома, шагом шли к автомобилю. — Джин-хён не очень хорошо справлялся и Хоби-хён жутко злился и не понимал, как можно не запомнить движения. — Я думал, что он прибьет меня. Честно слово, танцы не моё, — хохотнул Намджун, обхватывая пальцами ручку машины и открывая дверцу. Недоразговор обрывается, прекращая существование. Менеджер — мужчина средних лет, самой обычной внешности, — вскользь интересуется состоянием ребят после репетиции. — Все как всегда, — говорит за двоих Чонгук и откидывается на сидение, складывая руки на груди поудобнее устраиваясь на месте. Капюшон худи спал до носа, открывая только нижнюю часть лица. Ким рядом не двигался, лишь кинул не спокойный взгляд, скользя по очертаниям лица Чона. Оба сомкнули веки, погружаясь в темный поток сознания. Ночные огни Сеула легко касались стекол авто, ненадолго задерживаясь в салоне. Порывы свежести из приоткрытого окна заставляли поежиться и зарыться рукой в тёплый карман. Брови невольно сводились к переносице, когда, казалось бы, в опустошоное сознание змеями проползли, словно сговорясь, сожаление и бессилие. Одновременно видели, как кружат над пропастью и вот-вот сгинут в темноту, истошно крича и прося еще один шанс, но продолжали плыть по течению. Личная пытка. Извращение над разумом и душой. Пародия на тех далеких парней, со жгучим запалом и амбициями. Пустышки, что готовы сдаться. Где те горящие глаза? Где источник сил?.. Утрата. Забвение. Тьма. Путаница и потеря себя за тысячью масками — так же одна из причин. Выбраться из лабиринта, в который ступили вместе, а теперь разбрелись по разным направлениям. Мнимое ощущение, что они на самом деле рядом и это скоро-скоро пройдет, забудеться страшным сном, подстрекает не дергаться, а ждать. На лицах ни один мускул не дрогнул, но кожа побелела на костяшках под напором сжатия, рука укрыта под одеждой — ничего не заметно. Машина плавно заворачивает во двор дома, неторопливо паркуясь менеджером близко со входом. — Намджун, завтра я заеду за вами около девяти, будьте все готовы выходить, хорошо? — оповещает мужчина и оборачивается на салон, ловя кивок и один утвердительный ответ от лидера. Щелчок захлопнувшейся двери в салон и мерное рычание мотора растворяется в потемках глухой улицы. Подошва обуви еле слышно соприкасается с асфальтом, а после с полом общежития. Общежитие, такое родное и теплое, комнаты, делившиеся между несколькими мемберами. Все как всегда, кажется. Как обычно. Никаких раздражающих звуков. Мутная и липкая тишина витает в воздухе. Ни включенной воды на кухне или у кого-нибудь в комнате, никаких голосов, ни шороха ходьбы. Чонгук оставляет кроссовки в прихожей, как и Намджун. Оба проходят вперед и скоро расходятся в собственные комнаты. — Доброй ночи, — шепчет Гук, словно боясь нарушить идеальную тиш. Он неловко смотрит на Намджуна, ловя ответный взгляд — взрослый, сосредоточенный и усталый. — И тебе, — вторит Ким и на секунду распологая руку на спине младшего, чуть хлопая того, удаляется в свою обитель. Душ и спать. Большего счастья на сегодня не надо. Около семи часов до утра, которые все растратят по-своему. Юнги только вышел из-под освежающих водяных струй, протирая одним полотенцем волосы, а второе нацепив на бедра. Джин встречает его мимолетным и не заинтересованным взглядом — привычная картина для соседей по комнате. Ким уже лежит в кровати, укрытый одеялом. Глаза чуть прикрыты, тело размякло, в первые за день почувствовав мягкий матрас под собой. Мин лениво копошился в своём шкафу, ищя что-то на роль пижамы. Растянутая серая футболка и шорты стали, на его взгляд, идеальным выбором. Тонкая рука тянется выключить свет, когда двое устроились в родной постели. Скорее