Символы

«Символы»

Чувствуя себя бесконечно обязанным перед этим бесконечно запятнанным листом бумаги, я хочу сказать несколько слов о названии. «Символы» — вычурное и кричащее, не оставляющее место свободным размышлениям. Признаться, я всегда был зависим от символов и символизма в книгах и фильмах. Эти детали — чертята, прыгающие меж строк и корчащие злые рожи читателю — добавляют жизни любому тексту. Символы в настоящем их представлении превращают классическую литературную интригу в познавательную игру поиска нитей, ведущих к основам сюжета и концу истории. Конец истории — смерть. Неотвратимо и неизбежно, смeрть одной из главных героинь этого из рук вон рассказа. Я много размышлял о более конкретном названии: «Сломанные крылья» или «Знамения любви»? В конце концов, вы видите то, что видите, не имея ни малейшего понятия о сути. Так тому и быть! Читатель никогда не узнает, каких мук мне стоило написания этого, к слову, от первой буквы и до последней точки правдивого рассказа. Она должна yмeрeть. Неописуемо красивой и неописуемо ужасной смeртью, знаменующей и начало и конец. На собственное удивление, я был достаточно везуч, чтобы попасть в круговорот сомнительных событий, приведший меня к ней. К той, что было суждено yмeрeть. Несс. Франция. Город Н. Речь пойдёт об yбийствe. Прекрасном на поверхности и ужасном в своей сути yбийствe молодой девушки. Не могу поверить своей удаче! Наконец-то, под конец этого дрянного года и конец этого не менее дрянного десятилетия, мне довелось написать что-то действительно кровавое и приковывающие внимание молодых читателей. Да, в наше время молодежь любит смотреть на добротные yбийствa, подкреплённые символизмами, а так же слезливыми историями главных героев. К сожалению (или к счастью), здесь вы не увидите «хорошего» злодея. Всё-таки описывать превратных парней, совершающих ужасные поступки, ради красного словца: «Месть» и оправдывать их действия тяжбами прошлой жизни — не та стезя и не та ниша, которую я хочу занять в литературных кругах. Будь же они неладны! И всё же начитавшись историй Томаса Харисса о «великом и ужасном» Ганнибале Лекторе, я на секунду усомнился в своих знаниях о человеческой душе. Глубокой, непостижимой, неукротимой. В нашем обществе принято делить все плохие поступки (включая yбийствa) на две категории: чувства и эмоции. То, что идёт первым всегда более глубокое, долгоиграющее. Всегда чувства тяжелы и, скажу это сознавая всю иронию — yбийствeнны. Они привязаны к материальному или абстрактному объекту, что делает их более важными на фоне краткосрочных эмоций. Бешенство как эмоция не равно чувству гнева, а значит и чувство скорби не равно эмоции досады. Не спорю с тем, что границы этих понятий так тесно связаны, что смешиваются воедино, мешая проникнуть в саму суть. Возвращаясь к yбийству молодой девушки, хочу сказать, что оно было совершенно на чистом побуждении, короткой вспышке эмоции, которая, несомненно, забрала у меня заслуженную вторую часть этого повествования (а ведь я заслужил!). И всё же я не виню yбийцy. Осуждаю, потому что иначе меня бы закрыли в какой-нибудь больнице, пахнущей формалином и безумством. Осуждаю, но не могу винить, как не могу винить старого друга совершившего ужасный проступок. «Прощай, yбийцa!» — именно так я скажу ему в последний день нашей дружбы, проклиная его оставаться в геенне огненной до скончания веков. Как я уже сказал, люди любят восхищаться yбийцaми, но не любят когда их восхваляет автор. Могу ли я назвать себя соучастником? Молю тебя, дорогой читатель, не пиши заявление в местные отделения ленивых органов, потому что я уже сполна наказал себя за то, что мне пришлось раскрыть тебе интригу этого великолепного yбийствa. Я стал сoyчaстникoм, только лишь глядя и слушая. Я проклят до скончания своей жалкой писательской жизни мучиться кошмарами и виной. Но эта история начинается не на моменте вечных рассуждений о жизни и смepти или о глубине человеческих чувств. Эта история начинается тогда, когда моя неотъемлемая неудачливость, сменилась чередой белых полос, которые, как я понял много позже, вели меня к той, что суждено yмeрeть. В одно из тех холодных утр, которые я проводил в полном одиночестве, страдая от неизвестной болезни и писательского кризиса, из кипы писем и бумаг, приходивших неизвестно откуда и уходивших от меня неизвестно куда, я выбрал конверт, что симпатично заляпали вином. К удивлению письмо пришло от моей старой подруги, которая считалась таковой лишь потому что иногда я помогал ей с романтическими записками для её романа. Эрик была одной из тех счастливых писательниц, купающихся в лучах славы после написания одного не особо искреннего романа, действия которого завязаны на отношениях кого-то с кем-то, а так же на всех интимных подробностях этих отношений. Сейчас она готовилась к печати второй своей книги ещё больше первой блиставшей постельными мерзостями молодых любовников. А узнал я это из тех несуразных отрывков, что она присылала мне на проверку, будучи неуверенной, практически в каждом своём слове и изречении. В письме (какое счастье!) не находилось огрызков её романа. На вырванном из отельного блокнота листе значилось несколько абзацев, приведших меня в давно не испытываемый восторг. Моя подруга Эрик Л.