Звёзды горько плачут

— Мой друг мне говорил: звёзды горько плачут. Воздух со свистом выходит из дыры где-то в отсеке. Температура понижается, о чем терпеливо и настойчиво напоминает бортовой компьютер. Если Торк закрывает глаза, то он ясно может представить, как от холода сморщиваются и трескаются стены. А в космосе покрывается все инеем? Торк понимает, что давно не видел иней. Их двое — человек и машина. Они сидят на полу, плечом к плечу, в темноте и смотрят на черноту в иллюминаторе, покрытую звёздами. Робот, хоть так похож на человека, сидит с предсказуемо равнодушным лицом. Он щёлкает пальцами и чувства выключаются. «Вот мне бы так» — думает Торк и прижимается к его холодному телу. — Так вот, — продолжает Торк. — Я к тому, что когда мы умрем, то хотя бы звёзды будут нас оплакивать. Оба в эту секунду кажутся абсолютно одинаковыми — спокойными, собранными, но забившиеся в угол. Робот не боится, потому что машина — логично и просто. Торк, человек, не боится из-за логичного и простого осознания, что смерть неизбежна. Ни воспоминаний, ни сожалений. Ничего нет, кроме холода и усеянного белыми точками неба. Интересно, как по-другому воспринимается робот, держащий себя, как человек — думает Торк равнодушно. Может, только такой друг и нужен был ему, Торку. Интересно, какой короткой кажется жизнь перед смертью. — Звезды плачут. Это ведь что-то ещё означает? — спрашивает Он. — Да. У меня был друг. Он так говорил… — вздыхает Торк. — Знал бы ты, как не хочу умирать. Я столько мало прожил. Впереди у меня была целая вечность... Летели бы мы с тобой. Путешествовали. Нашли бы нужную планетку, обосновались. А так умираем. Это ведь так мало — двадцать пят лет... А умираю. По глупости. — По глупости, — соглашается Он. Сухой разум напоминает, что Торк умрет раньше него. «Ведь я — робот» с искусственной горечью делает вывод Он. Невесть сколько продержится и не знает, хватит ли ему духу покончить все самому. Может сработать сигнал самосохранения. Тогда он выживет. Будет экономить энергию, как все машины, протянет сотни лет, пока какой-нибудь корабль не подберёт его. Он знает, что люди расстраиваются, если им напомнить о том, что они безнадёжны. Он умеет любить, он привязан к Торку, думает о нем. Он знает, что означает «привязанность». Торк тоже знает, что такое «привязанность». Оба привязаны друг к другу. Алгоритм подсказывает слова, что называется «психологической поддержкой» — ложная надежда, бестелесное обещание: — Всё будет хорошо. Может быть, нас подберут и мы не умрем. — Я не дурак, — вздыхает Торк. — Я знаю, что ты не погибнешь. — Кто знает. Меня может выбросить в вакуум. И я наткнусь на какой-нибудь метеорит. — Мне не страшно. Мне просто грустно, — вздыхает Торк и быстро-быстро моргает, чтобы не заплакать. — Вот, смотри. Меня все дураком считали. Потому что я по-другому все видел… И я даже дураком притворялся. Ну, мне было интересно. Как далеко пойду и все такое, насколько глупы другие... Экспериментатор великий. Мало было людей, с которыми я мог спокойно быть собой. И в основном, этим человеком оказался ты. Торк оборачивается и ловит удивленный взгляд Она. Слишком экспрессивно: брови поднялись, глаза округлись. — А что. Я хоть очень неосторожен бываю со словами, но давным давно воспринимаю тебя, как человека. Я и дружил с инопланетянином. Тоже считал его за человека. Ты не врешь. Мой друг, инопланетянин, он… Он обманул меня. — Как? — Он умер, а обещал, что не будет этого делать. Поэтому… Это ведь второй раз, когда я при смерти… — Торк на секунду призадумывается. — Да, именно так. Второй раз. И спас меня этот друг, а ведь… — он снова вздыхает, потому что понимает, что плачет. Он