Отдай мне камень, внутри которого ты прячешься. Дрожишь, замерзая, и мне самому от него только холодно, Правила не действуют, гравитация лжёт. Луна мягко улыбается, когда мы медленно танцуем, Пока я пою: Как долго мы танцуем? У меня перед глазами только ты. Sonata Arctica — Love
В Чёрном озере вода тёплая и приятная. Гермиона ещё маленькая совсем, ей нет и десяти лет. Она плывёт за старшими, поёт песни, которые знает с младенчества, и наблюдает за яркими всполохами мерцающей магии над водой. Сирены поют дивные песни, которые отзываются во всём живом и неживом мире. Маленькие духи цветов и деревьев танцуют в воздухе, и Гермиона нетерпеливо бьёт хвостом: серебристые брызги взлетают в воздух, переливаясь радужными цветами. Мало кто из простых людей верит в мир фейри, и всё же каждый раз найдёт хотя бы один поблизости, кто испортит священную ночь накануне полнолуния. Гермиона хмурится, замечая мальчишку, стоящего за кустами. В его глазах отражается серебристое свечение магии, и миллениум звёзд на небе дрожат и срываются, падая вниз и рассыпаясь на бесчисленные осколки, а те распадаются на пылинки. Гермиона протягивает руки и поёт, прямо как взрослая сирена, а мальчишка идёт к ней навстречу, ступая в воды. Его волосы — белый шёлк, а глаза — две луны. Гермиона почти касается его пальцев своими, как вдруг тёмная тень, столь быстрая, что она даже не успевает схватить мальчишку за руки и затащить на глубину, отбрасывает его, разделяя их руки. И Гермиона впервые слышит человеческий голос: — Абраксас! Я сотни раз тебе говорил — это опасно! Гермиона замолкает и подплывает к самому краю берега, протягивает руку к чёрной тени, которая вдруг стала человеческим мальчишкой. А его глаза… Она не знает, какого они цвета, но в них бесконечный холод.***
— Случается, — кивает матушка, заплетая волосы дочери в две косы. — Первый раз может быть неудачным, да и ты ещё совсем кроха, малышка. Она целует Гермиону в лоб. — Придёт время, и всё получится, — бабушка щиплет её за щёчки. — Не хмурься. Сирены — древние существа, обитающие в местах, где манна струится, а их магия настолько сильна, что вводит в транс. Так как сирены — исключительно женщины, для продолжения рода им необходимо искать мужчин, затаскивать их в воды, в свои зачарованные города-дворцы, где эти смертные могут какое-то время ещё жить, но в конце они всегда погибают. Сирены не любят. Любить запрещено. Гермиона тянет руки, смотрит, как золотистый солнечный свет переливается в воде, становясь зелёным, как он ласкает водоросли, а те впитывают свет, жадно его поглощают, чтобы ночами освещать тёмные воды жёлтыми тёплыми отблесками больших ягод-семян-цветов. Гермиона лежит на ковре, смотрит на жемчужные наряды и венец из хрустальных лилий, что становится невидимым в самой прозрачной воде. И она вздыхает. Глаза смотрят на неё с таким холодом, что сердце замирает и сжимается, пальцы вздрагивают и хватаются за тёмную плотную ткань. Она оторвала целый кусок от неё. Тепло горячей ладони Гермиона ощущает до сих пор на своём плече и слышит неровное дыхание. Он надкусил свои губы, и алая кровь струйкой стекла по подбородку вниз. Гермиона запела, когда обхватила его руку своими руками и потянула на себя. Силы не хватило. Он вырвался и толкнул её в воды. «Не приближайся… — его голос дрожал. — Нечисть». Гермиона смотрела, как он уходил вместе с другим мальчишкой, скрывался в темноте, и свет, срывающийся с неба, освещал её наполненные слезами глаза. Гермиона вздрогнула от голосов подруг. — Что это? — одна из подружек выхватила из её рук пуговицу и ткань. — Неужели это единственное, что ты смогла захватить в свой первый раз? — другая подружка рассмеялась, бросая ткань и пуговицу третьей. — Ты всегда была ничтожеством. Мама вступилась за неё, как делала это всегда. Она забрала пуговицу и ткань, отдала их дочери, и та бросилась из дворца прочь, подгоняемая злым смехом.***