Д., получив ещё немного славы в процессе публикации, отправлялась мировое турне. Зная о том какие трудности обычно испытываю я в путешествиях, когда устав от серости одиноких дней отправляюсь на поиски вдохновения, в благодарность за мои труды (которые на самом деле таковыми и не являлись) она оставила мне, её скромному неизвестному никому покровителю, свою квартиру на западном берегу Франции. В письме значилась дата моего отъезда, но с жирным знаком вопроса в конце, а значит, я мог рассчитывать на месяц (или чуть больше?) бесплатной жизни у тёплого побережья. Уже к вечеру, наглотавшись безвредного успокоительного из соседней аптеки, я сел в самолет, покидающий грозный Нью-Йорк, и летящий навстречу солнечному французскому ветру. О, в каком же я предвкушении! Чувствую начало нового интересного сюжета, на завершение которого, полагаю, мне вновь не хватит сил. Весь мой трепет съедался перепадами давления в забитом самолете, между сидениями которого сновали нервные стюардессы. Видимо, успокоительное начинало действовать, даря моему сердцу спокойствие, а внешнему виду освобождение. Боже мой, я выглядел, как живой мертвец, решивший заняться побегом из родной страны и своего уютного кладбища… Бросив взгляд в круглое окно, я погружался в дрёму, укачиваемый поистине сказочным видом. Франция. Страна, пахнущая свежеиспечённым хлебом и золотым солнцем. Великая страна любви, свершений и зелёных полей! Где, как не здесь, начинать роман о жизни и смерти, о любви и её символах, о людях, скверно говорящих на родном языке, о прожигателях жизни и об их вечных скитаниях в потёмках судьбы. Все они без исключения yбийцы. Убийцы чувств и эмоций, дешёвого вина и бесконечно yмирaющегo времени. Французские аэропорты всегда особенно приветливы и шумны. Сидя у регистрационных окон в нескончаемой очереди, я проследил, кажется, сотню распадов и схождений семей, браков, странных партнёрских отношений и (ред.) Здесь вечерний воздух пах свободой. Пах вечной революцией и страстью. Как только выдастся свободная от безделья неделя, обязательно сюда вернусь. К широким дверям вплотную подъехала синяя машина, мало напоминающая такси. — Куда? — крикнул скрипучим голосом водитель. Будь проклята та секунда, когда от успокоительного потерялась моя голова и я, решив не ждать подходящей машины, лениво вполз в салон Франека Смиттерса. Или просто, как его называли все вокруг кроме жены и больной матери, Франа Смита. Убийцы, ещё не ставшего таковым. Фран был коренным французом. Или закоренелым, каким он всегда виделся мне. Серьёзный, никогда не покидавший границ своей страны, Фран был одним из тех французов, что, не имея за душой ни франка, смогли в своих бандитских кругах достичь второстепенных вершин. Да, именно второстепенных, ведь Фран не был известным мафиози, за которого всю грязную работу выполняли его «свободные рабы». У него в наличии имелось несколько работяг, для которых развод туристов был основным заработком, а так же несколько людей поумнее, да с работой получше, которым он доверял Особо (именно с большой буквы) важные дела. Фран — лгун, Фран — мошенник, имеющий высокие принципы, обернутые в хлопковые рубашки с налётом некоторой французской безвкусицы. Фран был мерзким. Не самым наимерзейшим из тех, кого я знал (а знал я, поверьте, многих), но непредсказуемо мерзким, таким, каких не жалуют за круглыми столами и на светских приёмах. Его чёрные, вечно блестящие по неизвестным мне причинам, волосы туго зачесаны назад, придавая ему вид надутого мокрого гуся. Один золотой зуб, иногда выглядывающий из огромного растянутого в надменной улыбке рта, делал его старше своих лет. Да, я думал ему далеко за сорок, но ему оказалось всего двадцать девять. В любом другом развитии сюжета, в любой другой истории, Фран представлялся бы читателю злодеем. Скрюченным и маленьким, от которого пахнет лошадиным дерьмом или чем хуже, но Фран не был злодеем (хоть и был на него похож) и пахло от него едким одеколоном, а не дерьмом. Хоть я не берусь судить о запахах человеческой души, но точно знаю, понюхав душу Франа Смита, я наверняка бы учуял всё разнообразие конюшн, что на окраинах Франции встречались на каждом углу. Он разводил туристов на деньги, показывая фокусы с мечеными картами или «огненными кубками» (хорошие фокусы для того, чья душа пахнет дерьмом). Но так же Фран не брезговал разводить людей богаче, работая «жулио» в казино и дорогих пабах, за одну ночь он и его неказистая банда зарабатывали больше чем любой клерк за месяцы своего неблагодарного труда. Несмотря на это, Фран был беден как Иов (только далеко не был праведником), он просиживал и прожигал всё заработанное на скачках или играх в покер в Богом забытом пабе «Синяя звезда»... (ред.)