Never meet you

Понедельник — самый ненавистный день недели абсолютно каждого школьника или студента. Противный звон будильника, звуки телевизора, доносящиеся из кухни, где, наверняка, мама что-то приготовила и ждёт своего единственного сына. Сынмин кое-как разлепляет веки, глаза сразу же режет яркий отвратительный свет, а противная пасмурная погода за окном не предвещает ничего хорошего. Ким совсем не хочет вставать, всё его тело умоляет остаться в теплой кровати хотя бы ещё пять минут, а головная боль только обостряет это желание. Пустота внутри начинает вновь пожирать, словно чёрная дыра, а осознание, что он опять проживает свой день, оставляет горький осадок где-то в горле. Как же хочется сейчас умереть, чтобы не вставать и не идти в ебучую школу, — словно он тот самый школьник-нытик из мемов. А хочется только тишины и покоя, но этого можно добиться, только умерев. В любом случае, ему придется встать. Он просто, к сожалению, обязан. Ким встаёт. Холодок проходит по позвоночнику, будто ледяной водой окатили. Омерзительно холодно. А люди за окном куда-то спешат, идут на работу. У всех свои планы и заморочки. Живут, одним словом. А в школе всё как всегда. Злые взрослые буллят учеников, снижают оценки, страдают старческим маразмом. Ученики измываются друг над другом, списывают, шепчутся, но никак не учатся — всё по классике. Но Сынмина это всё никак не касается. Ему не нужны знакомства ни с кем, это пустая трата времени. Он не знает никого — никто не знает его. Он — обычный прилежный ученик, который идеально выполняет домашнее задание, вызывается везде быть первым, всегда знает материал. Может, он не гений от природы, но терпеливый и трудолюбивый, чему следует поучиться многим здешним. Так считают учителя и одноклассники, у которых, видимо, реально куриные перья вместо мозгов, раз не могут просто вызубрить материал, — никто не просит его понимать и разбираться в нём. Сынмин, как всегда, рассматривает серую асфальтированную дорогу, которую видно из окна класса, на его парте лежит тетрадь с уже решёнными задачами по геометрии. Средних лет мужчина проходит между рядами, заглядывая каждому в тетрадь, но не обращает внимания на него. Математик — самый отвратный учитель в педагогическом составе школы: абсолютное большинство жалоб всегда писались исключительно из-за него. Сколько слёз было пролито в этом кабинете — никто представить и не мог. Обычно этот учитель мог мучить тебя до полусмерти или отчисления, заваливая ещё нескольких твоих одноклассников. Сынмину было невероятно тяжело зарекомендовать себя ему, а кому-то попросту невозможно. Сынмин смотрит на своего одноклассника и невольно вспоминает как он впервые увидел его: он перевёлся к ним в середине прошлого года. Такой ласковый мальчишка с бархатным голосом и милыми веснушками — он жил там, где всегда было солнце и его свет, где-то за океаном. Сейчас же парень поникший, бледный, как зомби, заебанный и несчастный. Мистер Кан снова придирается к нему из-за дурацкой ошибки по типу уебанского пропущенного минуса, ругаясь на парня, будто тот совершил главный грех. Этот парниша стал действительно особым учеником математика — никогда прежде учитель настолько сильно и часто унижал кого-то, как его. — Как ты вообще собираешься поступать куда-то после школы? Ты же ничего в этой жизни не добьёшься с таким отношением к учебе! Мне твоей матери снова позвонить? Сказать ей, какой её сын лентяй и бездельник! Такие, как ты, становятся никем в будущем! Только сейчас ты нужен своим якобы друзьям, но придёт время — и половина из них умрет в канаве, а другие кинут тебя ради нормальной жизни. Плечи парня вздрагивают — кажется, он вот-вот заплачет, его взгляд стеклянный, направленный прямо в деревянный пол. Одноклассник носом уже начинает шмыгать, кивая, как болванчик, лишь бы учитель отстал, он до