Сидя на том самом месте, Гермиона смотрела, как стрекозы касаются воды. Люди никогда не возвращаются. Те, кто сбежал из твоих рук, навсегда запоминают, что дороги к Чёрному озеру нет. Гермиона проводит пальцами по веточкам плакучей ивы и вдруг ей становится так грустно, как никогда до этого. Быть младшей ей никогда не нравилось. И смотреть в своё отражение в воде ей было противно. Она била хвостом о воды, чтобы отражение искажалось раз за разом, превращаясь в неразличимое месиво красок и отблесков. Годы шли, а Гермиона больше не пела. Она даже не всплывала на воды озера, погружаясь в чтение книг и другие занятия с головой. И однажды она смогла на время избавиться от хвоста, обретя ноги. Плата оказалось небольшой: ей было нужно всего лишь раз в году возвращаться в озеро, петь песню вместе с другими и возвращаться обратно. Раз в году — не десятки, сотни и тысячи лет. Гермиона ходить не умела и училась с трудом. И всё-таки она смогла стать человеком, обрести будущее, которого жаждала. Мама с бабушкой смотрели на неё без осуждения, говорили, что у каждой свой путь, и если она выбрала себе такую судьбу, то так тому и быть. Солнце било в глаза, горечь отравляла горло, когда она прощалась со всеми и уходила из дома. Впервые она увидела своими глазами человеческий мир: марево городов, разнообразие еды и питья, множество лавочек и магазинчиков. В небольшой деревне, которую делили между собой и простые люди, и маги, поселилась Гермиона. На самом краю, у реки и леса. Гермиона готовила снадобья и продавала их в маленькой магической лавочке и аптеке, где закупались обычные люди. Однажды она увидела тёмные-тёмные глаза с алым отблеском, высокую и большую фигуру, что закрывала собой солнечный свет, и вдруг Гермионе стало как-то не по себе. Глаза были до жути знакомыми, бесконечно холодными. Но мальчишку в этом юноше было сложно узнать. — Что вам нужно? — её голос переливался. — Что мне нужно? — на его лице застыло удивление. — Мне нужно? — он ошарашенно повторил вопрос, будто бы выделяя в нём себя. Гермионе это не понравилось. — Да, вам. Не я же к вам пришла. Она видела, как на его пальце переливается золотое кольцо с тёмным камнем. Как его рука сжимает палочку до побелевших костяшек. Маг, волшебник. Тёмный и неприятный волшебник, если точнее. Холодок коснулся её спины. — Я, видимо, ошибся, — сказал он, когда Гермиона ему улыбнулась, выходя из-за цветочных горшков. Незнакомец побледнел, и его губы дрогнули, когда Гермиона подала ему руку в знак приветствия. — Ничего страшного, — она наклонила голову на бок. — Гермиона Грейнджер. — Том Марволо Реддл. Когда Гермиона опустила взгляд на его ботинки, она увидела алые брызги крови. Жаль, что в ту ночь у неё ничего не получилось. — Вы сын мистера Реддла? И он хищно улыбнулся ей. — Да. — Он добрый человек. Мне многим помог, когда я переехала сюда из Канады. О, верно, вы скажете, зачем мне Англия, особенно во время войны, но здесь жила вся моя семья, когда отец погиб, — Гермиона лгала так, как только она одна могла: заливисто, с чувством, смешивая правду с ложью. — В этом доме жила моя бабушка. Так почему вы ко мне пришли? Вам что-то нужно? Лейка, которую Гермиона до сих пор держала в руке, была тяжёлой, наполненной водой. Она снова стала поливать растения. — Мы знакомы, — сказал он, когда Гермиона повернулась к нему спиной. Было ли это ошибкой, Гермиона не знала. Она только ощутила, как лейка выпала из её рук на вымощенную камнем дорожку, стук метала о камень и холод магии, сковавшей её тело. А ещё его горячие ладони, крепко обхватившие её и не давшие упасть. — Ты — та самая сирена.***
