Separazione

Среднего роста девчушка с морской бирюзой в глазах. Загадочный, молчаливый и много чего скрывающий парень с волосами оттенка яркой розовой жевательной резинки. Они познакомились не так давно, но по ощущениям оба были уверены, что знают друг друга с пеленок. Всегда ясная и нежная улыбка Уны, которая не сходила с ее лица ни на минуту, пока та была рядом с ним. Всегда за себя говорящие и глубокие глаза Солидо, которые не уставали смотреть на нее. Все подруги и родственники Донателлы сказочно радовались ведь чего уж там, та будто попала в сюжет очередного сериала о любви до гроба. Ей и самой все это доставляло. Отец Назо лишь с добротой в глазах и желанием слушать смотрел на парня, когда тот рассказывал, как же его возлюбленная прекрасна, где днями пропадают и как хорошо проводят время, когда находятся рядом. Они проводили дни и ночи в компании друг друга, они никогда не устанут держаться за руки, гуляя по пляжу на багровом закате, чей свет так красиво падал на их лица. Все было идеально. И дальше будет. Даже если Сол начал резко меняться в настроении, даже если становился более закрытым, чем раньше, даже если неоднократно переставал себя контролировать и мог вспылить, наговорив девушке лишнего. Донателла, ах, глупая Донателла, уверена, мол, все это ненадолго, все это потому, что Назо стал уставать на подработках, что его резкие смены в мимике и даже повадках от сильной нагрузки. Но верилось в это мало. Как бы Уна не гнала липкие мысли из своей головы прочь, возможно ведь юноша начал в приличном количестве выпивать, рассуждала она, но у того никогда не было пристрастия к алкоголю. Возможно подсел на какую дрянь, загоняя себя в могилу и боясь рассказать, но не было ни одного звоночка. Знал только сам Солидо. Отдаляться. Они стали отдаляться. Тонкими пальцами с всегда аккуратными ногтями девушка хваталась за лиловый свитер в истеричных мольбах поговорить и объясниться, что происходит с мужчиной, который служил и служит ей смыслом жизни. Барахтаясь на полу в истерике она винила себя, ведь тот лишь одергивал ее нежные руки, закрывая за собой дверь, не роняя ни слова, не давая даже намека на реакцию. Просветления в его состоянии были все реже и реже, но, тем не менее, в эти моменты все было так же, как и месяца назад. Назо сыпал на кожу ее рук сотни поцелуев, разбито молил простить, прекратить во всем винить себя одну и остановить реки из кристально чистых слез, которые заливали девичьи щеки всякий раз, как та называла его имя. Он ведь и сам до конца не понимал, что с ним происходит. Почему же после каждого провала в памяти его и только его Уне все тяжелее, почему же та стала такой пугливой, почему же уголки ее тонких губ, которые Сол так любил целовать, больше не расплываются в улыбке, озаряя его душу теплым светом? Почему же проблемы с его состоянием так пагубно влияют на его девушку? Что же случается с очередным провалом в памяти? Дона любила все так же ясно и с надеждой, что все это рано или поздно закончится. Доне было больно так, будто в ее грудной клетке бьется уже и не сердце вовсе, будто изнутри по ее ребрам стучат твердым кулаком, делают из крепкой костной ткани порошок, предварительно разделывая на белоснежные обломки, а из органов–неприятно чавкающую мясную кашицу, отделяя жилы и вены от общей массы, чтоб после резким движением разорвать остатки когда-то исправно работающей и столь важной кучки мышц. Она надеялась, что мальчик, что ее некогда солнечный и чувственный мальчик снова вернется, снова станет одним единым целым, что безэмоциональное, часто позволяющее себе говорить самые режущие колкости в ее адрес чудовище, в которое тот превратился уже окончательно, пропадом пропадет, что все станет хорошо, что она, в конце концов, будет наслаждаться его компанией без страха. День порознь. Неделя. Две. Вот уже месяц. Звонки со стороны Донателлы доносятся реже и реже, под конец прекратились полностью. Она не видит смысла трезвонить круглыми сутками. Все равно никто не светится желанием взять трубку. Наконец номер домашнего телефона Сола. Почти мгновенный ответ, краткая просьба быть на месте их первой встречи к восьми вечера. Дождалась. Уна еще никогда так быстро не собиралась. Оставила все заморочки, нарядилась в уже узнаваемый всеми топ и свободную юбку, разве что накинула