Падение Глыбы

Я — дочь господина Морока. Да-да, того самого директора «Глыбы», одной из самых влиятельных корпораций нашего континента. Обычно этого хватает, когда обо мне вдруг вспомнит СКИ, решив спроецировать мое прекрасное лицо и золотые кудри на все анхайды империи. Одного лишь упоминания имени моего отца достаточно, чтобы все прямо через сеть, не пользуясь специальными программами, поставили мне диагноз. Но, в общем-то, имя мне — Лилия, хотя я чаще всего зову себя Лил. Я родилась в двести тридцать седьмой год информационной эры, и ИРЛ мне скоро шестнадцать; в ВР же я достигла куда большего уровня, хотя до отца, конечно, мне ещё далеко. Мой отец — гений. Это не я придумала, все так говорят. А я вот что могу сказать дополнительно: мой отец к тому же самый жестокий человек, которого я когда-либо встречала. Хотя я встречала его всего три раза, но каждый был хуже другого. А гений и жестокость — вещи совестимые, как бы не хотелось надеться на обратное. Я совсем не похожа на отца. У настоящего отца (а не его придуманного образа) черные короткие волосы, у меня — светлые, обычно их заплетают в пять кос на каждой стороне. Отец высокий — под два метра, я же еле доросла до полутора. И у отца почти вся правая часть тела заменена на протезы. Собственно, если бы не протезы, отца моего не было бы в живых. И я даже не знаю, плохо это или хорошо. Но лицо у него красивое — навевает ассоциации об эпохе античности, когда лица у людей были одухотворенными. Его одухотворенно беспощадностью. А у меня лицо такое себе, на самом деле. Глаза невнятно-серые и по щекам разброшены веснушки. Где-то я вычитала, что веснушки — это поцелуи Солнца. Но я Солнце никогда не видела. Солнце доступно только тем, кто живет за Стеной, и я порой даже начинаются задумываться, так ли плоха жизнь тех людей, как нам это показывают?.. Несложно понять, что я совсем не похожа и на свою фотографию. Но ненастоящая я действует одинаково (умиротворяюще) и на верседов, или «сведущих», и беквордов, или «отсталых». Им приятно знать, что господин Морок тоже имеет слабые места, и в случае чего через меня можно воздействовать на моего отца. Как будто моему отцу в самом деле на меня чуть больше, чем плевать. Вообще, господин Морок не прощает ошибки. И мою тоже не простит. Впрочем, категоричность — одна из немногих черт отца, которую я унаследовала. Мы не меняем своего мнения. И не даем второго шанса. Отец потерял свой первый, когда уничтожил мою мать. А мать моя, между прочим, была дочерью главного конкурента моего отца. Это долгая история, тем более если принять в расчет мое существование (и то, что я до сих пор жива). Но, если кратко, когда-то мой отец ещё не был моим отцом (и «Глыба» являлась только мечтой), а моя мать скрывалась за фальшивыми фотографиями, как я сейчас. И они умудрились друг друга полюбить — ровно настолько, сколько было нужно для моего появления. Отец узнал обо мне уже после моего рождения. Забрал у матери. И только через несколько лет, когда мне было шесть, уничтожил ее. Со смертью сейчас все не так определенно, как когда-то было. Когда умирает физическая оболочка, остается жить виртуальный разум. И пусть он, в отличие от человека, не может развиваться и каждый месяц менять взгляд на жизнь, виртуальный разум хранит большинство воспоминаний — и даже чувства, как говорят некоторые. И с ним вполне можно вести беседы. Особенно ностальгические. К каждому верседу, когда ему исполняется семь лет, подключают персональный анхайд. Я это прекрасно знала, ещё в детстве. И ждала, как ничто другое, чтобы связаться с матерью. Если бы отец убил мать по-настоящему, было бы, пожалуй, лучше. Но в мои шесть отец уничтожил виртуальный разум матери, и даже внешнюю оболочку уничтожать не пришлось. Она, кажется, до сих пор живет под опекой моего дедушки. Но наша нынешняя жизнь непрерывна связана с виртуальной составляющей, — когда отец уничтожил виртуальный разум моей матери, он и реальный повредил. Такое случается. Тех, кому не повезло испытать подобное на себе, называют «овощами», по старинке. И пользы от них никакой нет. Поэтому чаще всего от них избавляются, как от биомусора — империи нужна польза, нам повторяют это каждое утро, вместо приветствия. Империи нужна польза. Интересно, принесу ли я ей пользу, когда освобожу от влияния отца?.. На то, чтобы все продумать, мне потребовалось три года реальной жизни, бессчетное количество часов в ВР и девушка, шарящая в компьютерах куда больше меня. Мы познакомились в день моего тринадцатилетия. Зовут ее Ирис. Она родилась в том же году, что и я, но на сто дней раньше (чем всегда хвастается). В двести тридцать седьмом девочек-версед модно было называть именами цветков, в память тому, что мы навсегда потеряли. Наши матери не стали этому противиться. Мы с Ирис каждый день выходим на связь. И даже язык у нас общий, один на двоих, чтобы хакеры отца не смогли ни о чем догадаться, если вдруг взломают мой анхайд. Правда, вживую мы никогда не виделись. В принципе людей, которых я видела в живую (и помню об этом) можно пересчитать по пальцам. Отец стоит среди них на первом месте. Сколько себя помню, моим воспитанием занимались роботы, и если когда-то ни к чему хорошему такое автоматизированное воспитание не приводило, то сейчас так делают все верседы (у кого хватает средств, конечно). Ирис пообещала мне победить. Более того, она пообещала мне быть рядом. Прямо сейчас. За почти шестнадцать лет жизни я отлично изучила башенный свод, в котором жила, и систему безопасности, его охраняющую. И по байтам собрала информацию о том, как пробраться в головной офис «Глыбы», откуда можно получить доступ ко всему, что так тщательно охраняет мой отец. Анхайд высветил зеленый листок — наш с Ирис тайный знак. И игра началась.