Она сидела взаперти в полупустой спальне, в которой стояла только одна кровать, и были два больших окна, выходившие на мостовую. Не было ни штор, ничего, только лампочка Эдисона и открытая проводка. Неровные стены были покрыты извёсткой, старый дубовый паркет скрипел под ногами и был весь какой-то потрескавшийся. Гермиона обошла всю комнату, заглянула под кровать, рассмотрела всё через окно, и даже потрогала дверь: выкрашенная белой краской с медной ручкой и филёнками. Гермиона провела пальцами по ребристому косяку и холодным петлям, коснулась дверной ручки, попробовала открыть дверь снова, снова и снова. Дверь не поддавалась. И всё-таки надо же было так вляпаться, выбрать такое место, будто бы специально искать с ним встречи и всё ради чего? Гермиона горько усмехнулась, сев в углу спальни, напротив кровати и окон. Ради того, чтобы стать пленницей своей неудавшейся жертвы. И как долго ей здесь сидеть? В животе заурчало. Приключения, которые неожиданно ворвались в её жизнь, надавили на плечи, будто повесили тяжёлый груз. За дверью послышались шаги. Мужской запах наполнил собой комнату. Гермиона встретила Тома Реддла взглядом исподлобья, который красноречиво говорил сам за себя. — Что вы наделали! — сказала она, тыча в него пальцем. — Вы украли человека! Думаете, это вам так просто с рук сойдёт? — Человека ли? — он держал в руках поднос с едой, и его волосы были в беспорядке, а в глазах был всё тот же шальной алый блеск, который ничего хорошего ей не сулил. — А кто же я по-вашему? — Гермиона даже не думала вставать с пола, а её голос был наполнен до краёв возмущением. — Как минимум, девушка, — он нахмурился. — Как максимум, сирена. Или ты не расслышала, что я говорил? Он подошёл к её углу, опустил перед ней поднос и погладил её ладонью по макушке, как делает это хозяин, когда хвалит своего пса. Гермиона бы его укусила, будь она псом, но даже сирены умели больно кусаться. — Отпустите. — В Канаду? — на его губах застыла ехидная улыбка. — Или в Чёрное озеро? Ешь. Он закрыл за собой дверь, оставив её наедине с едой и собственной злостью. Как жаль, что она его тогда не утащила на самое дно.***
Иногда по вечерам дом заполнялся мужским запахом до краёв, слышались голоса и ощущались всполохи магии. Конечно, будучи сиреной, Гермиона могла колдовать и без палочки, и хоть прямо сейчас выбраться отсюда, но она не хотела. Гермионе хотелось веселья и чего-то необычного, запоминающегося в жизни. Сама по себе жизнь на земле, а не в воде, отличалась и уже была приключением. Приключением от самого первой булочки до настоящей кровати с пуховым одеялом. Все эти вилки, ложки, ножи. Вся одежда. Всё-всё-всё. Гермиона узнавала об удивительных и обыденных для людей вещах, наслаждаясь каждым шагом своих ног, каждым тактильным и вкусовым ощущением, каждым образом и запахом. Но ещё ей были интересны люди, не просто как объекты или способы продолжить род, но ещё и нечто иное, возможно, даже равное себе. В конце концов, вряд ли, Гермиона, как и другие сирены, отличалась от Тома в его жестокости, эгоизме и эгоцентризме. Вряд ли, те, кто убивает мужчин, вправе вообще говорить хоть что-то о зле и ценностях. Гермиона пусть ещё ни разу не убивала, но была рождена для этого. Ей было интересно. В глазах светился привычный блеск любопытства, когда Том приходил к ней в спальню, садился на край кровати, опуская на какую-то грубо сделанную табуретку поднос с едой. Он смотрел, как она ела, и их