Lux et Veritas

Семь месяцев она выстраивает себя заново; возводит под ребрами новые стены, аркады и храмы. Замуровывает старые двери, вычищает подвалы и чердаки. Спустя семь месяцев в новой Квинн Фабрей не остается ничего от выпускницы захолустной МакКинли Хай. И все же расстояние между Лайма, штат Огайо, и Нью-Хейвен, штат Коннектикут, – это пуповина длиною в 635 миль, которую пока не удается перерезать. Новая Квинн Фабрей каждое воскресное утро посещает мессу. Ей нравятся звонкие голоса мальчиков из церковного хора, сладковатый запах свечного воска и теплые бусины розария в руках. Иногда Квинн остается сидеть на жесткой скамье до самого заката, наблюдая за танцем цветных витражных бликов и пыли. В такие дни в голове на удивление пусто, но это блаженная пустота. Разновидность дзена. Квинн – это просто еще одна пылинка под высокими сводами старой церкви. Каждое воскресенье, после мессы, Отец Майкл осторожно касается запястья Квинн, вновь и вновь спрашивая об исповеди. У Квинн Фабрей припасена для Отца Майкла самая лучшая из арсенала улыбок: – Мне не в чем каяться, святой отец. Я безгрешна. Каждый воскресный вечер Квинн пишет Джо: "мне нужно покаяться, Джо, исповедуй меня". Эти смс всегда остаются без ответа. Может быть, пуповина между Лайма, штат Огайо, и Нью-Хейвен, штат Коннектикут, куда крепче, чем хотелось бы думать Квинн, и соткана не только из нескольких сотен миль. Конец семестра она празднует на пляже залива Лонг-Айленд. Несколько ароматизированных свечей-таблеток, огромная охапка белых хризантем и бутылка ледяной водки – вот и вся ее компания на вечер. Квинн пьет прямо из горла, обжигая гортань; желудок и легкие скручивает спазмами, невольные слезы безнадежно портят макияж, но все неважно. "Сегодня, – думает Квинн, – абсолютно все неважно. Суета сует и томление духа". Босоногая, в белом накрахмаленном платье и потеках туши, с наполовину опустошенной бутылкой в правой руке, Квинн пускает по воде маленькие венки из белых хризантем, пристроив в сердцевину горящие свечи. Сегодня воды залива Лонг-Айленд приветствуют старую добрую Квинн Фабрей. Она скидывает платье и белье, распускает волосы и медленно заходит в холодную воду, раскинув руки. Распинает себя на воде, дышит судорожно и часто, повторяя, выжигая на языке "джоджоджоджоджо" – и это ее второе крещение. Это ее молитва – ныне и присно. Семь месяцев Квинн выстраивает себя заново, сжигая старые мосты, но все, что ей удается построить внутри – один-единственный храм с именем "Джо Харт". 635 миль и 12 часов дороги. И всего лишь одна причина, чтобы их преодолеть. Город абсолютно не изменился за прошедшие месяцы, чего нельзя сказать о Джо, но Квинн готова принять это. Наказание и искупление, все честно; она слишком долго и беспощадно ломала, перекраивала и переписывала его, словно живой палимпсест. Квинн Фабрей написала себя поверх чужой кожи. Джо Харт – это ее Галатея, созданная по образу и подобию старой Квинн. Джо больше не излучает свет, но Квинн все равно молится вслух, пока он трахает ее: – Confíteor Deo omnipoténti, quia peccávi nimis cogitatióne, verbo et ópere: mea culpa, mea culpa, mea máxima culpa. Ideo precor omnes Sanctos, et vos, fratres oráre pro me ad Dóminum Deum nostrum. Снова и снова она выдыхает свою урезанную, укороченную молитву. Нет нужды поименно перечислять всех святых, она молится одному единственному Богу, кусает его губы, царапает смуглые плечи. Ее Бог сейчас в ней. Она дождалась его, она смогла.