посинения сжимает тонкие губы, а все мышцы лица неестественно напряжены. Ким снова слышит эти вопли, но не слушает. Не хочется осознавать вновь весь бред, что несет учитель. Виноват его одноклассник? Конечно, нет. Мистер Кан, скорее, говорит о себе, вновь и вновь заставляя остальных мерить его шкуру. Мужчина сам себя считает неудачником, которому приходится учить тупых и безмозглых, когда его старые друзья стали успешными и уехали отсюда, проживая жизнь получше, чем в здешнем пиздеце. Остальные оставшиеся ровесники — те, что не были слишком умными или красивыми, — просто спивались или изживали себя. Очередной пример пребывания тут. Ведь вот она — здешняя жизнь. Ты здесь по определению неудачник, никто, а среди неудачников есть ещё и мусор, которому точно в жизни нет места, — им и был тогда ещё будущий учитель математики. Даже у крыс есть иерархия, хотя, казалось, куда уж. Самая умная или сильная крыса считается главной, остальные слушаются ее, а кто-то становится грушей для битья. Поэтому все нормальные люди мечтают выбраться из этого городка — останутся только тупые, лохи, неуверенные в себе и садисты, которые так и будут стоять во главе цепи, если не свалят отсюда. Девочки всегда только и болтают о том, что уедут отсюда. Но Сынмин знает, что отсюда выберутся только пять, максимум — пятнадцать процентов людей от всего класса. Может, у той самой черноволосой кудрявой девочки, которая только и делает, что учится, впитывает все знания как губка, не ходит бухать по выходным, не курит после школы за гаражами, не пробует наркотики на своё шестнадцатилетие, делает домашнюю работу всегда в срок и всегда идеально, всё получится, но тоже не факт.             Сынмин такой же. Ким идёт домой поздно вечером, когда солнце уже заходит за горизонт, уступая луне. У Сынмина плотный график, сейчас все усилия его матери идут на оплату репетиторов. Главное, чтобы сын: отучился, выбрался из этой погребной ямы, стал хоть кем-то в этом мире, стал кем-то больше, чем муравьишкой в гниющем муравейнике. Парень должен стать хоть кем-то. Офисный клерк в Сеуле — чуть ли не высшая ступень эволюции для местных. У матери не получилось — у него должно получиться. Он сможет, ведь она не смогла. Хоть она и прилежно училась, старалась, была лучшей из лучших, ей оставалось всего ничего до цели. А потом — разбитые надежды, слёзы и сломанная судьба. Ведь отец тогда решил, что для молодой девушки слишком опасно ехать учиться в такой большой город, как Тэгу, одной, что молодая девушка не обязана получать высшее, что девушке можно и без образования прекрасно жить, ведь будущий муж всё решит — он будет работать, будет обеспечивать свою супругу. Он станет для неё каменной стеной. Ведь отца надо слушаться. Сынмин так и не знает, кто его биологический отец, — ни разу не видел его, даже когда родился. Мать следовала заветам своего отца. Она пыталась найти себе кого-то, привязать ребёнком, потому что никто не хотел ничего серьезного. Девушка лишь хотела создать семью, создать хоть что-то нормальное в своей жизни, хотя бы похожее на что-то «нормальное», после упущенного шанса. Но Ким знает: мать любит его. Он это правда ценит, пытается следовать её стандартам, пытается не расстраивать её. Ведь мама никогда не ругается — она лишь вздыхает и уходит на кухню, гремит холодильником — а потом слышен звук открывающейся бутылки. Парню тогда становится тошно от самого себя: мама скоро может не выдержать всего этого. Сынмин идёт своим обычным маршрутом, сильнее укутываясь в черный вязаный шарф. Холодает, и это чувствуется. Наступает тоскливая осень, на улицах темнеет рано, а люди давно сидят по домам в тепле, отогреваясь горячим чаем, отопление ещё не врубили. И только противный бледный цвет старых фонарей освещает грязные кварталы. Парень привычно проходит соседний дом, один из