взгляды часто встречались. Гермиона подмечала, как он почти улыбается. Его уголки губ каждый раз приподняты вверх, и густые ресницы отбрасывают тень на высокие заострённые скулы. За окнами была бесконечная синь города, золотистый свет от лампы обласкал кровать, постель, еду, две их фигуры. Гермионе он нравился как самец и, наверное, было бы логично, если бы она его придавила к постели, оседлав сверху. Она бы действовала быстро, на уровне инстинктов, и каждый раз эти фантазии и желания расширяли её зрачки и она задумчиво неторопливо облизывала пересохшие вмиг губы. Интересно было и то, что дочь от него была бы обязательно красивой, соблазнительной и очаровательной. Гермиона видела, как бы обрадовались её бабушка и мама, если бы она затащила такого самца в их замок и заполучила бы от него дочь. В любом случае, это было бы восхитительно и самим собой разумеющимся событием для Гермионы-сирены. Сирены, но не человека. Подобрав под себя ноги, Гермиона рассматривала его с другой стороны, поедая блинчики с творогом и ягодами, присыпанными сахарной пудрой. Она облизывала кончики пальцев, когда её взгляд впивался в его кадык. Отрасти она когти, то вырвала бы его с мясом. Но Гермиона-человек всего-навсего прошлась бы поцелуями до подбородка, чтобы после глубоко поцеловать в губы. Ей было бы интересно — попробовать его кровь на вкус. Но ещё она бы, конечно, не отказалась от ощущения его тела на себе. Самец — это прекрасно, но он всё же не входил в её планы. Поэтому их игры в гляделки ничем не заканчивались.***
— Ну, допустим, я сирена, — к концу третьей недели заключения Гермиона сдалась со вздохом, который вышел таким, будто он из неё все соки выжал своим непомерным упрямством. — Что дальше? Том довольно холодно посмотрел на неё. — Будешь моим соратником. Брови Гермионы комично поползли верх: — Кем? — она ошарашенно уставилась на то, как он доставал из кармана пиджака коробочку. — Моим вассалом. — Ну тогда уж вассалкой, — поправила его Гермиона, выставив руку вперёд. — Но мой ответ — категоричное нет. Том открыл коробочку. — Женой? На бархатной подушечке блестело кольцо. — С ума сошёл! Он быстро и ловко надел на её безымянный палец кольцо, даже не изменившись в лице за всё это время. Гермиона попыталась стянуть кольцо с пальца, подпрыгнув на кровати почти до потолка, решив бросить его в лицо Тома, но у неё ничего не вышло. Кольцо плотно обхватило палец и начало вибрировать, а потом и вовсе петь странную песню про то, как оно радо встретиться со своей хозяйкой. Правда, на удивление, кольцо не фальшивило и пело очень мило. Щёки Гермионы залились багрянцем. — Издеваешься?! — взвизгнула она, пихая его ногой в грудь и валя на постель. — Я тебе кто? Женщина, которую можно похитить, затащить в комнату, потом нагло обручиться с нею, не спрашивая её разрешения? Я тебя ещё и ублажать должна? — она кричала так громко, что аж стёкла дрожали, но при этом Том смотрел на неё отрешённым взглядом и с наглой глумливой улыбочкой. — Ты моя судьба. Она опустила на его шею ногу, надавливая ею с силой, дожидаясь, пока его губы посинеют. — Не судьба я твоя, — а после она уселась на постель рядом с ним, сложив ноги по-турецки, и попыталась стянуть кольцо снова, раскачиваясь из стороны в сторону так, что из её глаз чуть не полились слёзы. — Ты мне больше не пела. Спой, — его голос звучал хрипло и глухо, потому что Том перевернулся на бок и уткнулся в её бедро лицом. — Если я спою — это будет последняя песня в твоей жизни, которую ты услышишь. Он коснулся ладонью её живота, провёл пальцами по груди и нагло начал ласкать вершинку её сосков. Гермиона, занятая кольцом, была глубоко потрясена