We are far from holy

Всегда можно найти способы сделать праздник еще лучше. Немного пораньше приехать в “Скандалы”, немного больше танцев, немного больше текилы – две лишних рюмки сверх нормы – и обилие розовых сердец вокруг вполне можно пережить. Яркие вспышки стробоскопа слепят глаза, сбиваются на атональный ритм, в резонанс с громкими басами, но Себастиан все равно замечает: вечером праздничного четверга Блейн Андерсон входит в двери “Скандалов”. Он смущен или растерян – может, все сразу – и совершенно точно дезориентирован, как потерявшийся щенок. С другого конца зала Себастиан ловит себя на том, что слышит учащенное сердцебиение Блейна. Самообман, конечно, но приятный – из тех, что повышают настроение и самооценку, не смотря на все доводы разума. А еще разум подсказывает, что появление сегодня и здесь Блейна Андерсона совершенно неуместно. Хороший мальчик Блейн, вцепившийся в барную стойку, как в спасательный круг, совершенно точно не вписывается в антураж. Как чужеродное тело. Как явление ангела посреди Содома – такие истории заканчиваются плачевно, но Себастиан готов сгореть в геенне огненной. Коснуться ангела и – гори, детка, гори, никаких сожалений, упасть в небо или рассыпаться прахом, все будет неважно. Потом. Сегодня пьяный вечер, утопающий в алом мареве – от зеркал, от кубиков льда, от стаканов, от улыбок и вычурных нарядов отражаются сотни сердец: маленьких, больших, пурпурных, розовых, они сыпятся прямо с потолка яркими блестками и конфетти. Сегодня в обреченный Содом вошел ангел. Потерявшийся ангел Блейн Андерсон – Себастиану наплевать, что привело его сюда. Следствия интереснее причин. Он хочет танцевать с Блейном. Он хочет трахнуть Блейна. Он хочет свои небеса. Себастиан говорит: – Давай потанцуем. Говорит: – Один танец или два, а потом... На нижней губе Блейна сверкает прозрачная капля – что он там пьет? неважно – ее нестерпимо хочется слизать. – А потом? – спрашивает ангел, уставший ждать ответ. – А потом, – улыбается Себастиан. – А потом мы вознесемся. И все-таки подается вперед, проводит языком по нижней губе Блейна, пробует на вкус – сладко. Окружающее пространство смазывается в одно сплошное пятно, кружится цветным калейдоскопом, разбивая на мелкие осколки стекла реальность. Блейн в его руках податливый и горячий; они танцуют – Себастиан вжимается в него бедрами, забирается пальцами под рубашку, проводит по влажной пояснице на границе ремня, коротко кусает за нижнюю губу, уже слегка припухшую от этих недо-поцелуев – они продолжают танцевать, продолжают танцевать, продолжают... Пока Блейн не говорит: – Хватит танцев. Блейн тянет Себастиана с танцпола, цепляется за его запястье, будто боится потеряться – но он уже потерян, заблудиться сильнее просто невозможно – ведет куда-то. Озаряемая цветными вспышками площадка остается за спиной, Себастиан не оборачивается, просто знает, что там стало темнее, потому что ангел покинул ее. Себастиана несет вперед, за Блейном; его ведет огонь или просто – ведет. Гори, детка, сжигай дотла. В чиллауте темно, но зрение Себастиана сегодня вытворяет странные фокусы: он видит Блейна так ясно, словно тот сам излучает свет. – Ты светишься, – уже вслух, с почти детским восторгом. – Светишься изнутри. И никогда еще Блейн не выглядел настолько ненастоящим, в нем исчезает все человеческое. Себастиан не может остановиться: смех, страх и возбуждение бурлят в крови. Он не хочет останавливаться. Чужая скула под пальцами жесткая и гладкая. Просто теплая кожа и кость под ней, и немного прилипших блесток, осыпавшихся на них еще на танцполе. Пальцы скользят ниже, по горлу, – задерживаются там, где бьется бешеный пульс, – а потом снова вверх, к приоткрытым губам. Себастиан нажимает чуть сильнее, чувствует твердую кромку зубов и горячую влажность языка и не может сбросить с себя оцепенение. Это какой-то ебаный транс или гипноз. Или ангельские штучки Блейна Андерсона. Он еще раз проводит подушечкой указательного по нижней губе, потом вдоль подбородка коротким мазком – оставляет влажную дорожку – и так Блейн выглядит еще совершеннее. Пылай, детка, пылай грехом и дыши святотатством. У Блейна шальной, расфокусированный взгляд и блестки на невозможно длинных ресницах. У Блейна сбитое дыхание и севший голос: – Себастиан... И он слушается. Он опускается на колени, жадно проводит руками вверх-вниз по подрагивающим бедрам и наконец-то тянется к зипперу. Блейн выдыхает сквозь зубы, шипит и, кажется, тихо ругается себе под нос. Себастиан не прислушивается к голосу, ему все равно не понять, о чем могут говорить ангелы; наслаждается ощущением