олимпийку матери. Ветер сегодня не по-детски разыгрался, замерзнуть проще простого. Судорожный поворот ключей. Входная дверь закрыта и теперь остается только успеть добежать до той самой остановки. Уна понимала, что это наивно, что глупо. Понимала, что если будет верить до последнего осколки амбиций только глубже врежутся в кожу. Но ничего с собой поделать не смогла. Наконец на месте. Назо уже ждал. Он всегда приходил раньше положенного, сейчас тоже себе не изменял. Издалека он казался возмужавшим. Действительно ведь. На этот раз он без своей привычно странной косы, волосы до лопаток, уже больше уходящие в темный алый, свободно играли с порывами бриза. Рельефы тела стали куда более заметными, даже в плечах тот стал шире. Было видно, что излюбленный свитер Сола начал становиться для его габаритов слишком малым. Парень не замечал Дону, пока та не подкралась со спины и игриво прыгнула ему на шею. Схватил и начал кружить уже совсем хрупкую в сравнении с ним девушку на руках, попутно поцеловав в каштановую макушку. Для обоих это действие было крайне интимным, а как иначе, после такой-то долгой разлуки? Встретились взглядом и несколько секунд смущенно таращили глаза друг на друга, через мгновение послышался звонкий хохот. Они наконец смеются, смеются вместе. Предложение прогуляться. Все такое же, как в их первую встречу, горячее солнце расплескало малиновых оттенков свет по глади морской воды. Крик птиц, удары волн о камни на берегу. Впервые за эти долгие три месяца все было так спокойно. Робкая прогулка, снова грубая уверенная рука в ее руке. Ладонь не такая теплая, не такая нежная, как была раньше, не вмещается в женской ухоженной конечности полностью и теперь ведет уже он. Хотя, кого это волнует? Главное, что сейчас Уна наконец рядом с единственным дорогим ей мужчиной. Пара обогнула своим путем практически всю линию берега, говоря обо всем и сразу. Черепная коробка девушки разрывалась от радости, даже если та старалась всего не показывать. Идиллия, все вновь на своих местах, все снова так, как и должно быть. Ох, нет. Постойте. Мелкое отвратительное и неуловимое в ее голове не давало покоя, будто назойливая муха, которая нежилась на сгнившем ломтике арбуза, но решила наконец оторваться и заявить о себе. «Всего лишь затишье перед бурей!» визжало это мерзкое чувство. «Что-то не так, явно не так! У тебя получалось вешать лапшу на уши близких все это время, говоря, что все прекрасно, противная лгунья, но саму себя обмануть не пытайся! Я не позволю! Ты сама себе не позволишь!». Отогнала это прочь, может быть и на время, но момент своей развившейся паранойей она испортить не позволит. Через почти час спустя потемнело, вернулись на исходную местность, только под конец оба поняли, что не отпускали друг друга даже на минуту. Ещё несколько десятков секунд и пропустили бы последний ходящий в такое время автобус. Солидо нужно было выходить буквально через остановки две, но ради приличия решил проехаться с девушкой, чей путь лежал на другой конец города. Уходя обнял Дону так крепко, как только мог, будто это был последний раз. Осталась одна, доехала домой тихо с большими усилиями, потому что позволить себе разрыдаться от счастья в общественном месте никак нельзя. В это время Сол уже сидел в своей маленькой комнате. Отец предупредил, что задерживается на церковной службе. Думал. Думал долго, думал так, что не спал всю ночь, прекратив только под раннее утро. Правильно ли все он делает? Правильным ли было решение лишний раз обнадеживать? Точного ответа дать себе так и не смог. Пялился в одну точку на обоях практически не моргая, мял в руках свои неестественного цвета пряди, смотрел на ладони в попытках воспроизвести чувство ее руки в своей, периодически срывался на агрессию и ударял грузным кулаком о хрупкую стену, у которой стояла кровать. Он злился на свою трусость. Он злился на боязнь ранить и сломать, но прекрасно понимал, что другой возможности не будет. Не переусердствуй. Пробить дыру, раздробив и без того забитые костяшки пальцев еще не хватало. Лучи начали стучаться в окно. Зажмурил глаза и провалился в долгий, мучительно долгий кошмарный сон. Проснувшись под вечер все повторилось. Идентичный звонок, идентичная реакция второй стороны, идентичное время и место встречи. Одно лишь «но»: Солидо исчез, исчерпал