Без особых причин

«А ну, где мой соулмейт? Срочно снимай штаны — завтра контрольная!» У Тёмы в классе это был любимый прикол. Судя по Юлькиным рассказам, за прошедшие пять лет ничего не изменилось. Да и как оно изменится, если и в телике, и на ютубе любимая тема — как встреча с соулмейтом (ночь с соулмейтом, если уж без недомолвок) помогла кому-то выиграть миллион в лотерею, избавиться от аллергии или астмы, а то и вовсе спасла от неминуемой смерти. Юлька усмехается всякий раз, когда при ней всплывает эта тема. «Знаешь, Тём, — тянет она, откидывая голову ему на плечо, — весь этот хайп вокруг соулмейтов чётко характеризует наше общество. Общество потребления. Люди ищут родственную душу не для того, чтобы встретить человека, который тебя понимает, с которым можно выстроить крепкие отношения… даже не ради шикарного секса. Они просто надеются, что после этого самого секса им привалит удача». Тёме на общество, честно говоря, поебать. Но Юльку он слушает — и кивает. Юльку он бы трахнул просто так, без всяких магических искр — или что там у соулмейтов бывает. Но Юлька младше него, и не похожа она на тех, кто даёт на первом свидании или даже на втором. Тёма не хочет спугнуть. Тёма ждёт, и водит в кафе, и катает на своей раздолбанной девятке, и ржёт вместе с Юлькой над очередной пиздливой историей для малолеток — «как я встретил родственную душу». Один раз у Юлькиного подъезда они пересекаются с её батей-полковником, и она сбивчиво знакомит их, а в её глазах — «только не поубивайте друг друга». Полковник сухо кивает Тёме, меряя его с ног до головы пристальным взглядом. А Тёма что? Тёма не зассыт руку полковнику протянуть — и завернуть что-то про будущего тестя. Тёмные глаза, кажется, вот-вот дырку в Тёминой переносице прожгут, но в лице полковник не меняется ничуточки, чисто кремень. Зато широкая ладонь крепко, почти больно жмёт Тёмину руку — и вот тут до Тёмы доходит, что значит «искра от кожи к коже пробежала». Так, кажется, пишут на всех этих уёбищных сайтах в розовых сердечках? Полковник едва поднимает брови. И уходит в подъезд. Кто другой, может, и не просёк бы ничего, но только не Юлька. Юльке приходится рассказать. От этого, по правде, даже отпускает немного. Так бы сидел Тёма и раз за разом прокручивал в голове «почему — полковник? чё за хуйня?» А теперь они вместе с Юлькой смеются, и Юлька уверяет, что её отец наверняка в шоке ещё сильнее. И что вот оно, лучшее подтверждение тому, что вся эта потеха с родственными душами — просто шутка природы. Но, наверное, что-то такое у Юльки в голове всё равно застревает. Потому что через пару месяцев они разбегаются, до койки так и не добравшись. Вроде даже и не ссорились толком, а всё равно как будто плёнку между ними натянули и не прорвать её никак. Может, всё и к лучшему. С Юлькой волей-неволей приходилось марку держать, соответствовать. Да и редкие встречи с её отцом спокойствия не прибавляли. Лебедев ему, понятно, за всё время и двух слов не сказал. И руку ему Тёма не совал больше. Но под холодным и внимательным взглядом тёмных глаз хотелось плечи развернуть, по струнке вытянуться. Или рожу скривить: любуйтесь, товарищ полковник, вот он я, ваша, блядь, судьба. Всё ещё не надумали со мной переспать, чтобы получить мильон зелени и генеральские погоны? Вот и правильно, я тоже воздержусь. А теперь на всё это можно забить. Делай что хочешь, спи с кем хочешь. И пацаны в гараже кивают: всё правильно, Тёмыч, дело тёлки — ноги раздвигать, ни одна не стоит того, чтобы её так обхаживать. За «тёлку» Тёма, конечно, дружески прописывает кое-кому по щам: пусть у него с Юлькой больше нет ничего, а девчонка она нормальная и нефиг её имя трепать. Потом они с парнями пьют мировую, выбираются пройтись по району и уже всерьёз учат залётных быдланов уму-разуму. Через пару дней, случайно пересекшись с Тёмой возле магазина, Юлька как ни в чём не бывало расспрашивает его про синяки. И Тёма рассказывает. Не то что б они прям друзьями расстались, но время от времени болтают. Пару раз Юлька вскользь упоминает отца, его вечные придирки — Тёма особо не вслушивается. Правда, полковника он пару раз гуглит. Пролистывает в Википедии длинный список наград и