самых старых здесь, пока идёт к своему подъезду. Всё как всегда, кроме одного «но». Его внимание цепляется за парня, стоящего у засранного подъезда этого соседнего дома. Высокий, без куртки или кофты, блондин стоит на улице, пока холодный ветер развевает длинные волосы. На нём только растянутая чёрная футболка и потертые джинсы. Его лицо закрывают длинные выжженные светлые волосы — солома — почти достающие ему до плеч. Кима это ничуть не удивляет. Парень курит, все его тело дрожит, и только сейчас Сынмин замечает, что тот стоит босыми ногами на тёмном асфальте. Брюнет встаёт как вкопанный, глядя на незнакомца, — тот не замечает его, смотря куда-то за тусклый горизонт. Сынмин думает, что ему стоит пройти мимо и забыть, что он видел только что. Всем плевать в этом городе друг на друга, главное — твоё собственное благополучие. Но он просто не может уйти, он не может взгляд оторвать от красивого силуэта. Засматриваться на кого-то — отвратительно, Сынмин и чувствует из-за этого себя отвратительно. Вопрос о том, чтобы помочь, вообще не стоит. Никакой помощи он предложит, даже задумываться об этом не станет, нахуй надо. Незнакомец неспешно курит, втягивая в свои лёгкие противный, едкий табак. Затяжки долгие, глубокие, но парень всё равно выдыхает их медленно и ровно. Видимо, заядлый курильщик. Даже красиво как-то — блондин выпускает серый дом из ноздрей, создавая большое ядовитое облако. Парень поправляет свои волосы, открывая больший взор на своё, как оказалось, красивое лицо. Сынмин залипает на губы несколько секунд, а потом тёмные глаза пронзительно смотрят на него же, будто оценивают. — Хули смотришь? — А хули не смотреть? Самый информативный диалог в жизни Сынмина, но обоим этого достаточно. Незнакомец продолжает смотреть на Кима и чуть ухмыляется. К подъезду быстро подъезжает черное авто, резко останавливается, оставляя пыльные полосы на асфальте. Блондин лишь сплевывает, тушит недокуренную сигарету об урну и подходит к машине. — Ещё увидимся, — бросает он ему и садится на заднее сидение. Автомобиль уезжает, оставляя Сынмина наедине с тлеющим бычком в мусорке. Действительно, совсем скоро они видятся в школьном туалете на большой перемене — через неделю после того инцидента. Ким никогда не ищет проблем, наоборот — всячески избегает их, поэтому, когда он видит в туалете курящих в форточку школьников и чует едкий дым, он собирается сразу свалить оттуда. Всё же рядом с местом преступления лучше не появляться, чтобы в его авторитете сомнений не было и дальше перед учителями. Только Ким разворачивается обратно к двери, слышится хриплый и смутно знакомый голос. — В каком ты классе? — 2-В. Сынмин флегматично отвечает, будто это ничего такого. А сам думает, нахуй вообще зашёл сюда, так ещё и отвечает на вопросы. Не стоит доверять таким мутным личностям — даже информацию, в каком классе он учится. Сразу можно найти знакомых, которые будут знакомы. Город маленький, даже имея хоть одного знакомого можно сопоставить цепочку, на конце которой обязательно будешь ты. Ким мигом выходит; курево отвратительно распространяется по всем лёгким, обжигая носоглотку. — Слышал чё? Сынмин, как всегда, сидит за крайним столиком в столовой, перечитывая параграф по биологии, но и — как всегда — его прерывает взбалмошный «друг», у которого волосы из-за быстро бега растрепались, а цепи на шее три раза перекрутились. — Что? — спокойно спрашивает Ким, зная, что от него не отстанут ближайшие десять минут. Вот и ещё один отброс этого городишки — Хан Джисон, парень с пухлыми щеками, глупыми надеждами и ебнутыми мыслями. — Слух есть, что Хван-то с приколом. Не только на игле, но и с парнями трахается, — быстро тараторит Джисон, запихивая за обе щеки пирожок с вишней. — И что так должно удивить меня? Во-первых, это слух, как ты сам сказал, во-вторых, я даже не знаю, кто