себя целиком и полностью. Снова пришел раньше, подавил в себе желание любезничать. Дожидался. Он всегда слышал то, как Донателла подползала к нему из-за спины. Он всегда делал вид, что на самом деле не замечал, только бы порадовать единственное, что проливает свет на его глупую жизнь. Но сегодня не всегда. Оперевшись на фонарный столб выжидал, а после обернулся, когда та хотела повторить уже традиционное действие. Он велел ей присесть на лавку у все той же остановки. Послушалась. Еще десяток минут, стоя на том же месте, Сол молча рассматривал каждый сантиметр тела девушки. Старался запомнить все до единого. Каждую родинку, каждое пигментное пятно. Дай ему волю и Назо бы сосчитал ее ресницы. Когда напряжение достигло крайней точки, и Уна уже собиралась спросить, что произошло, юноша резко разомкнул губы, которые с этого вечера без перерывов начала скрывать темная помада. Обронил самое отвратительное прощание, которое только смог из себя выдавить. –Послушай, ты жалкая. Ты отвратительна. Каждая клетка твоего, Дона, тела отвратительна. Ноешь не лучше моего папаши, который говорит все то же самое. Я стал другим, я стал лучшим. Нет больше никакого Солидо Назо, нет в помине, его давно не стало. Забудь об этой жалкой тряпке. Забудь все, что было между ним и тобой. Солидо растворился, как мелкая хрупкая ракушка в пустыне с зыбким раскаленным песком. Он поглотил ее, зарывая глубже и глубже, и вот она уже так далеко, что никогда и никому больше даже не придется вспоминать о том, что та когда-либо существовала. Все вы рыдаете и просите меня объясниться, я же вижу, что выплясывать перед подобным тебе скотом нет никакого смысла. Отец водит меня по врачам, откровенно говоря, у меня нет сил и желания терпеть дальше. С каждым днем и каждой речью на эту тему охота растолочь родительскую голову в фарш растет и, раз уж дошло до откровений, становится все менее податливой. Все под контролем, ох, под жесточайшим контролем, таким, каким вам всем и не снилось, но вы все не верите. Вам просто не дано понять то, что чувствую я. Даже, хах, не так. Чувствуем мы. Мы больше не представляем собой что-то единое. Мы с недавних пор больше не одни. Я собираюсь уехать, уехать как можно скорее, завтра или даже этой ночью. Далеко, билетом в один конец. У тебя не остается смысла по мне тосковать, ничего не будет, ничего не вернется, никогда, никак и ни при каких обстоятельствах. Наша связь всего лишь ошибка. Мое прошлое «Я» ошиблось, ты ошиблась. Мы стоим на том же месте, где это все и началось, забавно, да? Ты ждала тут, чтобы добраться до дома, сидела и ждала, а он по ошибке сел не в тот автобус и мы ехали с тобой вместе. Когда на конечной вышли кроме тебя никого не осталось, вот он и попросил помощи. А потом и номер твой попросил. Очень забавно. Какого же черта его зацепила такая наивная, — мелкая пауза, он будто не хотел произносить подобное, — дура, какого же черта я сейчас стою все здесь же и говорю с все той же дурой? В ответ только молчание с глазами на мокром месте. Еще слово, и Уна бы снова позволила вырваться громкой истерике наружу, как во все предыдущие разы, но ее держало собственное достоинство. Что-то важное внутри оборвалось, словно натянутая струна измотанной гитары, которая звонко и послушно помогала выдавать мелодию долгие годы, но под конец стала годиться только для свалки. Подняла красные белки и просто смотрела, смотрела на его вьющиеся на прохладном ветру волосы, которые покрылись болотного цвета пятнами, не издавая ни звука. –Верно, ты и не ответишь. Двери салона открылись, крепкий и значительно выше, чем был раньше, парень, забираясь на первую ступеньку, в последний раз обернулся, чтоб посмотреть в зрачки той, кто все еще им дорожила, хоть и уже окончательно безответно. Не заходя дальше посоветовал обездоленной убраться из Сардинии к полуночи. Вынул из кармана руку и швырнул на белоснежный песок несколько монет, — девушка не взяла с собой денег на проезд. Уехал. На этот раз навсегда. В последний их вечер, проведенный вместе, на последнем их общем закате, стоя на остановке и дожидаясь последнего автобуса до дома, Назо убил в ней этот мизерный, но все еще на удивление дышащий остаток ребяческой надежды. Уна смотрела на уже практически полностью пропавшее за горизонтом рыжее солнце. Она не думала ни