Тёзка

Узкая лесная стёжка змеей вьется под ногами, полузаросшая, почти неприметная, сдавшаяся наступающему со всех сторон лесу. Деревья, кусты, зеленый мох - всё словно торопится закрыть, зарастить нанесенные войной раны. Уже сейчас - кто бы поверил, что всего несколько лет назад здесь гремели бои? Только тот и поверит, кто сам в этих боях уцелел. Шла Наташа, сама не понимая толком, как принесли ее ноги к этой самой тропинке, зачем идет она той самой забытой дорогой от мирной своей жизни, от дома, от непутевого, но любимого мужа, от хлопот, которые любой женщине положены, если скоро ребенка рожать. Да ребеночек, уж на что беспокойный, и тот притих, будто зная, что нечего и пытаться мамашу остановить. Наташа огляделась. И где же это? Наверное, близко уже... Не столько даже по приметам поняла, сколько по заколотившемуся сердцу, по тому, что и шелест листьев, и звонкие птичьи голоса будто притихли, заслоняясь другим, давно смолкнувшим голосом, которого и во сне не слышала Наташа давным-давно: - Будет, Наташа, не суетись. Отвоевался я... Лицо, белое, как полотно, только кровь струится, бежит, словно силится разрумянить заново, и Наташе видно, что напрасное это дело, и голос дрожит, хоть и прячет она эту дрожь изо всех сил: - Ну что ты, Николай, что ты... Поднимем! - Наташа, - смотрит Николай тускнеющими синими глазами, в глазах - мольба. - Наташа, одно только прошу... Возьми. Там, в кармане, ты знаешь... Горячие слезы наплывают на глаза, пока руки лихорадочно нашаривают карман на потом и кровью пропитанной рубахе под грубой гимнастеркой. Знает Наташа, где искать, и знает, что. Вот она, вот, будто сто раз уже видела - узенькая синяя ленточка, простая такая, ей бы в косу девчоночью вплестись, а не на войне блекнуть и напитываться горячей солдатской кровью... - Вот, Николай, вот... - тараторит Наташа, и видит, как тень улыбки скользит по бледным губам. - Я тебе рассказывал. Про нее... Наташа кивает. Верно, рассказывал Николай. Молчун, каких поискать, весь отряд над ним за то подшучивал - а ей, Наташе, рассказывал. О прежней жизни, о доме, о невесте. Говорил, и смотрел на Наташу, не отрываясь. Странно смотрел - не вспыхивали румянцем под этим взглядом щеки, ни одной нехорошей мысли в голову не закралось, только одно понимала тогда Наташа - с ней рядом Николаю легче отчего-то вспоминать прежнюю жизнь, мысли о которой, кажется, за семь замков запрятал... Почему, с чего Николай ей так доверился - может, с того, далекую невесту Николая тоже Натальей звали, а может, и с другого чего? Не спрашивала Наташа, а сейчас и вовсе не до того. - Наташа... Невеста, да, а сами-то только между собой и уговорились. Перед людьми... не успели, не знал никто, а сейчас вот... поздно. Только это одно и осталось... - глянул Николай с нежностью на ленту в Наташиной руке. - Ты, Наташ, повяжи... Повяжи мне на безымянный, чтоб... заместо кольца, а ей... ей напиши, мол, уходил Николай женихом твоим, а погиб мужем. Слово свое сдержал... Слова Николая становились невнятными, скатывались в хрип. Сколько слов таких, выпаленных в предсмертном бреду Наташе слышать доводилось, и держалась, а сейчас только чувствовала, как слезы ползут по щекам, и как холодны уже пальцы умирающего бойца, а ее собственные - дрожат, путаются, затягивая ленточку на безымянном... И когда затянулась она, дрогнули мертвеющие губы беззвучным именем, а глаза блеснули, и вздрогнула Наташа, рассмотрев в этих глазах не своё отражение, а другого человека - почти что с ее глазами, и волосами светлыми, как спелая пшеница. Об этом Наташа тёзке писать не стала. Зато всё остальное написала честно. И о словах Николая, и о кольце, что кольцом не было, и о том месте, где Николай с тем самым кольцом в землю лёг... Как вспомнить то место? Как не забыть за боями, за смертью, за пеплом, из которого восставала страна? А вот сейчас идет Наташа по узкой тропке, и знает, куда придет. Узнает это место еще до того, как подходит, да и как не признать - откуда взяться в лесной глуши посаженным кем-то розам? Разрослись, алеют, точно огоньками светятся в лесной тени. Кому и светить-то? Разве что Наташе Романченко, да той далекой, светловолосой, посадившей эти самые розы, оставив в них своё имя, своё сердце и исполненное обещание, скрепленное словом и тонкой ленточкой - крепче крепкого. И улыбается Наташа светло и успокоенно, глядя на эти розы. Алые, как знамя Победы, как пламенные, как сердца борцов за счастье народное... И той великой революционерки, носившей имя в честь алого цветка... Если что-то и осталось Наташе сделать в память о прежнем, так только одно, и об этом она думает, направляясь в обратный путь по лесной тропинке. А под сердцем - тепло и трепет. Совсем уже скоро... Почему-то верится Наташе, что будет дочка, и от этой мысли снова улыбка на ее губах, но уже без грусти. Она уже знает, что дочку свою назовет в честь пламенной революционерки, в честь тех цветов, что и в лесной чаще цветут-горят яркими огнями, неугасимыми и вечными, как память.