это. — Да брось, Хвана знают все, даже если он не знает тебя. Сколько девушек он уже отшил, ещё в самой ебнутой компании школы чуть не главарем делается. — Мне так-то похуй, знаешь ли. Я никого здесь не знаю, кроме тебя, конечно… — Ты всегда такой занудный. Покурить не хочешь? — Я не курю. — Знаю, но вдруг начал, — говорит совсем непринужденно Хан, разводя руки в стороны. Когда Сынмин наконец заканчивает со своим не слишком аппетитным обедом с серым хлебом и бледной ветчиной, они вдвоём идут на заднее крыльцо школы, чтобы Хан-долбаный-Джисон уже перестал ебать мозг и прокурил его остатки лучше у себя. — Ай, бля- Пищит Джисон, которого хорошенько припечатывают резко открывшейся дверью. Из-за неё высовывается знакомая блондинистая башка с плетёными косичками. Он смотрит на Хана буквально три секунды, потом на Сынмина, хитро улыбаясь, и уходит, так не извинившись, пока за ним идут еще несколько человек. — Ебаный Хван Хёнджин, — шипит Хан, оттирая ушибленное место. Оставшееся время парни почти не говорят, а Джисон со злобным видом докуривает сигарету. Сынмину всё больше не нравится происходящее и новый персонаж, появившийся в его скучной жизни. Сынмину не нравится Хёнджин, его манера общения, поведение, его жизненные позиции. Он видит его каждый день перед третьим уроком, и это начинает бесить. Хван типа загадочно сидит на подоконнике третьего по счёту окна на третьем этаже и смотрит на дорогу. Кима бесит Хёнджин, но что-то всё равно заставляет хотеть наблюдать за ним. Сынмин — вместо того, чтобы делать домашнее задание по английскому языку, — смотрит в чертово окно, наблюдая за тем, как Хёнджин вновь болтается со своими друзьями на детской площадке. Они по кругу передают бутылку с чем-то тёмным, и Ким понимает, что это точно не просто кола или пепси. Хван с ними веселится. А Киму противно. Он не хочет, чтобы блондин шлялся со своими друзьями, не хочет, чтобы тот так безрассудно пил и курил, не хочет, чтобы Хёнджин проебывал свою молодость на какую-то херню, пропивая здоровье и душу. Сынмин и не помнит, когда Хван решил сталкерить его и каждый день провожать до дома, прячась в кустах. Лучше б уже спился в канаве, а не доставал Кима. — Я знаю, что ты тут. Что тебе надо? Наконец решается он однажды. — Не знаю, мне просто хочется наблюдать за тобой. — Звучит так, будто ты маньяк. — Почему «будто»? — отвечает блондин и наконец выходит из-за дерева. Ким сверлит его взглядом и хочет, чтобы тот прямо сейчас свалил, исчез, провалился под землю, испарился. — Погуляем сегодня? Ночью, — скорее констатирует факт, чем спрашивает Хёнджин, смахивая невидимые пылинки с плеча брюнета, — Ты интересный. Учишься прилежно, да? А ещё у тебя друзей нет, постоянные репетиторы и мать алкоголичка. Как же его начинает бесить Хван. Какого хуя он вообще это говорит, и нахуй ему вообще это? — Всё разнюхал у своих сучек? Может, ты ещё знаешь, где я живу? — Сынмина забавляет эта ситуация, хоть и противно до трясучки. Хван был сукой всё же не тупой, а хитрой. Блондин всё разнюхал, видел все взгляды Сынмина, прокрутил шестерёнки в голове и сделал свои выводы. Хёнджин только хочет открыть рот, чтобы ответить, как Ким сам ему говорит. — Можешь не отвечать, я знаю, что ты знаешь. Но блондин — всё равно всего лишь ебнутая малолетка, водиться с ним — самое последнее, чем Сынмин займется после смерти. Ким собирается уходить, завершив этот бессмысленный разговор, только его за руку хватают и грубо спрашивают вновь. — Так что насчет сегодня? — Я подумаю. Зачем-то бросает Сынмин и уходит. Ким не собирается никуда идти до последнего, но, когда в его окно прилетает третий камушек, он выходит. Казалось бы, пятый этаж, но этот недоумок как-то докидывает. Спасибо, что хоть окно не разбил. А потом они начинают гулять постоянно — будто вредная привычка. Они ходят между