Рыцари звёздных шашлыков и местный ментовской авторитет

— Киря! — орёт, наполовину высунувшись из машины, Дмитрий Саныч. — Кинь рюкзак в багажник! — Там ценный груз! — незамедлительно отвечает Кирилл, спрыгивая со ступенек, едва ли не вырывает двери машины (хотя силёнок бы не хватило) и кидает на своё место рюкзак. Женя едва успевает подвинуться, чтобы его не прибило. Кирилл забирается на сидение, обхватывает рюкзак на своих коленях тощими руками и быстро целует Женю в щёку. Женя тяжело вздыхает, натягивает козырёк кепки с эмблемой «Трешера» на глаза и бормочет «привет». Дмитрий Саныч даёт по газам, пока Кирилл здоровается со всеми, перевешиваясь через сидения и игнорируя ворчание спереди — с египтянином Абдулом, другом Дмитрия Саныча, приехавшим в страну лет десять назад, с Польнареффом, французским студентом по обмену (казалось бы, проще звать его Жаном, но Киря не упускал шанса поиздеваться над непроизносимой для француза буквой «р»), с Цезарем, старым больше-чем-другом, по совместительству гражданским мужем Дмитрия Саныча из Италии. Кирилл приподнимает рюкзак за лямку, говорит гордо: — Я колонку взял! Цезарь утомлённо вздыхает в ответ, а Польнарефф выдаёт довольное «ура!». — А вы шампуры взяли? — спрашивает Кирилл и видит, как в зеркале заднего вида меняется выражения лица Дмитрия Саныча, слышит, как он матерится, но прежде чем развернуть машину, голос подаёт Женя. — Дед! Я взял. Мать в багажник сунула ещё вечером. Едь давай, мы уже на полтора часа опоздали, — и кидает на Кирилла недовольный взгляд. — Ну да, поздно я проснулся, поздно, не ной, — недовольно оправдывается Киря, закатывая глаза. Они вечно опаздывают, ничего страшного. — Как можно опоздать отдыхать. Цезарь пожимает плечами: — Не ведите себя так, будто вы тут самые пунктуальные. Мы с Абдулом ждали дольше всех. Абдул даже не оборачивается, просто кивает. Он устал, видимо, ещё часа три назад, пока все переносили время. Кирилл мог его понять — был бы он на месте Абдула, ему бы тоже все надоели. До карьера не больше десяти километров, основной проблемой оставались местные, которые вполне так же могли устроить себе внеплановый отдых, заняв самое уютное место у воды под старой ивой, создающей над вытоптанной маленькой поляной тень размером с эго Польнареффа, когда он только прибыл в чужую страну по обмену. Сейчас француз чувствовал себя вполне свободно и даже фривольно, по итогу сбросив свою маску прихотливого и неприступного иностранца. Пока Абдул оставшуюся часть дороги силился подремать, изморенный ожиданием, Жан вдруг зашарил по карманам светлых брюк, которые обязательно засрёт на шашлыках. Вообще, оделся француз так, будто не на природу собирался вовсе, — помимо опасно белого низа, была черная майка с хитровыебанной бретелькой по последнему писку французской моды, которую никто, кроме него, не понимал и не ценил, и тяжелые черные берцы, которые он снимет через час с нытьём о мозолях и мольбами дать ему пластыри. Благо, у Кири при себе аптечка со всем необходимым. Француз вытащил резко гавкнувший оповещением телефон и, открыв его, немедленно принялся сильно хлопать сидящего рядом Абдула по коленке, дергать за рукав тяжелого пальто, напоминающего плед, плащ-палатку или пончо, чёрт его знает, но выглядит жарко, и тыкать кулаком в плечо. — Сестра прислала новые фотки! — сообщает француз, и каждый пассажир машины отзывается замученным мычанием, понимая, о чём сейчас пойдёт речь. Кроме Цезаря, которому чудом удалось избежать рассказов об Игги — любимом французском бульдоге, которого Польнарефф не смог взять с собой на время учёбы, так что вынужден был оставить