Омега-альфа

— Ну что, готов мой прекрасный омежка? — улыбается Чондэ, выставляя свет. — Наш великолепнейший Чжиен сегодня даст жару или как? Бэкхен хмыкает: даст, даст, куда ж он денется. Донаты сами собой не переведутся, для них надо задницей поработать. Слава яйцам, просто посветить ей немного на камеру — у него же эро-, а не порночат. На порно- Бэкхен не согласился даже тогда, два года назад, укуренный вусмерть. — Трехминутная готовность, — объявляет Чондэ радостно, будто маленький мальчик, которому конфетку дать за стишок пообещали. Ну правильно, чего ему не веселиться-то? Прибыль пополам, а выделывается перед камерой только Бэкхен. Может, пересмотреть свой процент? А то кое-кто явно слишком хорошо устроился. — Итак, мой сладкий мальчик, время настало, — торжественно-насмешливо начинает Чондэ. — Камеры, мотор, три, два, один… Высокий сигнал — значит, трансляция пошла. Бэкхен вытягивается на постели, конечно же, томно и грациозно, так, чтобы под шелковой простыней красиво и соблазнительно проступали изгибы тела. Без должной картинки донатов не будет. Впрочем, не только без картинки... Чжиен — дива. Самая настоящая. Бэкхен, когда создавал его образ, скопировал интонации и жесты звезд старого Голливуда, манеру речи позаимствовал у аристократов прошлых веков (дневники и классика мировой литературы пришлись тут очень кстати), правильно обнажаться учился по эротическим фильмам высокого класса, где все красиво и что надо прикрыто. Член, по крайней мере, точно — а это очень, очень важно: разрешение у итогового изображения высокое, и однажды наверняка кто-нибудь разглядел бы выпуклость луковицы у основания, она ведь даже в нестоячем положении заметна, пусть и едва-едва. Но «едва-едва» не помеха для особо озабоченных, что делают скрины трансляции и, сильно увеличив картинку, родинки Чжиена, маленькие пятнышки на левом бедре, часами рассматривают. Да, они бы сдутый узел точно увидели. Ох как весело бы было... Хотя, конечно же, не настолько, как если бы Бэкхена кто-нибудь узнал. Но это вряд ли. Кенсу с Ханем — профессиональные гримеры, они каждый раз рисуют на лице Бэкхена маску, под которой хрен что различишь, плюс глаза клейкими полосками и линзами увеличивают, так что сейчас Бэкхена даже родной папочка не узнает. На этот раз маска черная. Кружевная и асимметричная, она почти полностью скрывает лицо, оставляя чистыми только нижнюю половину правой щеки, кожу над губами и подбородок. Красивая маска. И очень по-киношному эффектная — именно в такой мог бы прийти на маскарад влюбленный омега-вампир. Готический образ получился — потому и простыни черные. Чтобы атмосферу выдержать. А она важна, да. Чжиен не обычная вебкам-модель, он не будет долбить себя в задницу всякими пластиковыми причиндалами по запросу. Откровенные разговоры, красиво обнаженное тело, порой выходки, провокационные, но не пошлые — ну, как в прошлый раз, когда Бэкхен дилдо томно-задумчиво разглядывал, почти к лицу его подносил, губы слегка вытягивая, словно поцеловать длинную головку из силикона хотел. Или как сегодня. Когда Бэкхен включенное виброяйцо кончиками пальцев гладил. Конечно же, картинно-изящно — у большинства подписчиков кинк на его руки. «Детка, подрочи мне» в различных вариациях ему в личку каждый день сыплется. Особенно весело, если это дополнено чем-нибудь вроде «и больше ниче не надо — ни сосать, ни в задницу». Или «первый раз вижу омегу, у которого пальцы сильнее рта и жопы вставляют». Фетишисты, что с них взять? Предсказуемы, однообразны, часто утомительны, но в общем забавны и безобидны. Особенно для Бэкхена, который сам кого хочешь обидит. И побьет. Хотя это спонсорам Чжиена знать необязательно — пусть и дальше считают, будто их прекрасному кумиру подобное внимание льстит. И Бэкхен обворожительно