рук в своих волосах – Блейн бездумно перебирает пряди, слегка дергает, – а потом полностью берет член в рот и начинает сосать – быстро, забирая глубоко в горло – так, как всегда хотел. Блейн стонет громко и Себастиану кажется, что он слышит музыку сфер. Блейн просит: – Еще. И: – Быстрее. И: – Пожалуйста. Пожалуйста. И кто Себастиан такой, чтобы отказать. Проходит минут пять, или, может, время вообще истончается, раскалывается на разрозненные бессмысленные фрагменты; Блейн тянет его вверх – на себя, и еще ближе, ну же, еще ближе – впивается в губы отчаянно; через секунду его поцелуи уже неуклюжи и беспорядочны, он то сбивается, тычется слепо куда-то в щеку, и в скулу, и в шею – куда может дотянуться, – то снова припадает к губам; блестки на его лице сверкают еще ярче. А потом – немыслимо – Блейн спрашивает: – Ты же... хочешь меня, да? Хочешь? И Себастиан отрывается от вылизывания его шеи, замирает на миг, а потом запрокидывает голову – он ничего не может с собой поделать – и смеется. Громко, радостно, выпуская на волю переполняющее его шальное счастье. В голосе Блейна столько неуверенности – господи! – Себастиан даже не может ответить. Я горю тобой, детка, сгораю, мог бы сказать он, успокоить, но сегодня не вечер слов. Он поворачивает Блейна, снова подталкивает к стене, утыкается на секунду лбом ему в затылок – вдох, еще вдох, коллапс легких, вдох, ну же, вдох – и все-таки произносит, насильно выталкивая из глотки слова, потому что Блейну нужно это услышать: – Это не желание, Блейн, это жажда. И Блейн вздрагивает, безотчетно подаваясь назад, вжимается Себастиану в пах. И этого почти достаточно, чтобы кончить. Почти – и чтобы это предотвратить, Себастиан старается думать о разных неприятных вещах: об адских кострах, например. Или о Хаммеле. Последнее куда действеннее. Но потом он вспоминает, что Блейн сейчас здесь – насаживается на пальцы Себастиана, сбивается со стонов на ругань и обратно, раскрывается под ним и для него, словно именно для этого и пришел сегодня в “Скандалы”, чтобы найти. Чтобы найтись. И это понимание проникает в кровь, разливаясь жидким огнем по венам. Себастиан горит. И Блейн, кажется, горит тоже. Давай же, детка, давай – вместе. Реальность замирает, сужается до размера игольного ушка, когда Себастиан входит одним плавным толчком. Звуки исчезают. Мир исчезает, когда Блейн подается бедрами навстречу, скребет беспомощно ногтями по стене. Сегодня ангел, как чертова блядь, – берет все то, что ему дают. И просит еще. Сегодня Себастиан боготворит Блейна Андерсона так, что, кажется, кричит об этом во весь голос, не сдерживаясь. Он смотрит на темные завитки волос у основания шеи и знает, что не имеет на Блейна никакого права, никогда не имел, но с самой первой встречи – или даже до нее – Андерсон принадлежит ему – это просто знание, не требующее аргументов. Аксиома без потребности в доказательствах. Хитровыебанный парадокс. Себастиан видит профиль – голова опущена и чуть склонена набок – видит зажмуренные глаза и приоткрытые сухие губы, темные стрелки ресниц отбрасывают тени, чертовы блестки повсюду, и все не в фокусе, но образ застывает расплавленным золотом под веками: с выражением лица, как у Блейна сейчас, входят в райские врата. И Себастиан спешит за ним – догнать, успеть. Он не слышит, только видит движение губ, впитывает безмолвное: – Еще... И Себастиану не остается ничего другого. В это мгновение одуревшей ярости мир снова обретает краски – черное, розовое, белое, красное; скудный спектр – руки скользят по коже, каждая мышца горит огнем, легкие сдавлены до невдохнуть. А потом Блейн откидывает голову назад, Себастиан делает глубокий вдох... Гори, воспламеняйся, взрывайся, разлетайся пеплом по ветру, детка, но только вместе со мной. Блейн поправляет одежду и не смотрит в глаза. Ангела трахнули – распяли – посреди Содома, но Содом устоял и небеса не рухнули на землю. Себастиан поддевает пальцами подбородок, заставляет посмотреть на себя – но ему самому почти больно смотреть на Блейна, в нем слишком сильно благоговение – и шепчет прямо в губы: – Ты больше не потерян, Блейн. Я нашел тебя. Блейн смаргивает, будто с трудом возвращаясь в сознание. И вдруг улыбается несмело – Себастиану чудится, как небеса просачиваются ему под ребра, – закусывает губу: – Не отпускай, ладно? Не хочу больше теряться. На его лице по-прежнему мерцают блестки, и конфетти запутались в волосах. Себастиан говорит: – Нет, конечно, нет. Говорит: – Пойдем, ты должен мне еще один танец. Ладонь в его руке горячая и сухая. Будем гореть вместе, детка, ныне и присно, и вовеки веков.