дворами, и Хёнджин лечит ему какую-то дичь, которую он, сто процентов, придумал, но выдаёт за чистую монету. Сынмина бесят эти истории, но он всё равно их слушает из раза в раз. Да и вообще его бесит сам Хван. В школе, тем более, они не должны общаться. Никто, блять, не должен знать. Не хватает Сынмину ещё мельтешащих одноклассников, которые как мухи вокруг мёда слетятся. О Хване захотят узнать. А сегодня, сидя на лавочке парка их города, Хёнджин что-то говорит про звёзды Сынмину, а он слушает и думает, что это даже уже не бесит. — Знаешь… ты не такой, как все… Лепечет это Хёнджин как-то мечтательно, будто сказку про принцесс читает. — Звучит, как фраза из дешевого фильма с хуёвым сюжетом и необоснованной любовной линией. — А разве не так оно и есть? Их лица — совсем близко к друг другу, между их губами — ничтожные сантиметры, а взгляд у Хёнджина всё же сучий, надменный и холодный. Сынмин видит, чувствует кожей, как Хван смотрит на губы, как обводит взглядом его лицо, задерживая дыхание, словно увидел что-то действительно красивое. — Хочешь? Сухо спрашивает Хёнджин, не отрывая взгляд от губ брюнета. Понять, что имел в виду блондин, не сложно, а решиться на это — наивно и вообще отвратительно. Киму от самого себя отвратительно, когда он думает, что ему нужен кто-то по типу Хёнджина. Сынмин просто чуть наклоняет голову вбок, подаваясь вперед и прижимаясь своими губами к чужим.             Мягкие, приятные, словно бархат. Страсть охватывает, кажется, с ног до головы, всем телом овладевает странное чувство, а мозг говорит только «хочу» и «больше». Всё тело покалывает, миллион электрических разрядов проходится по венам. Кроме того, чтобы наслаждаться, ничем другим мысли не могут быть заняты. Душа перед ним аморальная, но такая хрупкая и болезненная. Сынмин просто без ума, и это отвратительно. Хёнджин и стонет как-то по-женски, будто пытаясь выдавить из себя кого-то другого. Кима это бесит, но голос блондина всё равно заводит. Руки Кима будто сами по себе оглаживают широкие плечи, а потом обхватывают тонкую шею, почти как у лебедя. После этого у обоих случается новая зависимость — и это не кофе, не сахар, не алкоголь или наркотики. Хёнджин приходит к нему в два ночи, стучится прямо во входную дверь, долбит ногами и руками и смеётся так громко и оглушительно. Наверняка, весь подъезд проснулся, даже понял, в какую именно квартиру долбятся. Сынмин не хочет открывать, не хочет видеть ебнутого Хван Хёнджина. Ким просто хочет, чтобы тотчас провалился под землю, исчез с лица земли, только бы прекратил сейчас всё это. Брюнет пытается просто закрыть глаза, прижать руки к ушам и сделать вид, что он ничего не слышал, не заглядывал в глазок двери и не слышал противное «Сынмин-и, открой, моё солнышко, ты же слышишь меня?». Парень боится — это не впервые, когда такое происходит. Хёнджин ебнутый и отбитый, особенно когда набухается или что-то вколет себе. Сынмина дергает только от воспоминаний — страх, как склизкая змея, ползет по спине и начинает душить, как только добирается до шеи. У блондина глаза с неестественно расширенными зрачками, ухмылка маньяка, голос противный, словно не своим тембром говорит. Ким боится, но продолжает это делать. Открывает дверь, впуская к себе. — Как я люблю тебя, Сынмин-и, ты никогда меня не предашь, всегда приютишь, — мурлыкает Хёнджин и проходит внутрь, опираясь на стену. Лишь бы черные обои не поцарапал или облевал. Сам он не сможет и шага сделать: упадёт замертво. — Я хочу выпить, — требует Хван, сидя на табуретке в комнате. — Ты не будешь пить. — резко отказывает Ким, словно приказывает. Сынмину страшно отказывать ему, страшно, что когда Хёнджину что-то не понравится, то он не будет слушаться, словно надрессированная собака. — А я хочу, — блондин порывается встать, но тотчас падает на колени, прикладываясь макушкой