достижений, фыркает. Ну точно, блин, шутка природы. Всё идёт потихоньку, своим чередом. Пересчитав скопленные за полгода деньги, Тёма решает, что пора наконец купить какую-нибудь хреновину типа микроволновки или мультиварки и жрать нормально, а не запихивать в себя подгоревшую на сковороде яичницу. Тёма листает сайты, пытается решить, что лучше — пять режимов для гриля или десять для размораживания. За этим увлекательным занятием его застаёт звонок от Юльки. — Принцесса, — зевает он в трубку, — если у тебя ничего срочного, давай не сегодня. Затрахался на работе как не знаю кто, а мне ещё доставку заказывать. — Тём, — голос Юльки совсем тихий. — Мой отец послезавтра улетает в командировку. — Ммм, — бормочет Тёма, — ну, поздравляю? Ты вроде как хотела отдохнуть от его закидонов. — Ты не понял, — коротко, сухо. — Это горячая точка. Он мне не говорил, я случайно разговор услышала. Там очень опасно. И его специально туда посылают. — Специально? Тёма сонно переворачивается набок, прижимает щекой мобильник к подушке. — У него какой-то конфликт с начальством. И, если я правильно поняла, они рассчитывают… Он слышит, как Юлька сглатывает. — Тём, я очень боюсь. Он говорит, что всё будет в порядке, но он всегда так говорит. Если с ним что-то случится… Тёма садится на диване, вытягивая ноги. Юльку хочется обнять, утешить, сказать, что всё будет хорошо. Но он и этого сделать не может, он тут не может вообще ничего. Или? — Юль, — он прочищает горло. — Ты звонишь, чтобы, типа, выговориться? Или ты реально хочешь, чтобы я… Даже говорить об этом стрёмно. Ему и не приходится: Юлька не ждёт, пока он додумает свои окончательно запутавшиеся мысли. — Извини, — выпаливает. — Извини, Тём. А голос такой, что вот-вот расплачется. — Я зря… Я не должна была. Ты тут ни при чём, и ты, конечно… Спокойной ночи, Тём. Спокойной, блять. Тёма залипает в экран ноута, но в голове так ничего и не откладывается про кухонную технику. В голове обрывки описаний из Википедии пополам с Юлькиными фразами. Тот ещё винегрет. Собственно говоря, Юлькиного отца он видел полтора раза в жизни. И сама Юлька ему уже не близкий человек. С какой стати его должно волновать, прилетит ли полковник Лебедев, Валентин Юрьевич, герой России, награждённый орденом «За заслуги перед Отечеством» первой степени и прочее, и прочее, и прочее, из своей командировки живым или его привезут в закрытом гробу? Нет, не так: с какой стати его это должно волновать настолько, чтобы он подставил свою задницу? Потому что полковник ведь ему не подставится. Да, Тёма видел его полтора раза, но такие вещи — они нутром чувствуются. Хотя мог бы полковник и прогнуться. Ради своей-то жизни драгоценной. Жить все хотят, разве не так? Тёма ворочается с боку на бок. Встаёт попить, потом отлить. Хрустит чипсами — на вкус как бумага. Сон Тёму накрывает, когда в комнате уже совсем светло. Неудивительно, что, не выспавшись, он никак не может сосредоточиться на работе. Рус даже спрашивает, не заболел ли он, а, получив отрицательный ответ, обкладывает Тёму матерком: хорош ворон считать, тачка сама себя не починит. Тот же Рус настаивает, чтобы домой Тёма ушёл пораньше. Хлопает по плечу: отдыхай и не вздумай свалиться с какой-нибудь болячкой. Дома Тёме делать нечего. Тёма нарезает круги по району, доёбывается до прохожих — странно, ему так и не прилетает как следует в ответ. В конце концов Тёма обнаруживает себя перед лебедевским подъездом и ныряет внутрь следом за каким-то пареньком. В ответ на звонок открывают почти сразу — Тёма даже не успевает проникнуться надеждой на то, что дома никого нет, что полковник решил где-нибудь у себя на военной базе заночевать. Стоит в дверях собственной персоной — черная футболка, спортивные штаны. Домашний какой-то, и даже глаза не так колко смотрят, скорее, удивлённо: — Артём? Юли нет дома, она ночует у подруги. Тёма втягивает воздух, пытаясь пропихнуть в горло здоровенный распирающий ком. — Я не к Юле, — выдавливает. — Я к вам. Лебедев поднимает брови, не пытаясь скрыть недоумения, но отступает на шаг, впуская Тёму в холл. — В чём дело? Свет в холле не горит, из-за неплотно прикрытой двери тянется жёлтая полоска. Так, наверное, легче — Тёма даже заставляет