бы закрыть глаза, но чтоб мучительное солнце не взошло, чтоб день не наступил. Так, лежа, почти заснув, пробегает мысль — бросить все к черту, заебала такая жизнь. Хочется нестрашиться выйти на улицу, в кафе с друзьями. Не думать, что все временно и вот-вот скинет в лето, а просто быть и жить по простому. Дверь в комнату с характерным тихим скрипом приоткрылась, а для Тэхена это было как гром среди ясного неба, его крыло от происходящего. Кислотная вина, прожигающая в груди дыру вселенских размеров, расползалась безостановочно. Притворяеться спищим, плотно сомкнув глаза. Намджун небрежно раздевается и, захватив полотенце, отправляется в душ, взглянув на соседа, запрятавщегося с головой под одеяло. Душит в себе слезы, понимая — эти ничего не поправишь и легче не станет. Пустая трата сил, которых еле хватает на поддержание образа в объективе и перед стаффом. Угнетение от «командного» духа при камерах и резкой смены на грубость, обиду и скрытность за ее приделами путает, буто дает надежду — не все так плохо. У кого не бывает разногласий? Так только никто не спешит изменить положение, сделать шаг назад — отступить от своих принципов и проникнуть в чужую голову, поняв все его заморочки, желания, оправдания действий. Элементарно принять человека, но теперь уже глубже и до коснуться его тьмы. Шум воды звенит в ушах, и когда тот прекращается, становиться не по себе. Быть в одной комнате теперь не комфортно, будто резко стали чужими. Намджун не был аккуратен в передвижениях, как ни старался не тревожить сон Тэхена, якобы сладко сопевшго в конце комнаты. Старший Ким нечаянно удался о что-то в потемках, не видя ничего дальше собственного носа. Шипение и глухой удар — все что слышал «спящий», но за много лет знакомства, и без которых все в принципе понятно, сразу подумал, что тот зацепился за какой провод от лампы или еще чего-то по пути к койке. Тело со свинцовой усталостью приземлилось на матрас, слабо простонав от облегчения. Странное успокоение нахлынуло на Тэхена, что уже около получаса бревном лежит и не может уснуть из-за «дурацких» мыслей, роем гоемящих в голове. Волновался за Чона и лидера? Определенно. Те задержались в офисе, не как другие, что доехали до общежития на первом пустом автобусе. Что им там понадобилось? Может что-то произошло? Нет, нет. Опять паника накатывает. Тише, Намджун просто не мог навредить младшему, не чая в том души, как и Чонгук в том. Но, все же… Хватит, прекрати. Бред. Нужно спать. Насильно опустошив разум, Ким перевернулся, зашуршав одеялом. Боязно, как ребенок, приоткрывает один глаз хотя в этой темноте даже при желании не разглядишь, как он метнул взгляд на рядом стоящую кровать. Намджун уже крепко спал, подложив правую руку под голову, словно подушка. Пожалуй, только у Чимина и Хосока горел слабый светильник. Отношения этих двоих едва не рассыпались, но из-за быстрой отходчивости и не умения долго молчать, они по кусочку склеили ненадежный карточный домик, ломающийся при лёгком дуновении ветра его сторону. Пак с милой складской на лбу решал, какую карточку положить в ответ Хосоку. Уно, не совсем его. Чимин, на зеленую тройку, положил «переводную». Очередь Чона. Сон? Бессонница. Из-за стресса и огромной нагрузки. Да, по дороге к кровати единственным спасением казался здоровый сон, но переступив порог квартиры, желания пропало, сгинуло. По обоюдному согласию они играют в незатейливую игру. Простую и не требующую большого запаса нервных клеток. Идеально. Но, как бы Чимин не желал в последний раз взять реванш после четырех проигрышей и пяти, Чон на отрез отказался, говоря: — Четвертый час ночи. Завтра, то есть сегодня, будешь желеть. Не думай что нам сделают