о чем, но в то же время в голове ее звенели все сказанные им ранее слова, все признания в бесконечной любви и клятвы умереть в один день, держась за руки. Все надежды и планы, что они строили, эта счастливая призрачная семья, эта шумная пышная свадьба, которая теперь уж точно не будет весить больше, чем девичья фантазия. Не было сил даже на слёзы, да и какие слёзы, все бестолку. Подобрав деньги девушка не особо долго дожидалась транспорта. В раздумьях и не замечая течения времени ей показалось, что на своей родной улице дева очутилась крайне быстро. Монетка в одну лиру словно специально оказалась лишней. Оставила на память. Грех было не забрать одну из немногих вещей, с которыми Сол имел какую-либо связь. Забежав домой она начала собирать нужные вещи и решила отправиться к тете в соседний городок, который был еще меньше, чем сама Сардиния. Не потому что Сол так сказал, вовсе нет: ей не хотелось находиться там, где все веяло воспоминаниями об их истории, которая с треском оборвалась так же резко, как и началась. Там, где каждый фонарь служил куском ранней прогулки. Там, где каждая лавочка являлась местом для ребяческих робких поцелуев и объятий. Там, где даже ее родная квартира представляла собой уголок для приторного продолжения их вечера. –Прекращай, — шепот вырвался из уст девушки, пронесся по комнате, моментами прерываясь от кома в горле, — копание в прошлом не изменит настоящего, ты знаешь это, ты сегодня окончательно в этом убедилась. Бери себя в руки и прекращай. Вытерла краем своей юбки подступающие капли соленой, горькой жидкости, которые так норовят соскользнуть со слизистой больших, разбито искрящихся зеркал души. Не суждено, чего поделать. Остались темными разводами на клетчатой, зеленого тона ткани. Наткнувшись на альбом с фотографиями Уна пролистала пару страниц, замечая что лицо того Назо было другим. Мягкое, без грубых черт, даже с другим взглядом. Тот, кто говорил с ней в этом часу — теперь абсолютно другой человек, с другим характером, с другими принципами, с другой внешностью. С угловатыми скулами, острым носом, с другим даже, будто выточенным из мрамора, овалом лица. Как он сам и сказал, прошлое перестало существовать. Не было особых мотивов разбираться, как же подобные метаморфозы возможны с обычным человеком. Не было желания копошиться в колючем прошлом. На предпоследней странице оставалось пустое место. Та фотография, на которой Уна на берегу моря у старой развалившейся колонны. Девушка, как сейчас, помнит все, что было запечатлено на клочке фотобумаги: шум волн, шелест душистых трав, скрип веток старых, как сама Сардиния, деревьев, зачем же мелочиться, даже направление ветра, который игриво вил ее непослушные волосы. Кажется, велела юноше оставить снимок себе, что он послушно и сделал. Ее излюбленный розовый бутон, которым та жила и дышала, который охраняла бы ценой всей своей жизни и который тщетно пыталась спасти, закрыть хрупкой узкой женской спиной от всего мирского да отвратительного, под давлением времени безвозвратно увял, а она, приняв то, что это конец, — увяла вслед за ним. Со своим мелким, но морально ценным ей самой грузом в руках Дона уезжала прочь даже не подозревая, что первый дом в ее родном городке уже горит убийственно красным пламенем, улицы начали заливаться жаром, а на следующее утро, на месте, где совсем недавно кипела жизнь, будет сплошная куча еще теплого пепла и обугленных трупов. Каждый сосед, знакомый, каждый друг. Без какой-либо пощады, без какого-либо сожаления. Как оказалось, не выжил никто, кроме ее самой. С горькими, отражающими палящие языки огня, слезами на глазах Дьяволо бежал к вокзалу на поезд в Неаполь, к жизни с чистого листа и мечтами о небывалой власти, жалея только о том, что повел себя как последний ублюдский кусок дерьма, сломав волю единственной, ради кого он существовал все это время, не захватив с собой ничего, кроме той самой фотографии Донателлы, надеясь, что Уна послушалась и покинула город. Как он мог еще поступить? Считал, что тщетные надежды–мука еще хуже разбитого вдребезги сердца, а для его планов даже самый мизерный кусочек прошлого мог стать фатальной ошибкой. Доппио же тихо спал в дальнем углу их общего сознания, не имея ни малейшего представления о том, куда же свернула принадлежащая некогда только ему жизнь.