себя не отвести взгляда, не опустить голову. — Юля сказала, вы завтра в командировку. Лебедев никак на это не отзывается, ждёт продолжения, и Тёма брякает: — Она боится, что вас могут убить. Лебедев тихо вздыхает. — Я был бы благодарен, Артём, если бы ты пояснил, каким образом это касается тебя. Отстранённо-пренебрежительный тон обдаёт Тёму жаром и прибавляет смелости: — Я ваш соулмейт. Вы же это почувствовали… не могли не почувствовать. — Так, — негромко произносит Лебедев, и Тёма не может прочитать хоть какую-то эмоцию в его голосе. — Скажи мне, Артём: тебя Юля просила прийти? Уговаривала? Как-то надавила? — Ещё чего! — фыркает Тёма, досаду сдержать не получается. — Ну, то есть, она мне про это всё рассказала, но она меня ни о чём не просила. Наоборот. — Тогда — у тебя что-то случилось? — Лебедев делает шаг ближе, но выражение лица всё равно трудно разобрать. — Надо полагать, что-то серьёзное, — задумчиво произносит он, — и без моей помощи тебе не справиться. Иначе ты бы вряд ли пришёл. Ты не похож на того, кто стал бы решать свои проблемы… таким способом. Тёма одёргивает себя, когда рука уже сжимается в кулак. Выдохнуть, блять, вдохнуть и выдохнуть, не хватало ещё попытаться полковнику по морде засветить. — Спасибо на добром слове, Валентин Юрьевич, — цедит он сквозь зубы. — Но только мне нахуй не впились ваши одолжения. Если вы думаете, я торговать своей задницей пришёл — лучше я прям щас домой попиздую. Мне завтра вставать на работу, вообще-то. — Извини, — голос тихий, но прям пробирающий. Как вот так товарищ полковник умеет, что Тёма, уже было качнувшийся к двери, обратно к паркету примёрз. — Артём, — ещё шаг ближе, — я действительно не знаю, как тебя понимать. Зачем ты пришёл? Самому бы кто сказал, зачем. Уж точно не из-за Википедии, биографии, наградных планок. И не из-за Юльки. И уж наверняка не из-за этой искры, будь она неладна, Тёма ж не малолетка, чтобы верить во всю эту сладкую чушь про двоих, становящихся одним целым. — Я не хочу, чтобы вы умерли, — тихо говорит Тёма. — В вас что-то… не знаю, блядь, зацепили чем-то. Тогда вы мне руку пожали, в подъезд зашли — а мне так хотелось, чтоб взбесились, наорали. Потому что нахуй вам такой соулмейт. И мне нахуй. Нахуй вот это всё, — он тянется почти вслепую, трогает плотную ткань футболки и сквозь неё — тело, худое, жилистое, подтянутое. — Возвращайтесь, Валентин Юрич, — бормочет Тёма, и обнимает, и стискивает так, что, наверное, больно, и беззвучно ойкает, когда его стискивают в ответ — вот-вот рёбра захрустят. — Возвращайтесь живым, и я вам глаза мозолить не буду, честно, забудем, нам и пересекаться негде… — Мальчишка, — выдыхает Лебедев, тёплые пальцы ерошат волосы у Тёмы на затылке. — Что ж за голова дурная… не думаешь… не соображаешь… Тёма тычется губами ему куда-то в подбородок — Лебедев резко нагибает голову, ловит его рот, ладонь фиксирует Тёмин затылок, не вырваться, да и не надо, жарко, остро, мурашки по спине, горячие ладони ныряют под Тёмину футболку, оглаживают, вминаются в кожу. Тёма сопит носом, стараясь втянуть побольше воздуха. Он не знает, куда деть руки, и просто гладит, гладит полковника по спине, осмелившись, ведёт ладонь ниже, на бедро — и, наверное, если накрыть ягодицу, ущипнуть, это будет… Его собственную ягодицу ощутимо, почти больно сжимают — Тёма охает, а член дёргается, упершись в шов джинсов. Когда у него вообще успел встать? Когда у него… Сухие губы снова накрывают рот, язык вторгается внутрь, и от каждого соприкосновения языков низ живота простреливает искорками. Ладонь Лебедева придерживает его за бедро, а другая скользит вдоль паха, легонько сжимает член сквозь джинсы, и Тёма дёргает бёдрами, стонет Лебедеву в губы. — Хороший, — выдыхает Лебедев, чуть-чуть отстранившись. — Хороший мой. И снова губы к губам, и снова мягкое, хищное движение языком внутрь Тёминого рта, и можно только цепляться за широкие плечи, за крепкие руки, и не выпускать. Рука Лебедева перехватывает Тёму под лопатками, Лебедев чуть отступает назад, и Тёма пытается сжать хватку на его предплечье. — Я здесь, Тёма, — голос тихий, ясный. — Я здесь. Подчиняясь едва ощутимому нажиму руки, Тёма идёт за ним. Его ведут сквозь