во Франции. Цезарь поворачивает голову, искоса глядя из-за спинки переднего сидения и искренне не понимая всеобщего негодования. — Впервые слышу о прекрасной сеньорите, покажи-ка, — просит он, растягивая губы в хитрой и заинтересованной улыбке, но отвлекается, заметив взгляд Дмитрия Саныча, который даже на дорогу теперь не смотрит, — благо, они одни на трассе и сворачивать пока что никуда не планируют. Дмитрий Саныч глядит на него глазами щенка, которого заменили котёнком из-за разницы в громкости издаваемых звуков, уровне проблем и общем очаровании. И основания ревновать у него есть. В молодости, встретившись с Цезарем в ресторане Рима, в перерыве экскурсии в Колизей, Дмитрий Саныч впервые ощутил, как заделось его хрупкое эго. Мало того, что ему какого-то хера подали чёрные макароны, так ещё и юноша за соседним столиком очень вызывающе флиртовал с местной красавицей. Дмитрию Санычу (а на тот момент просто «Димке») уже второй день упрямо отказывали барышни, а один раз он даже получил по зубам, — явно из-за проблем с языковым барьером, а не из-за задравшейся юбки. Так что новый знакомый выводил настолько, что они сцепились, не успев оплатить счет. Повод был не нужен. Чуть позже Димке, которого уже не так интересовала поездка в Италию, как новый знакомый, объяснили, что Цезарь — внук хорошего друга его родного деда. Те вместе едва ли не конституцию у Царя ходили требовать, кажется. Димка деда не знал лично, — только по рассказам обожаемого дяди Андрея, который Цезаря ему и представил, нарочно, оказывается, подстроил их встречу в ресторане, и, кажется, тоже присутствовал в тройнике легендарной мужской дружбы. Димке было, честно говоря, плевать на родственника, которого он в глаза не видел, но дяде Андрею он доверял всецело, так что мнение складывалось хорошее, — тот рассказывал, что дед — человек необыкновенно широкой души, образованный, воспитанный, словом «настоящий джентльмен!». Димку, тем не менее, всё ещё интересовало это мало, он и не расспрашивал. Известно было одно — оба деда героически померли полвека назад, проворачивая важное дельце. Остался дядя Андрей, супруга деда бабушка Анна и куча денег. Вернулись из Италии Дима с Цезарем вместе, — Цезарь вёл себя надменно, вызывающе, и Димка раздражался ровно настолько, насколько был очарован и заинтересован. Разговаривали они матами, — если Дима понимал итальянский на базовом уровне, то Цезарь понимал ровно ничего, постоянно требуя переводить ему даже простейшие фразы, если кто-то его в этом доме всё ещё уважает. На этом этапе Дима отыгрывался, отвечая «ну и иди нахер тогда, я-то тебя понимаю прекрасно». Их вечное соперничество закончилось на предложении переспать на слабо, но даже после этого Цезарь пользовался вниманием девушек и со статусом Казановы расставаться не собирался. Он даже итальянский уже забыл, но тонкое искусство дамского угодника осталось при нём. Ровно так же, как и вечная ревность Дмитрия Саныча. Сейчас им по шестьдесят, и он смотрит на него жалобно и одновременно осуждающе, пока не получает по затылку, когда машина съезжает в бок и попадает передним колесом в канаву на периферии асфальтированной дороги и земли. — На дорогу смотри, stronzo (не очень умный человек)! — кричит Цезарь, указывая пальцем для ясности вперёд, на что Дмитрий Саныч вжимает голову в плечи, начиная на повышенном тоне что-то возражать ему оттуда. Для Польнареффа подпрыгнувшая машина остаётся будто незамеченной, ведь Абдул решает принять судьбу, думая, что чем быстрее рассмотрит около пятидесяти фоток пса со всех ракурсов, тем быстрее освободится. Женя, будто часть машины, даже не