наглостью этого самца, особенно когда он на обманчивое мгновение отступил, чтобы коснуться пальцами низа её живота, спуститься ещё ниже, чтобы пробраться под юбку и ощутить влажную ткань трусиков, преграждающую путь к самому потаённому месту. Гермиона моментально вспыхнула и задрожала. Конечно же, ей очень хотелось оседлать его, попутно вдалбливая в его голову, что ничего правильного из этого не выйдет. Ей, как и любой другой сирене, было бы слишком тяжело противиться естественным для неё инстинктам, поэтому Гермиона просто игнорировала. Если она его оттолкнёт или ещё что-то такое сделает, то будет хуже: всё превратится в борьбу, в итоге она, как существо более сильное, его победит, а инстинкты, зарытые глубоко в ней, вырвутся наружу, и всё сведётся к продолжению рода. А так… так… ну… даже неплохо. И был шанс, что это его просто-напросто выбьет из привычной колеи. Возможно, игнорирование Гермионы больно ударит его по самолюбию, и он отстанет от неё. Но он не отставал, а ткань всё увлажнялась. От неё сладко пахло. Запах её возбуждения и его мужской смешивались, кружа голову Гермионе, которая засунула безымянный палец в рот и пыталась таким нехитрым способом снять кольцо, обильно смачивая его слюной. Том на неё смотрел горячим взглядом, и если раньше в его глазах был лёд, то сейчас пылал огонь. И алого блеска совсем не было, только бескрайняя бархатная тьма. Гермиона фыркала, кусала свой палец и ёрзала по постели, пока он чувственно через ткань ласкал её половые губы, нежно покусывал бедро, а потом и вовсе просунул под ткань трусиков пальцы и стал её в наглую трогать. Круговыми движениями по клитору, потом вдоль половых губ к входу во влагалище. Один толчок — слабый и неровный, и его указательный палец внутри — трётся о стеночки, надавливает куда нужно и ритмично шевелится. Очень приятно. Настолько приятно, что Гермиона подаётся его ласкам навстречу, впивается пальцами в его плечи, а притягивая к себе ближе. Она думает о том, что он ещё умеет, и Том ей это показывает с радостью и ловкостью. Он укладывает её на спину, шире раздвигает бёдра, задирает юбку, оголяя ноги и низ живота. Он её трогает, ласкает и кусает, а потом и вылизывает всё внутри. Его язык широко проходится по всей вульве, задерживаясь на клиторе, он ласкает его нежно и мягко, круговыми движениями полизывая, раздвигая средним и указательным пальцем большие половые губы, он вводит в её влагалище указательный. И наслаждается, как кажется Гермионе, её несдержанными стонами и всхлипами. И, правда, ей очень хочется его. Ощутить внутри горячую наполненность, твёрдость и выгибаться, выгибаться, выгибаться ему навстречу, поддаваясь вперёд, двигая бёдрами. Она сжимает в руках его волосы с силой, прижимает его лицо плотнее. Кажется, что он даже немного задыхается, когда она обхватывает его ногами за шею и ещё крепче прижимается, не давая ему освободиться. Оргазм — сильный и резкий — сопровождается оглушающим криком, а потом и вовсе целой судорожной конвульсией. Том, довольный собой, оставляет её не до конца удовлетворённой, разозлённой и распалённой лежать в одиночестве на кровати и жадно хватать ртом воздух. Он, как Гермионе кажется, настоящий садомазохист, потому что его вставший член, контуры которого вырисовывались под тканью брюк, преследовал Гермиону всю ночь. И она лениво размышляла о том, что же он сделал со своим возбуждением. В голову пришла одна неприятная мысль: удовлетворил с другой самкой. Но потом она поняла, что его сильный и терпкий запах не покидает их жилище, а к полуночи и вовсе усиливается на несколько минут, потом Гермиона слышит глухой стон и ещё более тягучий и мускусный запах. Том занимался самоудовлетворением? О, тогда Гермиона может спокойно спать и не думать о том, как отгрызёт голову своему самцу, если он посмеет ей изменить с другой самкой.***