к выцветшему ковру. — Нет. Хёнджин, ты не выйдешь из этой комнаты. — Скучно… Говорит Хван и пытается лезть к сидящему на кровати брюнету, кое-как садится рядом и тянется обниматься, задирает его футболку холодными руками, а Сынмину так противно становится. — Прекрати. А блондин не останавливается, за ухо кусает и мочку лижет, всем телом наваливается. И это нихуя не приятно. Брюнет его отталкивает ногами, а Хёнджин сильный, сука, не отталкивается. Руки начинают дрожать, потому что Хван его не слышит и продолжает делать то, что он хочет, продолжает талию Сынмина сжимать и шею целовать и кусать. Становится ещё страшнее, потому что блондину сейчас наплевать, что ему больно. — Отвратительно, отстань от меня. Ким скидывает его с себя на пол, а сам поднимается и выходит из комнаты сразу же, запирая дверь. Ему надо отдышаться, прийти в себя. Сердце бьётся быстро-быстро, ноги ватные, что ещё шаг — и он точно упадет в истерике. Руки трясутся, а глаза неприятно щиплет. Ким идёт на кухню выпить воды, умыть лицо и наконец успокоиться. Только этому не суждено сбыться. Громкий грохот, разносящийся со стороны комнаты, будто что-то долбанулось из окна на асфальт, не предвещает ничего хорошего. Ким судорожно выдыхает и не знает, что произойдет дальше. Брюнет моментально возвращается, молясь, чтобы всё было хорошо. Но ничего не может быть хорошо. — Хёнджин, мать твою, — начинает Сынмин, только открыв дверь. Он видит распахнутое окно и парня рядом с ним, тот счастливо улыбается и машет рукой, пока белые шторы развеваются по ветру. Ким на его пьяную улыбочку не ведётся и начинает быстро осматривать комнату, пока не замечает ужаснейшую вещь. — Где хомяк? — Хомяк? Это типа чё? Хёнджин еле держится на ногах, разговаривает тоже кое-как, язык у него заплетается, да и бурчит себе под нос ебнутую херню. — Клетка, квадратная, с хомяком внутри. Где она? — Сынмин пытается не визжать, пытается не зарыдать прямо перед Хёнджином, пытается быть спокойным. — А! Ты про это? Я подумал, это был мусор, ну, и выкинул… — Хван Хёнджин, что ты, сукин сын, сделал?! Это нихуя не смешно, ты вообще это понимаешь?! Брюнет моментально бросается к окну, смотря вниз. Там валяется кверху дном железная клетка, а все опилки разбросаны рядом. Сердце болезненно сжимается, а руки чешутся Хвану врезать по лицу, как минимум, чтоб фингал неделю держался, а лучше нос сломать. Сынмин в эту ночь запирает Хёнджина в туалете до самого утра, а потом выставляет за дверь и не знает, что сказать матери, вернувшейся с ночной смены, про животное, пытается не расстраиваться и просто не думать. Хван несколько раз пытается зажать Кима в туалете, чтобы выяснить, почему Сынмин обижается и ведёт себя как баба, за что получает лишь удар между ног. Что такое обида? Тебя просто ненавидят, Хван Хёнджин, и не хотят с тобой видеться больше никогда, хотят, чтобы мусор наконец понял своё место. После того случая они не виделись почти месяц. Сынмин просто не хотел этого и избегал встречи, Хван сидел у него уже в печёнках. А Хёнджин и не пытался что-то исправить. Им обоим будто стало всё равно друг на друга — хотя так оно и было. Блондин приходит снова, когда Ким доделывает последний конспект для школы. Откуда у тебя вообще есть его номер, 23:33: «Выйди на улицу нам нужно поговорить» На часах уже одиннадцать, а Хёнджину всё неймется. Брюнет злится, кидает мобильник на кровать и пинает рядом стоящего плюшевого медведя. Ему просто отвратно, что этот мудак ещё смеет ему писать. — Мам, я прогуляюсь… Говорит Сынмин и выходит из квартиры. Он знает, что мама всё прекрасно услышала и не задаст вопросов. — Ну и чё ты хотел? Первым делом спрашивает Сынмин, когда подходит ближе к детской карусели с ободранной жёлтой краской. — Поговорить, — флегматично отвечает блондин и делает новую затяжку, смахивая пепел с сигареты