улыбается в камеру, кокетливо поправляя упавшую на лоб прядь… — Ты был великолепен, — хмыкает Чондэ, выключая свет. — И мальчики тоже так считают, у нас почти семьдесят штук баксов. Ты гений омежьей прелести, друг мой! — с издевкой — а как еще-то? — улыбается Чондэ. — Не зря мы тогда тебя развели. Бэкхен кивает: не зря. Он не только оплачивает учебу сам и без кредитов, так еще и живет вместе с Чондэ просто невероятно шикарно для бедного студента, приехавшего в Сеул из дыры под названием Тхэбэк, и очень свободного, а потому практически безработного художника, то есть кинооператора. Вместо комнаты в общежитии или съемной каморки где-нибудь на окраине, в доме, который давно сносить пора — квартира с тремя спальнями в Гэллэри Форет, вместо кимбапа и рамена в дешевых забегаловках — кофейни, модные кафе и рестораны, вместо джинсов-курток-футболок из секондов и тряпичных кед круглый год — брендовая одежда и дорогая обувь. Да, у Бэкхена с Чондэ все зашибись. За счет Чжиена. Который появился благодаря одному пьяному (укуренному?) спору. Чондэ что-то фыркнул про «комплекс недоальфы», Бэкхен огрызнулся, что ни черта подобного, он всем альфам альфа и круче него никого нет, а его уверенностью в себе (и яйцами) можно стены прошибать, — тогда-то Чондэ и сказал: «А слабо тогда омегой побыть? Или суперсамец у нас не такой уж и суперсамец, и это его самооценочку нехило так подшатнет?» Кенсу согласно кивнул, Хань добавил что-то про болезненно чувствительное эго альф, а Джунмен пьяно рассмеялся: «Десять штук баксов ставлю, что постремается», — и Бэкхен повелся, как последний идиот. И появился Чжиен… Сначала был просто спор. И образ выбирался под него: чтобы и условия выполнить, и себя ничем не выдать. Ну кто бы мог подумать, что Бен Бэкхен, который матом тогда не ругался, а разговаривал, будет светским тоном любезные, почти салонные беседы с дрочерами вести? Да никто. А уж что он, альфа, который за намек на его омегаподобность мог и в челюсть дать (случалось, да), будет сексуально и призывно изгибаться на шелковых простынях за донаты — вообще из разряда ненаучной фантастики. В Креян оф Артс все знали: только предположи вслух подобное — чертов Бен тебя на месте убьет. Наплевав на свидетелей и камеры, которыми утыкан кампус. По условиям спора Бэкхен должен был продержаться три месяца. И он честно собирался так и сделать, а потом забрать выигрыш и забыть этот блядский цирк как страшный сон — но на седьмой неделе пошли донаты. И они все росли и росли. И в день, который должен был стать для Чжиена последним (Бэкхен в календаре даже пометку «Смерть тульпе!» сделал), Чондэ сразу после трансляции, улыбаясь, спросил: «А знаешь, сколько мы с тобой заработали?» Оказалось, сорок восемь тысяч двести. Долларов США. «Ровно два года нашего с тобой образования, друг мой, за полтора месяца твоего позора. Неплохо, да?» Бэкхен вынужден был признать — это не просто неплохо, это охренеть как хорошо. Их выигрыш у Джунмена меньше почти в пять раз. Десять тысяч баксов три месяца назад казались огромной суммой — а теперь вдруг выяснилось, что можно заработать больше. Гораздо больше. И довольно просто: надо всего-то продолжить пару раз в неделю Чжиена изображать. Аргумент «ты сможешь сам платить за учебу и уже сейчас полностью себя содержать» подействовал. Родители Бэкхена зарабатывали неплохо, но по меркам Тхэбэка, а не Сеула, и двенадцать тысяч долларов в год было для них слишком много, к тому же они и на жизнь старались присылать… Нет, они не жаловались, не говорили, как им тяжело — это общие знакомые как-то проболтались: дескать, папа твой даже новые сапоги себе покупать не стал, кое-как старые заклеил и подлатал, он же каждую вону откладывает, лишь бы тебе в конце месяца денег побольше суметь