Мысль о замужестве Гермиону напрягала. Но тут не просто мысль, а целая реальность, поэтому голова её шла кругом. Самцы самцами, размножение размножением, а Гермиона не пожила ещё для себя и ради себя. Она шла следом за Томом вдоль извилистых улочек магического Лондона, то и дело, ловя на себе оценивающие и жадные взгляды мужских особей. Не то чтобы ей были неприятны эти взгляды, которые её пожирали, напротив, они ей даже льстили, но мешали Гермионе настроиться на нужный лад. В ней вечно просыпалась сирена, которой гормоны ударили в голову. Она шальным взглядом разгорячённой львицы, готовой к спариванию, смотрела на аппетитный упругий зад женишка, но всё время себя одёргивала, пыталась мысленно остепенить, вразумить, остудить, в конце концов. Дойдя до нужной лавочки, в которой шили платья, Гермиона поняла, что что-то идёт не так. — А зачем мы здесь? — она перехватила его руку, которой он нацелился открыть дверь. — Как это зачем? — Том ответил ей взглядом, который не требовал возражений. — Тебе нужна новая одежда и подвенечное платье. — Если я не смогла снять это дурацкое кольцо — это совершенно не значит, что я согласна! Том как-то зловеще ей улыбнулся, наклонился к её уху и зашептал, ничуть не смущаясь того факта, что его дыхание и губы ласкают её чувствительную кожу: — Ты его и не снимешь, — он поцеловал её в мочку уха. — Я его зачаровал. — Какой же ты… — Гений. — Подлец! — Гермиона вцепилась в его ладонь ногтями, и он охнул. — Дура! — зашипел он ей в лицо. — От дурака слышу! Его губы задрожали. Гермиона подготовилась услышать очередную отповедь в его стиле, как вдруг дверь открылась, а в проёме показался очень привлекательный юноша в пепельно-розовой мантии и с длинными волосами. Он удивлённо уставился на них, потом поклонился и отошёл в сторону: — Мистер Реддл, я так рад, — его волосы рассыпались прядями по плечам. Гермиона смотрела на русое золото, переливающееся в солнечных лучах. — Леди. Гермиона вошла внутрь. Рассмотрела светлую и просторную швейную мастерскую, в которой была отдельная зона с креслами, диванчиками, столиками, вазами и цветами. Там, видимо, подразумевалось, что ожидающие сопровождающие проведут время в комфорте и удобстве. Гермиона вспыхнула, осознавая, что она в этой мастерской одна в компании двух симпатичных самцов. Впрочем, новый выглядел уж больно… женоподобным, что ли. От него пахло сладкими духами, а его пальцы были увиты кольцами. Впрочем, Гермиона проследила за тем, как за ним пошёл Том к столу, как женишок бросал на неё оценивающие взгляды, потом рассматривал ткани, которые ему предлагал этот мастер. Гермиона сидела на кресле и разминала ноющий висок. Час от часу не легче, лучше бы он потратил все эти деньги на обустройство дома. Когда они, вроде бы, закончили, Гермиона решила, что они уйдут, но Том, крепко взяв её под локоть, повёл к юноше. — Сейчас-сейчас, мы снимем мерки, и… — Гермиона уставилась на волшебную палочку и ленту в его руках. — Поднимите руки, пожалуйста, — она нахмурилась, но руки подняла. Он убрал ленту за спину, потом ею обхватил её грудь и Гермиона надкусила губу. Он записал цифру, потом отмерил её под грудью, и щёки Гермионы заалели. После обхватил её талию, а уж когда его пальцы опустили ниже, а лента прижалась к ягодицам, Гермиона стала красной вся. — Так-так, — он измерял и записывал. От подмышки несколько раз провёл разные линии. Потом плечо и руки. — Можете опускать руки. Спасибо. Подождите немного, уверен, что через минуту