пошатывается в сторону от резкого толчка и молча приобнимает и придерживает одной рукой Кирю, которого инерция уже собралась впечатать в дверь, а затем в крышу салона. Пока выясняются отношения с вкраплениями итальянского и звучат истории из жизни с самой лучшей собакой, Женя опускает козырёк фуражки на глаза, комментируя происходящее привычным «ну и ну, блядь». Кирю их состояние, кажется, единственного волнует. Он машет руками, едва не роняя драгоценный рюкзак на пол салона: — Мальчики, не ссорьтесь, щас менты приедут, Денис Данилович лично по ушам настреляет. Местный криминальный, в смысле, ментовской авторитет Денис Данилович имел зуб на всю эту семью. Ещё давно, у них там какие-то запутанные кровные узы, Кирилл так и не понял, но официально Денис Данилович Дмитрия Саныча с Цезарем, вроде как, пытался привлечь за пропаганду гомосексуализма. Они даже в драку ввязались, а затем честно отсидели положенное. Несмотря на громкие обвинения, как потом рассказывал сам Кирилл, Денис Данилович и ему не стеснялся делать непристойные предложения, правда тогда плюнуть ему в морду Киря не мог — уж больно боялся загреметь в детскую комнату милиции за курение и побег из дома. Посадить его за это не могли, даже на учёт поставить толком, Киря знает свои права, но Денис Данилович умеет внушать пробирающий до дрожи ужас, и Киря не рискнул ему указывать на то, что угрозы беспочвенны. Денис Данилович до Кири тогда докопался, наказал следить за ненавистной семейкой и доносить на них, раз уж Киря с Женей в один класс старшей школы попал. Киря кивнул, послушался, а потом влюбился — и номер не прокатил. Да такие крепкие отношения у них с Женей сформировались, что даже, когда Кирю на глазах у Жени поцеловала влюблённая, изморенная ревностью одноклассница, чтобы рассорить их, — Женя только покачал головой, подошёл ближе, хлопая ошарашенного Кирю по плечу и хмыкнул ему в макушку: «Да ты теперь натуралом заделался? Тупо лол. Ладно, идём ко мне, мать сегодня что-то классное приготовила, просила тебя привести». Киря нахмурился ему в ответ, запрокидывая голову и догадываясь, что Женя ещё долгое время будет его подстёбывать, но этим вся их «ожидаемая ссора» и ограничилась. Женя чмокнул его в подставленный лоб и достал сигареты, обходя онемевшую одноклассницу, будто её не существует. Сейчас же Цезарь и Дмитрий Саныч на оскорбительное «мальчики» оборачиваются мгновенно, готовясь взорваться агрессией, но Женя их прерывает, немногословно соглашаясь. Дмитрий Саныч человек, конечно, хороший, и Цезарь тоже, и Кирю они любят как родного, но Женя всё равно его ангел-хранитель и глас немногочисленных извилин мозгов, потому что иногда Киря как ляпнет, а потом расхлёбывать. В такие моменты Женя грозной тушей зыркает на всех недовольных и сажает на место. Кире иногда казалось, что Дмитрий Саныч Женю даже боится — что не странно, комплекции они, конечно, одной, но Женя в свои семнадцать поживее будет. Польнареффа ситуация продолжает не смущать, и Киря быстренько занимает себя разговором с Женей, чтобы не попасться под удар, пока француз терроризирует Абдула. Игги все знают уже лучше, чем самих себя — и абсолютно не понимают природу их отношений, зная, как по-скотски Польнарефф с Игги себя ведут при личном общении. Может быть, он мазохист. Кире, кстати, искренне не хотелось лезть в его личную жизнь и выслушивать про его бесконечную любовь к прелестному полу. При всём своём уважении, Киря её не разделял, и пытаться понять вечное нытьё об одиночестве француза не собирался тоже — у него есть Женя, колонка, сейчас лето и они едут на шашлыки. Большего ему и не надо, вообще-то. На