отворачивается от Она, чтобы он этого не видел. Хоть робот запрограммирован на вечное сочувствие. — Я должен ведь уже привыкнуть, уже знать, какого это — быть при смерти, — продолжает он спокойно. — И почему-то в семнадцать лет мне было почти все равно, я ведь вырос на Земле, привык видеть смерть и знал, что рано или поздно все может случиться. А сейчас я ненавижу верить в смерть. И даже… Я даже не верю, что мой друг умер…— он умолкает и глядит в иллюминатор. Там блестят, переливаются звёзды. Немые и бессмысленные. Торк замечает, как дышать стало труднее. Руки заледенившие, шевелить нельзя, больно. Руки Она стали такими же стальными, как его внутренности. — Я люблю смотреть на звёзды, — говорит Торк уже тихим, низким голосом. — С Земли их никогда не было видно, а тут они близко — вот я смотрю и смотрю, чтобы уже точно хватило, чтобы оно стало обыденностью. И никак не хватит, потому что, оказывается… Оказывается… Вот, когда я думаю о друге, думаю, что у него все хорошо, просто он слишком далеко, чтобы мы могли держать связь, тогда все звёзды словно расцветают. Они как будто подмигивают мне, как он, этот друг, любил делать. А когда я думаю, что он все-таки умер, то звёзды вянут и они не подмигивают — они моргают, чтобы сбросить слезы. Я знаю правду, но не хочу верить в неё. Это не тоже самое, что Земля. Там не верили, потому что были слишком ленивы и жадны, чтобы что-либо менять. А я… просто не хочу видеть, как звёзды плачут. — А они плачут, — тихо произносит Он. — Вот видишь, как ты всё быстро понимаешь. Торк немного помолчал. — Я ведь видел, как ты плакал, когда понял, что Земли больше нет, — осторожно произносит он. — Я принадлежал Земле, — отвечает Он. Ему тоже есть о чем подумать. И есть что рассказать. Перед смертью, особенно внезапной, слишком много остаётся недосказанностей. Он похож на людей, он также много молчит. — У меня там была жена. Лора. Я тебе не рассказывал. — Я всегда знал, что ты — робот-любовник. — Жаль, я не могу с ней проститься. Или попросить прощения. — Попросить прощение за что? — Не знаю. Наверное за то, что был ненастоящим. И снова нависает тишина. Невыносимая тишина — тишина, наполненная тревожными предупреждениями. Торк снова оборачивается на Она, чтобы показать сочувствие. Торк жмурится на секунду. Холодно. Когда это закончится, Торк проснётся, встанет, и снова в иллюминаторе всё будет усеяно звёздами. Вокруг будет белый свет и серые стены. И никто не будет падать, и не будет страшных звуков в отсеке. Он встаёт, оставляя Торка одного. Тот в отчаянии, в испуге пытается ухватить его за руку. А встать не может — ноги не слушаются. Ног нет: там пустота. И зрение умирает — всё хуже и хуже видно звёзды. Мир покрылся мыльными пятнами. Сквозь воду — Торк слышит, как что-то разбивается. И долго, очень долго разбивается. Внезапно становится тепло. Полуслепые глаза видят что-то оранжевое. Яркое пятно неуверенно дрожит и пляшет. Светлее. Видимо, Он отыскал что-то деревянное и поджег. — Славная была гитара, — произносит Торк стараясь звучать бесстрастно. — Но когда закончится кислород, он тоже потухнет. — Тогда и ты умрешь. Торк чувствует, как снова может опираться спиной об грудь робота. Он улыбается, подвигается поближе к огню. На его плечах — руки Она. В глазах проясняется. Теперь он ясно видит трепещущий огонь. Если в него долго смотреть, то кажется, что там девушка танцует с длинным платком. У Кэрри был такой платок. Она была худенькая и всегда куталась в него, даже если не было холодно. Она, наверное, давно умерла. А может, и нет. Обязательно кто-то должен быть живой. Несправедливо всем умирать. И всё сотрётся, когда они умрут. Что в жизни Торка было