смогу подыскать вам несколько подходящих платьев, леди. Какое подвенечное платье хотите? — он открыл большой шкаф и стал перебирать вешалки. — Пышное, узкое, свободное? Короткое, длинное? С корсетом или без? — Не… — Гермиона встретилась с взглядом Тома, — знаю. — Тогда давайте начнём с самого простого: какого цвета оно будет? Белое, молочное, цвета слоновой кости или шампанского? А, может быть, нечто экстравагантное? Чёрное, например? — Шампанского? — неуверенно произнесла Гермиона. — Отличный выбор. Шёлк, атлас, газ? — Газ? — ещё более неуверенно сказала она. — Тогда можно будет сделать прекрасное пышное платье. Невесомое, как облачко. А основой будет матовый шёлк. Вы хотите бант? Пояс на талии? Его обязательно нужно сделать, чтобы подчеркнуть такую узкую талию и как-то обозначить силуэт? Или вы хотите корсет? Всё вышить, расшить камнями? Или сделать всё просто? Но здесь, заваленная вопросами, Гермиона сказала чётко: — Всё просто. С бантом. Без пояса и корсета. И вышивки. — А из чего будет бант? — не унимался портной. — А вы как думаете? — Думаю, из атласа такого же оттенка, что и газ, он бы выглядел замечательно, но сильно бы утяжелял весь образ. А вот из газа — выглядел бы прекрасно. — Я доверяю вам, — Гермиона остановила поток вопросов одним коротким движением руки. — Делайте, что хотите. Она всё равно не наденет это платье никогда в жизни.***
Если бы мучения Гермионы закончились только у портного, то сейчас бы Гермиона не лежала ничком на кровати, находясь совершенно без сил. — Том, — она тянула его имя, — зачем я тебе? Гермиона упиралась ногами о спинку кровати и буравила взглядом спину Тома, который лежал на боку, отвернувшись от неё. — Мне скучно. — Я похожа на театр, цирк или карнавал? — Гермиона стукнула его рукой в поясницу. — Ты мне нужна, — он перевернулся на другой бок к ней лицом и провёл рукой по её волосам. — Правда, нужна. Не как игрушка, а как компаньон. Честное слово. Она себе пробурчала под нос: — Это кто ещё из нас игрушка, — и впервые за всё время дала своим инстинктам волю: её резцы слегка удлинились, ногти немного заострились, магия растекалась по жилам вместо крови. За один прыжок она оказалась на нём сверху. Её руки оказались на его шее, но вовсе не душили, а придавливали там, где учащённо бился его пульс. — Говори правду. — Это насилие, — простонал он, глядя ей в глаза. — Ты же не дикий зверёныш, в конце концов. Ты можешь отдавать себе во всём отчёт, — её ногти полоснули нежную кожу шеи, и кровь запачкала белую наволочку. — Гермиона… — он смотрел ей в глаза, когда Гермиона ощутила промежностью, на чём она, собственно, сидит. И от осознания она зловеще усмехнулась и надавила своим весом на его вставший член. — Гермиона, перестань. Я сказал: хватит. Перед её глазами пронеслись картинки из сегодняшнего дня: то, как он помогал ей шнуровать эту адскую машину пыток, которую называют корсетом; то, как он ощупывал её ягодицы, когда она с удивлением смотрела на странные панталоны, предложенные консультантом; то, как он прижал её к стене и грубо ласкал, крепко зажав ей рот ладонью; то, как он насильно её целовал в парке и не позволял к себе прикасаться. Ей было дико сложно держать себя в руках. Он её вывел из себя, и если Гермиона прямо здесь и сейчас не получит того, что она хочет, то, не будь она сиреной, перегрызёт ему горло. — Бессовестные, грязные манипуляции, — прорычала Гермиона ему на ухо, когда сдирала с него одежду. — Ты играешь нечестно, — ткань трусиков затрещала и разорвалась от её быстрого рывка, — поэтому я не верю тебе. И, наконец-то, ощутив его член в себе, Гермиона накрыла его губы своими. Поцелуй вышел яростным, как