месте дорожные разногласия забываются моментально: полянка под ивой у воды свободна, не выгорела после чужого неудачного пикника и даже мусором не критично забросана. Польнарефф, принявший все прелести чужой страны, кроме свинского обращения с природой и полной антисанитарии на кухнях и в уборных местных забегаловок, выйдя из машины, даже забывает о любимом псе и начинает сыпать возмущённое «ну и угходы!», наплевав от злости на вечные проблемы с произношением буквы «р». Затем призывает Жестянку, чтобы тот своими отменными навыками фехтовальщика насаживал на шпагу оставленный прошлыми отдыхающими мусор. Киря смотрит на это хитро, решая воспользоваться моментом, пока разгружает вещи, ведь даже не подумал бы помогать своим стендом в столь грязной работе. Об излишнем чистоплюйстве Кирилла были осведомлены все, — этот в метро латексные перчатки надевает, никогда не ест на улице, обрабатывает руки антисептиком и гоняет Женю в душ в обязательном порядке до и после секса (Жене, в принципе, похер, лишь бы не вместо). Так что никто ничего и не подумал бы у него требовать. Кирилл либо ретируется с захламлённой площадки, либо подождёт, пока кто-нибудь вроде Жана, трепетно относящегося к чистоте, пожертвует собой и уберётся для него. — Польнар-рефф, а скажи-ка «р-р-рыба», — не выдерживает после пятого «угхлоды» Киря, гаденько улыбаясь. — Ой, а сходи-ка на хуй! — отзывается разъярённый француз, но не оборачивается во избежание того, чтобы не сойтись взглядами с Женей, недоброжелательно зыркающим из-под козырька фуражки. — Ещё одно упоминание хуя сегодня, и кто-то возьмёт его в рот, — не выдерживает Абдул, от которого мат можно было услышать крайне редко, но весьма эффективно. Дмитрий Саныч оборачивается на очередной назревающий скандал, желая что-то возразить своим отсутствующим авторитетом, на что получает хлопок по плечу от Цезаря и прерывается. — Не ты, — ухмыляется итальянец и кивает на бутылки с пивом в авоське. — Иди окуни, пока не испарились. Дмитрий Саныч вздыхает, ворчит о том, что к нему в этом доме относятся как к прислуге, никто его не любит, и призывает свои лозы-тентакли, оборачивая их вокруг авоськи, а сам пакет с выпивкой окуная в озеро у берега. — Вот видишь, как хорошо, когда ты послушный, — широко лыбится Цезарь, едва не заставляя Дмитрия Саныча снова взорваться. Киря на угрозы Абдула только хихикает, потому что у него есть скрытая любовь доводить всех до бешенства. Кроме Жени, конечно же. Если довести Женю, то можно и отгрести по ушам. Киря своими ушами дорожил. Пока Польнарефф собирал мусор, Женя с Цезарем собирали мангал, а Абдул вытаскивал мясо и закуску, Киря достал свой ценный груз — черную, большую и громкую колонку, собственную гордость, и начал подключать и возиться с ней. У него был целый плейлист с музыкой всех собравшихся. Из-за контрастной компании, музыка у них была очень разная, буквально полярная. Кирилл листает список песен. Тут его собственная коллекция — осты из любимых игр, от восьмибиток до чудес современной техники, и русский постпанк (под который Киря обычно плачет в четыре утра в одиночестве, обнимаясь с акулой из Икеи, которую ему подарил Женя). Следующим в списке был Меладзе от Дмитрия Саныча, которому тот по пьяни подпевал, а после — французская попса Польнареффа, которую француз на ходу переводил всем нежелающим. Цезарь предпочитал музыку своей родной отчины — причём, итальянскую классику, типа Лучано Паваротти, Адриано Челентано и прочих, чьих имён никто не мог даже правильно прочесть. Итальянец тоже любил всех присутствующих образовывать насчёт культуры родины, но в этот момент