хорошего? Что хорошее — то ушло и забылось. Не о чем плакать. Есть дело только звёздам — они станут могилой. Посмотрит кто-нибудь на небо, как Торк, вспомнит что-то, от чего ему покажется, что звёзды плачут? Звёзды будут молчать и моргать. Равнодушно, слепо моргать. — Смешно, я родился на Земле, но меня тянуло к звёздам, — говорит Торк и его голос звучит очень слабо. — У меня нет дома, но небо стало моим домом. А что смешно — ты был создан для звёзд, а тоскуешь. Тоскуешь по Земле, хоть ты ненастоящий. У тебя нет дома, потому что ты не нашёл себе места. У меня и семьи нет. Все, кто был — улетели или умерли. Родители улетели. Мишель улетел… Вот я и не верю в правду. Мой друг жив и звёзды подмигивают его глазами. — Я тоже не верю в правду, — говорит Он. — Не люблю верить, что я ненастоящий. Это нормально, это программа, чтобы мы лучше развивались, были совсем как люди. И поэтому эта правда не выбивает меня из колеи, разве что, делает послушной машиной… — Не волнуйся. Ты — настоящий. Гораздо более настоящий, чем мой друг. — Он предал тебя? — Нет, вовсе не так. Ты просто открыт и отдаёшь себе отчёт. А он… Говорю же, он умер. — Кончено, я все понимаю… Торк нахмурился. Не понимает. — Знаешь, я уже привык, что умру. Но перед смертью я бы хотел увидеть Землю. Ты, наверное, тоже. — Разве это возможно? На стенах, потолке, иллюминаторе заплясали призраки. Прозрачная трава колышется под бесцветным небом. Чьи-то руки, чей-то смех. Крик птицы. Он слышит жужжание. Компьютер проецирует видеозапись Торка. Какой человек покинет Землю, не взяв что-то от неё с собой? У Торка была гитара и запись. Он запечатлел то, что Ону было неведомо — деревню, а не шумный, полный неонов город. Корабль преобразился. Всё меньше становится огонёк, все холоднее, а компьютер предупреждает безутешно. А теперь есть ветер. Там нет звёзд, пыль там тусклая, а не блестящая. Тишину прогоняет смех. Смерть космоса — чёрную и далекую заглушает серость травы и яркость чертополоха. Открывается вид на двор. Ровная Земля, мелькает маленький, вжатый в землю деревянный дом. Чумазый мальчишка бежит с ведром воды, спотыкается и жёлтая земля вмиг становится коричневой. Женский смех. Торк слабо улыбается, а затем ложится, подложив под голову руку. Он смотрит на девушку с платком на худых плечах. Она смеётся с мальчишки. Её лицо — уставшее и худое. Появляются и друзья Торка и Кэрри — кучерявый высокий парнишка, сидит на бревне и тренькает на гитаре, а рядом стоит — худой, волосатый, смуглый человек. Показывает зубы — нет, не человек, инопланетянин. Он подмигивает камере, сливаясь со звёздами в иллюминаторе. А потом появляется птица. Она летит, на белом небе, а кажется, что летит сквозь звёзды. Чёрная, маленькая, а в иллюминаторе — огромная, как кит, и плывет по космическому пространству. — Как красиво! — восклицает Он, но Торк больше его не слышит. Огонь совсем потух, только плещутся умирающие светлые кусочки на тлеющих углях. Не хватает кислорода. Компьютер говорит это в последний раз. А птица все носится, носится. Колышется трава, в тишине гремит гитара и мальчишка оправдывается за разлитую воду. Он поднимает, обнимает Торка, укладывает его на коленях, и просто смотрит запись. Она повторяется снова — дом, грохот ведра, вода беззвучно впитывается в землю, женщина, платок... А потом птица становится белой. И даже когда показывает траву, она дальше несётся сквозь пространство. «Корабль» — думает Он и смотрит на горстку холодных угольков на полу. «Наверное, — думает компьютерный мозг, — Торк очень расстроится, когда узнает, что мы зря спалили его гитару…». И, словно в подтверждение, доносится смех — и неясно, звёзды это или запись.