и сам секс. Гермиона растворялась в удовольствии, ощущая тихим эхом неясную боль где-то внизу живота. Наверное, по-хорошему, всё должно было пройти по-другому, но Гермионе не дали и шанса. Гермиона не железная, в конце концов. Да, и не человек она вовсе. Фрикции были быстрыми и глубокими, очень ритмичными. Кажется, он под ней кончил, когда его лицо исказилось, а из его груди вырвался заглушённый её губами и языком полустон-полувскрик. Гермионе не хватило, но она и не думала останавливаться. Для неё это первый опыт, и ощущая, что его член всё равно опадал, а он пытался от неё хоть как-то избавиться, Гермиона укусила его за плечо, вонзая клыки в плоть. На глаза накатились яростные слёзы полные разочарования, гнева, обиды и абсолютной неудовлетворённости. — Прости, — слезая с него, Гермиона слегка вздрагивала. — Прости, но ты сам виноват. На его члене и её бёдрах была кровь, смешанная со спермой.***
Сидеть в горячей ванной было приятно, но ещё приятнее было не быть запертой в четырёх стенах. Гермиона с удовольствием натирала своё тело мочалкой с мыльной пеной, мыла голову, массировала кожу головы, а потом и вовсе погружалась под воду и пускала пузыри воздуха, наблюдая, как они всплывают наверх. Ванная была очень уютной. Оказалось, что только спальня напоминала келью в монастыре, все остальные комнаты были хорошо заставлены, на полочках и в шкафах хранилось очень много всего. Гермиона вынырнула и провела пальцами по бортам ванной. Горячая вода смывала всю пену, и Гермиона смешно фыркала, когда вода попадала в нос. Играть с душевой лейкой ей очень нравилось. Вообще, если так подумать, то Гермиона была совсем ещё ребёнком для сирены, поэтому ей нравились всякие глупости. Том, например, был очередной глупостью, но Гермионе очень нравился, хотя и дико бесил. Гермиона понимала, что ей необходимо было взять за него ответственность, ведь она же его буквально полчаса назад чуть ли не изнасиловала. Да и вообще она его пометила и теперь он её самец. С этим сделать было ничего нельзя, да и вернуть назад тоже. Нужно было думать, прежде чем делать. Перспектива кольца на пальце, свадебного платья и новой фамилии Гермиону не пугало. Правда, было всего-навсего одно «но»: её дочь. Она родится такой же сиреной, как и Гермиона, и ей будет необходимо жить в Чёрном озере до половой зрелости. Да и бросать свою дочь на попечение мамы и бабушки она не хотела. Гермиона нервно кусала губу и вздыхала. Чёрт бы побрал этого бестолкового и несдержанного самца!***
Завернувшись в полотенце, Гермиона вышла из ванной и пошла на запах Тома. — Почему творишь ты, а разгребаю я?! — она раздражённо задала вопрос, даже не глядя на того, кому она его вообще задавала, потому что Гермиона завязывала полотенце и смотрела на свои руки. — Том, это вообще кто? — голос был чужой. Гермиона подняла взгляд на другого самца, стоящего в двери. — Это моя невеста, Тони. — Невеста? — юноша схватился за сердце. — Так скоро? Да ты меня в могилу сведёшь! — Она сирена, — добавил Том со смешком, и лицо мужчины вытянулось, когда Том набросил на неё свой плащ. — Гермиона, любимая, оденься, пожалуйста. Видишь, как ты смущаешь моего друга, что он даже два слова связать не может. — А ты в курсе, что… — мужчина несколько раз взмахнул руками. — Ладно, не буду тебя расстраивать. — В курсе чего я должен быть, Антонин? — Что не она твоя невеста, а ты её? — и квартира наполнилась несдержанным заливистым чужим смехом. — О, ты бы видел своё лицо! Только не говори, что не знал! А ты, Том, выбрал своё свадебное платье? Гермиона удовлетворённо хмыкнула. А этот Антонин ей нравится, всё с лёту понимает, не то что её самец-тугодум.