обычно вступал в полемику с Польнареффом. Работало это, правда, не очень — Цезарь начинал давить возрастом и авторитетом, и пьяный Польнарефф, по-детски обиженно хмурясь, отставал. Самым спокойным и предсказуемым был Абдул — он никогда не устраивал шоу из музыки, которую он слушает, и вообще скинул её только потому, что Киря очень настойчив, и чтобы взять перерыв от музыкальных вкусов чужаков. Практически все его треки подходили для медитации — лёгкие биты, шум волн, пение птичек и прочее. Кирилл находил это особенно неинтересным. Обычно он просто кидал плейлист в случайный режим, чтоб никто не выпендривался, что кому-то не додали, и они слушают восемнадцатую подряд песню Кири… на самом деле всего лишь четырнадцатую. Отдельным разговором был Женя, — у того в предпочтениях была «Мельница», которой он своим низким альтом иногда даже старался подпевать, но исключительно при Кире, в ленивые вечера у того дома. Киря ссался кипятком. Но для сегодняшнего отдыха Женя, молчаливо безоружный перед натиском, сдался и накидал композиции «Сабатона» и «Кровостока». Чтоб мало не показалось. Когда весь мусор был убран, угли для костра заботливо и искусно отгорожены крупными речными камнями, а Огненный Петушара Абдула пытался не сжечь полянку под ивой, Польнарефф принялся нанизывать мясо на шампуры. Наверное, это единственное дело, в котором французу все доверяли: помимо врождённых навыков хорошего кулинара, с которыми мог потягаться, разве что, Цезарь в этой компании, Жан превосходно орудовал длинными колющими предметами, один из которых, после сбора мусора, по указке Кирилла тщательно обработал антисептиком и только после нанизал оставшееся мясо с овощами. У Жестянки даже взгляд изменился — на грустный и измученный — так ему не хотелось стоять сорок минут у костра статуей, нагреваясь до уровня советской чугунной сковороды. Киря, покачиваясь под методичное растягивание одной ноты, отбивающееся эхом от Тибетских гор, звучащее из колонки, хвастался Жене, молчаливо курящему сигарету, белой оверсайзовой футболкой, которую вчера закончил разрисовывать. На светлом фоне был изображён черно-белый Проповедник, напоминающий вырезку из манги. Киря хотел сделать его ожидаемо зелёным, но зелёная краска, во-первых, не смотрелась бы со светло-розовыми карго штанами, которые хорошо подходят к цвету причёски и, кровь из носу, должны были быть сегодня надеты, а, во-вторых, просто кончилась. Вообще, Кирилл тут относился к собственному стилю внимательнее всех присутствующих. Началось всё с волос: натуральный шатен покрасился сначала в белый, потом в светло-розовый, затем в вишнёвый, и понеслось. Так Киря чуть не стал фембоем, но исключительно в закрытой комнате с Женей, либо же в своём тиктоке. Женя как-то заметил, что ему пошли бы юбки, и тут же на месте сгорел со стыда, натягивая свою фуражку едва ли не до подбородка. Сам Женя был одет поспокойнее, особенно на фоне Кири, — помимо кепки, в черные треники, удобные кроссы и светлую футболку с секонда с большой жёлтой звездой на груди. Кирилл уже мылился не иронично надеть её на стенд Жени. Кстати, Платиновая Звезда (или Звёздочка, как Киря ласково его называл) Кирилла умилял и вызывал полное обожание с желанием заботиться, но ужасающая вывеска «животных не кормить» прямо на лице у Жени заставляла его прятать руку с ещё сырым шашлыком за спиной. И только Дим Саныч с Цезарем оделись прилично, по пионерски, почти как бойскауты, только Дим Саныч — с базара, а Цезарь — от Версаче. — Нет, серьёзно, — Кирилл не успокаивался, — а на него вообще можно что-то надеть? А откуда та одежда, которая на нём? Он с ней