поблажку. — Хорошо, хён. Когда-нибудь я выйграю тебя и ты будешь умолять дать тебе шанс хотя бы на одну победу, — наказал Пак, со стремлением смотря на соседа и спрыгивая с постели, убирав игру на одну из полок. Хосок засмеялся, не слишком громко, но достаточно, чтоб во всем помещении было слышно. Это не было обидно или злобно. Чимин тоже не удержался и коротко хохотнул. Первым зевнул Хосок, потянувшись и откидывая простынь, укладываясь поудобнее. Матрас скрипит, так что слух режет с непривычки. Обычно Чонгук приходит и занимает кровать Чона, и тому приходиться спать на другой, специально купленной про запас, стоящей поодаль. Неуютно и грустно. Чимин, лежащий рядом, ощущает тоже самое. Он больше не смеется с каждодневной забавной реакции хёна на «из воздуха» взявшегося макнэ, окупировавшего их комнату из-за тесноты собственной и неудобной постели. Последняя спальня — Чонгук, что самый удачливый и имеет собственную комнату. Правда, он самолично захломил ее всем, чем только можно. Тысячи предметов. Не спиться — самое точное определение для него сегодня. Он полусидит, подложив под спину подушку, и лениво скользит пальцами по экрану смартфона, играя во что-то. Минуты мучительно долго перетекают из одной в другую. Попусту тратить время не хочется. Оторвавшись от телефона, он задумчиво окидывает помещение. Глаз самостоятельно цепляет в мелком отражении гарнитуру, что сейчас под ним. Босые ноги ступают на линолеум, дрожь прибегает по телу от прохлады. Звукоизоляция есть, значит никто ничего не услышит. Можно спокойно погрузиться в работу над cover'ом. Все уйдет на это в ближайший час-два и реальность отпустит ненадолго, давая передышку от следующей атаки. Сосредоточиться худо, да выходит. Выбрать песню не тяжело — у Чонгука есть одна на примете. Поначалу голос следует мелодии, с чувством, а к концу надламывается, трещит, как весенний лед. Хрип, еще один. Кашель, болезненный, доходящий до легких. Влага появляется на глазах сама по себе. Чонгук хвастается за край футболки у горла. Перетрудился, слишком старался и с треском ушел под воду, но высплыл, часто задышал, как будто кислород вот-вот навсегда пропадет, а он хочет забрать себе как можно больше. Сдаться? Он не из тех, хотя скоро, вероятно, пополнит ряды «слабых». Вторая попытка, более удачная, даже успешная, но ему мало, недостаточно. В свет выходит только нечто прекрасное, идеальное со всех сторон. Повтор. Слушает с осторвенением подчеркивая недочеты. Сожрет себя с потрахами, если не добьётся хорошего результата, по его мнению и вкусу. Еще, еще, еще и так до утра, пока солнце не начнет выглядывать из-за горизонта. Измученный, но с идиотской улыбкой на лице. Глубоко внутри он изощрённый мазохист, которому в удовольствие старадать чувствовать «живость» по способу боли. Тренировки — только до изнеможения и судорог, высупать — только оставляя всего себя на сцене, делать что-либо — только безупречно. Его личный способ выйти из эмоциональной комы, поскольку сейчас он выжат, не чувствует себя и, сохранив файл на рабочем столе, кладет голову на спинку кожанного кресла. Опустошён. Нет ничего живого — ни в теле, ни в комнате. Отрубается, сам того не замечая. Под глазами уже намечаются темные пятна, а по утру злость на себя возьмет за шкирку, припечает к стене с жутким рыком и вскроет череп. Без должных часов сна будет готов самостоятельно расшибиться  о ближайший косяк или угол. Уснули под одной крышей, будучи охвачены одинаковыми беспокойными страхами, что во сне немного притуплялись и там, в мире грёз, они вместе веселились и гуляли без опаски. Сладкое забытье, рассыпается поверх ран, ослабляя боль. Приятно, но не материально и скоротечно.