прямо на землю. — Тогда говори. Ким не собирается тут долго прохлаждаться: дома ещё куча дел, и мать не должна ничего заподозрить. У него расписание есть, в которое истерики малолетних наркоманов не входят. А Хёнджин молчит, зараза такая. — Знаешь… у тебя лицо такое уебанское… Говорит блондин и подходит к Сынмину вплотную, так что их носы почти дотрагиваются друг до друга. Они почти одного роста, но Киму всё равно кажется, что между ними пропасть. Они смотрят друг другу в глаза. На улице темно и почти ничего не видно, никто не сможет разглядеть их лица здесь. Сынмин сглатывает, понимая, что они никогда не поговорят, потому что, как минимум, им это не нужно. Они ведь друг другу никто. — А у тебя пидорские наклонности какие-то, не находишь? — отвечает наконец брюнет, злобно шипя прямо в обкусанные серые губы. Сынмин и Хёнджин никогда не будут вместе. У Сынмина есть будущее, есть место в жизни, есть сама жизнь. У Хёнджина нет ничего. После выпуска из школы они больше никогда не встретятся. Сегодня, наверное, будет их последняя встреча. Или уже завтра. Они целуются после школы за заброшенным зданием завода по производству пива. Целуются ненасытно, словно тонули минуту назад, и кислород жадно глотают. Они сидят на грязном асфальте, переплетая пальцы и языки, будто так станут ближе, чем их тела. Хёнджин по-наглому перебирается с асфальта на ноги Сынмина, садится сверху, не церемонясь. Блондин руками берёт чужое лицо, сжимая своими тонкими пальцами, потом левой кистью на затылке чужие волосы сквозь пальцы пропускает. Ким наслаждается, ловит огромный кайф только от одного взгляда на красивое бледное лицо с закрытыми глазами и темными длинными ресницами. Солнце из-за туч освещает каждый миллиметр манящей кожи, каждый бугорок, шероховатость, незаметные прыщики и темные круги под глазами. Руки Сынмина плавно оказываются на талии Хвана. Ким чуть сжимаёт её, отчего блондин чуть слышно охает в поцелуй. Теплые руки брюнета начинают гладить спину и поясницу, как будто не парня, а большого кота. Они чуть отстраняются, заканчивая длинный поцелуй, внимательно осматривают лица друг друга, будто ищут что-то. Хёнджин гладит Сынмина по щеке, совсем как-то нежно, и смотрит будто по-другому, ласково. Ким вздрагивает от чуть улыбающегося лица напротив, счастливого блеска в тёмных глазах. У Хёнджина ужасного цвета лицо, болезненные пятна, зрачки никогда не реагируют на свет. От этого противоречия живот крутит и тошнота подступает. Хван, заметив реакцию, сразу ухмыляется по-дикому, стирая добродушную улыбочку. Глаза его снова становятся холодными и стеклянными. Блондин тянется дальше целоваться, пока солнце заходит за горизонт, освещая грязные силуэты.             Больше Хёнджин не улыбался. Возможно, очень скоро Сынмин будет стоять на похоронах, смотря на серую фотографию. Его пригласят туда чисто для галочки от лица класса, чтобы проявить искренние соболезнования. А возможно, Сынмин через месяц сдаст все экзамены на отлично и уедет учиться в хороший сеульский университет, а Хёнджин останется и продолжит морально разлагаться. В любом случае, никто так и не узнает, что они были знакомы, что они всё же были больше, чем прохожие, друг другу. Сынмин хочет прижаться к Хёнджину, зарыться руками в длинные, блондинистые, сальные волосы, пропахшие сигаретным дымом. Пиздецки хочется, чтобы Хван был у его груди и обнимал, приклеился намертво и не отпускал, будто Ким его наркотик и без него будет сначала ломка, а потом и смерть. Сынмин хочет, чтобы он нужен был мальчику с блондинистым каре и длинными рукавами. Ким Сынмину всё равно на Хван Хёнджина, как и всем местным людям на друг друга.

Но Ким Сынмин всё равно будет плакать, стоя на вокзале и дожидаясь своего поезда, который увезет его далеко отсюда. В нём есть место только для Сынмина. Никак не для Хёнджина.