перевести. Бэкхену стало стыдно, что он, взрослый, здоровый альфа, доставляет такие трудности своей семье, поэтому и пошел в начале второго курса работать официантом. Вместе с Чондэ. У того вообще все было весело — точнее, НЕвесело: папа-одиночка, от которого отказалась семья, когда он «залетел от какого-то китайца». И оплатить обучение Чондэ аджосси Минсу смог только потому, что пять лет назад выиграл в лотерею довольно крупную сумму и ни воны на себя не потратил — все сыну на университет отложил. Открытого им депозита Чондэ хватило бы до конца бакалавриата, и на учебу, и на общежитие — но впритык, если на еду и одежду ничего не тратить. На это Чондэ решил зарабатывать сам, чтобы его папе на трех работах гробиться не приходилось. Но много ли можно заработать, разнося по ночам заказы в забегаловке? Уж явно не почти пятьдесят штук баксов за полтора месяца. Так что… Да, Бэкхен засунул свою альфью гордость в задницу и стал вместе с Чондэ дальше работать над образом Чжиена. Которому нужны были новые подписчики — и спонсоры. Оказалось, томный аристократ, окруженный аурой таинственности и загадочности — это золотая жила. Люди платили, чтобы посмотреть на него на трансляциях, платили, чтобы поговорить с ним в приват-чате, платили, чтобы он выслал только для них сделанное фото или снятый короткий, не больше минуты, видеоролик. Платили просто так, в конце концов! Переводили же некоторые тысячи, а то и десятки тысяч долларов, ни слова не написав и ни разу приват-сеанс не запросив, будто им достаточно просто видеть Чжиена на экране два раза в неделю. Бэкхену не понять. То, что он делает перед камерой — красиво и высококлассно, то, что он говорит — как минимум неглупо, — но столько денег за это отдавать? Его бы жаба задушила. И Чондэ бы прибил. Но у кого-то, видимо, нет ни жабы, ни лучшего друга, которого нищее детство воны считать научило, поэтому они переводят тысячи баксов хрен-знает-кому-из-интернета. И хрен знает за что. — Как хорошо, что в мире столько дрочеров с бабками, да? — говорит Чондэ, словно мысли Бэкхена прочитав. — Угу, — кивает Бэкхен, блаженно вытягиваясь на кровати и закрывая глаза. И правда хорошо — иначе б не светил ему ортопедический матрас, который стоит, как зарплата среднего сеульца. И на котором очень, очень удобно спать... — Устал? — Спрашивает Чондэ, прикасаясь к его лицу. Бэкхен снова кивает, но на этот раз молча. — Мне остаться с тобой? — Нет. — Пожалуй, сейчас Бэкхену хочется остаться в одиночестве. И выспаться: трансляции на неделе — то еще удовольствие: университет до шести, а дома, едва душ принять успеешь, два часа почти неподвижно сидеть в кресле, пока Хань или Кенсу делает грим, потом полтора — перед камерой на простынях извиваться, Чжиена изображая… Хотя это все равно легче, чем еду в забегаловке по ночам разносить. На часах одиннадцать пятнадцать — а Бэкхен уже в постели, и можно даже не вставать, чтобы смыть грим — это подождет до утра, некому тут рожи в цветных разводах пугаться. И вставать в семь необязательно, ведь до университета всего пятнадцать минут на такси, а позавтракать можно стаканчиком кофе и пачкой печенья из автоматов в фойе корпуса — даже лекторы понимающе игнорируют тех, кто в начале самой первой пары что-то жует на задней парте, а на кафедре и вовсе внимания не обращают, кто там и что, сидя за компьютером, ест. Так что Бэкхен может позволить себе восемь часов полноценного сна. Раньше, когда работал официантом, он о подобном мог только мечтать… Бэкхен вздрагивает, вспоминая. Это была каторга. Ладно еще в выходные, но на неделе… В семь вечера начинаешь, в три ночи (или уже утра?) заканчиваешь, в университет к девяти, а если еще по учебе что-то делать надо… Все-таки Бэкхен рад, что Чжиен существует. Он сильно облегчил им с Чондэ жизнь.