I'm here to paint you with my tears

I'm here to paint you with my tears, Decried my spirit over my fears I can't walk away from all the years Serene inside, she disappears ©

– Сломай меня. Купер смотрит на острые выступающие косточки на запястьях Блейна, представляет, как на них проступают красные ссадины от веревок, мысленно ведет по ним языком, – и его самого ведет, – слизывает кровь, пробует на вкус: грех пополам с искушением. Он и раньше не жаловался на скудное воображение, но сейчас оно разливается морем, выходит из берегов. Что-то перекатывается в груди свинцовым шаром, Купера шатает, он теряет гравитацию, теряет опору, теряет координацию; координаты на теле Блейна размывает потом. И еще морской солью – Купер видит все эти белые кристаллы, рот тут же наполняется вязкой слюной. – Сломай меня. Он думает, что однажды Блейн действительно мог бы сказать нечто подобное, произнести вслух все то, о чем говорит его тело, выдавая невербальные сигналы один за одним, сбивая Куперу дыхание одной только возможностью. Запах Блейна настойчиво пробирается под кожу, хочется выцарапать его оттуда, унять этот зуд. “Нельзя” – единственное слово, из которого состоят все мантры Купера. И совсем скоро они перестанут помогать – об этом он тоже догадывается. – Сломай меня. Купер заходит в спальню Блейна, тихо прикрывает за собой дверь, поворачивает щеколду, отрезая любые пути отступления – обоим. Может быть, все это иллюзия и на самом деле шансов на побег никогда и не было; может быть, все это – они оба, вместе – предопределено с самого начала, с первого вдоха Блейна. Сейчас Куперу уже все равно, его последнее “нельзя” разбилось еще вечером о сияющий взгляд брата, вернувшегося с первого в жизни свидания. И что бы это могло еще значить, если не намеренную провокацию? Блейн провоцировал, дразнил, а значит – приглашал. Значит – готов, оба готовы. – Сломай меня. Сообщение между мозгом и телом окончательно нарушается в тот самый миг, когда Купер скидывает со спящего Блейна одеяло. Нейроны в его голове перегорают, но спокойствие – неожиданное, ведь внутри ощутимо трясет, сбивает шквальными ветрами – снисходит вместе с пониманием: скоро все закончится. Будущее облегчение холодит затылок, слегка покалывает ладони, пока Купер осторожно стягивает с Блейна пижаму, а затем раздевается сам. На самом деле, ему хочется растянуть этот момент, превратить в маленькую вечность, чтобы можно было жить ею, дышать ею, пить ее, но острые ключицы Блейна – как взлетные полосы, и Купер разгоняется с ноля до двухсот за пару диких секунд. – Сломай меня, – первое, что говорит Блейн, когда открывает глаза и смотрит на Купера нечитаемым взглядом. В чернильной вязкой глубине его зрачков отражается что-то, опасно похожее на ад. Но это тоже иллюзия, потому что Куперу неизвестно, что на самом деле произносит Блейн, разбуженный внезапным вторжением, он не привык слушать его голос – только тело, ведь тело никогда не врет, – привык смотреть на губы и мысленно их целовать. Возможно, на самом деле деле он говорит: “Куп, не надо”, но Купер сейчас словно пес, способен реагировать только на интонации – в голосе Блейна звучит просьба, этого вполне достаточно. Поцелуй выходит совсем не таким, как всегда представлял себе Купер; в нем недостает чего-то очень важного, он выходит смазанным, горчит рваными выдохами на языке. В тусклом свете все предметы в комнате кажутся слегка искаженными – как и лицо Блейна; он сам сейчас похож на предмет куда больше, чем все, что их окружает. Не то чтобы Куперу было дело до чего-то, кроме тела – ломкого, словно хруст мелких ракушек под ногами – под ним. А потом Куперу надоедает смотреть. От зажмуренных глаз Блейна, от убегающих к вискам влажных дорожек тугой узел в груди скручивается жгутом, ощущением то ли вины, то ли непоправимой ошибки, но через секунду все проходит, слизывает набежавшей волной. Купер сейчас не принадлежит себе – только Блейну. Возможно, сейчас он и есть Блейн. – Сломай меня. Тепло кожи под его ладонями, все теплее и теплее, пока он трогает, изучает: пересчет позвонков – до неглубокой впадины внизу – снова вверх, к мягким изгибам и острым лопаткам; и так адски жарко – разливается алое зарево под веками, – так чудовищно неправильно, запретно, выстрадано. Жесткий выступ бедра – как намек на капитуляцию, но это все еще иллюзия; Блейн вырывается, утекает сквозь пальцы песком, который Куперу не принадлежит, и тогда он сжимает сильнее – Блейну больше никогда не вырваться из этих рук, не выпасть, и что бы ни стряслось, Купер сможет удержать его. Наверное, он забывает дышать, только припадает губами к открытому рту Блейна, вытягивает горячий кислород; выламывает запястья – и в какой-то момент ему самому становится больно и узко, и невыносимо горячо. Блейн бьется в ознобе, мечется заполошной птицей. Его, Купера, маленький безголосый соловей. Купер каким-то чудом еще может соображать – на минимуме, но и этого хватает, чтобы понять: вся чудовищность происходящего заключается в тишине, хриплые выдохи не в счет. Блейн молчит, но Купер думает, что тишина чудовищная, да, но правильная – Блейн сказал уже вполне достаточно. – Сломай меня. В каждом движении Купера скользит благоговение, расцветающее синяками на смуглой коже, ему хочется сказать: “Я люблю тебя, я так невыносимо люблю тебя”, но прежде, чем он успевает выдохнуть хоть слово, Блейн распахивает глаза – и Купер давится вдохом. Для той бездны, что смотрит сейчас на Купера, у него нет ни сравнений, ни слов. Купер цепляется за плечо, тянет к себе, одновременно подаваясь вперед, и Блейн снова зажмуривается, отгораживается от Купера мокрыми ресницами. И становится чуть легче; насколько вообще может быть легко, когда мир вокруг них трещит по швам. – Сломай меня. Блейн под ним – как осколки тишины, а потом стон – на грани слышимости, Купер даже не уверен, что не показалось – и это агония, но все еще не смирение. Купер опускает ладонь ему на лицо, ведет медленно ото рта, мазком по щеке и следом – давит на глаза. И еще сильнее. Шум крови в ушах неправдоподобно точно похож на шум прибоя... Купера то выносит в открытое море, то швыряет о скалы, он захлебывается морской солью на скулах Блейна; они тонут. – Сломай меня. Купер отстраненно думает, что утром обязательно окажется, что кто-то из них двоих не пережил это крушение. Тени под глазами Блейна, искусанные губы и проступающие синяки на бедрах там, где Купер крепко держит его, вплавляясь в неподатливое тело: все это оседает пеплом на радужке; Купер слепнет. Сознание проясняется медленно. В нос бьет запах пота и спермы. Медный запах крови проникает в легкие, сворачивается там ядовитыми змеями. Зрение все еще плывет, но Купер уже сейчас может с уверенностью сказать, что маленькая вечность, которую он хотел сохранить, окажется для него непомерно большой. Воспоминание о произошедшем настолько огромно, что память либо не вместит его, либо вытеснит все предыдущие, освободив пространство для одного-единственного. – Сломай меня. Блейн сломан. Но сам Купер разрушен до основания.