темноту. С тихим стуком открывается дверь — не та, где горит свет, здесь почти ничего не видно. Несколько шагов наощупь. Тёму придерживают, направляют, Тёме не дадут упасть. Коленками он упирается, кажется, в кровать. Его усаживают, и тут же футболку тянут вверх, разгорячённой кожей он чувствует холодок — и сам тянет руки подцепить футболку Лебедева, стянуть через голову. Кожа к коже. Спиной Тёма откидывается на покрывало, разводит ноги и со слабым облегчением стонет, когда колено Лебедева вклинивается между ними. Тёма елозит, пытается потереться, и его бросает в жар от мягкого, поддразнивающего голоса: — Не терпится, Артём? Так сильно хочешь? — Хочу, — выдыхает Тёма, прижимается, подставляется под руку, и, когда вжикает молния джинсов и напряжённый член обхватывает чуть шершавая ладонь, в голос стонет. Ему не стыдно вбиваться в руку Лебедева, хватать его за плечи, умолять, материться и снова умолять. Ему не стыдно, когда ладонь надавливает на лопатки, заставляя опуститься, прогнуться, а скользкие прохладные пальцы ныряют между ягодиц, щекотно касаются входа, аккуратно, неспешно один за другим проникают внутрь. Не стыдно, нет… странно только, не очень приятно, но, но — ох! — ох, блядь, как же это, давайте ещё вот так, Валентин Юрич, пожалуйста, да, да, да… И когда внутрь толкаются уже не пальцами — с силой, ощутимо, болезненно — Тёма глухо стонет, подносит пальцы ко рту, пытаясь укусить, но рука Лебедева отводит его руку, пальцы Лебедева прижимаются к губам, и Тёма кусает, и обводит языком, вбирая чужой солоноватый вкус, пока изнутри распирает, а боль постепенно стихает. И потом, когда от каждого толчка, резкого, уверенного, Тёму прошивает вспышкой удовольствия, почти мучительного, почти невыносимого — Тёма выгибается всем телом, и кричит, и вновь кусает ладонь Лебедева, чувствуя, как скручивает, сжимает и отпускает небывалым облегчением остро-жаркий спазм. Когда Тёма утром открывает глаза, подушка рядом аккуратно расправлена, половина постели прикрыта одеялом, а на тумбочке — записка, выведенная ровным чётким почерком: «Уехал на аэродром. В холодильнике варёная курица, овощи — поешь перед работой. Дверь захлопывается, поверни ручку вверх и вправо перед уходом». Тёма цокает языком. С полчаса Тёма отмокает в тёплой водичке, без зазрения совести намылившись лебедевским гелем для душа, он же шампунь. Потом выбирается на кухню. По правде говоря, варёная курочка сейчас очень кстати, Тёму на жратву нехило пробивает. С одеждой вроде бы всё в порядке, ничего не порвали и не изгваздали, можно прям так в гараж идти. Представив, как бы вытянулись морды у пацанов, узнай они, как и с кем Тёма провёл ночь, он широко ухмыляется, кивает своему отражению в зеркале. Дверь за собой он захлопывает, как было велено. А через полторы недели, обменявшись смс-ками с Юлькой, Тёма возвращается сюда без звонка, и лицо хозяина квартиры вновь невозмутимое, карие глаза едва выдают удивление. — Артём? Проходи. — Ну, Валентин Юрич, — Тёма поражается собственному нахальству, — как командировка? Лебедев улыбается уголком рта, выставлять Тёму из квартиры не спешит. — Нормально. Должен сказать, я ожидал худшего. По сути, нам не пришлось столкнуться с серьёзными угрозами. — Круто, — Тёма кивает и быстро расстёгивает ворот рубашки. Тёмные брови недоумённо приподнимаются — и зрачки в глубине тёмных радужек расширяются, впиваясь в тёмную корку шрама у Тёмы на шее. — Пулевое, — выдыхает Тёма, и пальцы подрагивают. — Кто ж знал, что у этого баклана ствол был. Он в меня с нескольких шагов… а пуля по касательной прошла. Врач сказал, сантиметр в сторону… артерия… в рубашке я, типа, родился, — теперь и губы дрожат, он силится улыбнуться. — Повезло. Валентин Юрьевич… я даже не думал… я… Теперь не думает уже Валентин — просто сгребает Тёму, прижимает к себе. Тёма утыкается лбом ему в шею, вдыхает горьковато-терпкий запах одеколона. Тёмины пальцы сцепляются у Валентина на спине, и Тёма чувствует макушкой щекотное дыхание. — Пошли? — негромко спрашивает Валентин, но не торопится отпускать Тёму. — Плов стынет, Юля там одна дожидается. Юля? Ай, ладно, Юля, небось, ещё полторы недели назад догадалась. А плов Тёма сто лет не ел.