появился? Давай, ты же должен знать, он же твой стенд! Женя пожимает плечами, не желая это обсуждать — а то вопросы Кирилла не закончатся. Когда Платиновая Звезда только появился, Жене было совсем не до его одежды. Это у Кири было полно времени выяснить, как же работают стенды. — Ты уже наряжал во что-то Проповедника? — сводит он фокус, потому что очередные вопросы про отсутствующие половые органы собственной духовной энергии ему нафиг не сдались. — Конечно! — оживляется Кирилл. — Жалко, фоток нет. Но он-то без одежды! — Хорошо, — согласно кивает Женя. — Ну, а Жестянка? — А на Жестянке доспехи… А, вообще-то, почему, когда Жестянка снимает доспехи, с Польнареффа не слетает одежда? Женя, не удержавшись, хмыкает с улыбкой, Киря тоже хихикает и, оборачиваясь, кричит: — Польнарефф! — Тот возится, нанизывая шашлык на свою шпагу. Киря кривится — даже после антисептика убрать мысли о мусоре, который недавно был ею собран, не выходило, так что пусть ест с неё сам. Жан вскидывает голову, но, видя, что они хихикают, не разбираясь начинает их материть. Краем глаза Киря замечает тяжёлый вздох Абдула. Как раз в этот момент трек меняется, и египтянина уже ничего не спасает от звуков сурового мира.       Первым не выдерживает и вытаскивает выпивку Дмитрий Саныч. Цезарь издаёт победный крик, чуть ли не на лету выхватывая двухлитровую бутылку «Арсенала» и не стесняясь пить из горла. А Киря даже свой стаканчик принёс. На самом деле, уговорить Кирю пить алкоголь и вообще есть на открытом воздухе очень тяжело, но Женя сумел. Правда, никому не рассказывал, как именно, но Польнарефф решил, что слышать это и не хочет. Жене с Кирей отдельно взяли «Рево» — не то чтобы кто-то из них был особым фанатом, но зная, что старики и Польнарефф напьются быстро, надо было как-то догонять. Очень печально было бы сидеть трезвым в компании алкашей. Но Абдул держался с честью. Женя расстелил три каремата, которые взяли они с дедом, и все расселись. Жестянка всё ещё грустил у костра, вынужденный стоять там и переворачивать шашлыки. Страдал от этого и Польнарефф тоже — помимо общей летней жары, ему ещё приходилось терпеть жар от углей. Свои страдания он запивал пивом, сидя между Абдулом и Дмитрием Санычем. Рядом — Киря едва ли не на коленях у Жени, словно отмечая свою территорию. Цезарь же вальяжно раскинулся, опираясь о плечо гражданского мужа. Первый тост предложил, грассируя, Польнарефф: — Никого тгхрезвого на этом пгхразднике жизни видеть не хочу, а пить мы будем за фгхранцузскую стгрласть! — Надорвёшься, — заметил Киря, и смех не смог сдержать уже никто. Чтобы напоить Кирю, много усилий не надо. Так как пил он катастрофически мало, и только что-то очень легкое, типа сидра или фруктового пива, то алкогольный энергетик ударил ему в голову уже через несколько глотков. С Женей было немного труднее — он пил уже давно, пусть и не много, но влияние двух дедов сказалось всё равно. Конечно, бабушка Соня была сильно против того, чтобы маленького Женю спаивали, но особой возможности это остановить у неё не было (с одним хитрым мужем она бы справилась, но не с двумя), особенно когда Цезарь с Дмитрием Санычем занимались внуком на каникулах. Как потом признавался Женя, проводить каникулы в городе с двумя дедами интереснее, чем с бабушкой Соней и мамой. Когда это услышал Дмитрий Саныч, то сначала побледнел, потом покраснел, а затем сказал никогда такого не говорить при бабушке Соне. Цезарь нервно покивал. Соня выписала оплеухи обоим. Женю догнало, когда он выпил всю банку минут за двадцать. Киря к тому моменту уже нетвердо стоял (и сидел тоже) и цеплялся за локоть Жени, очень рьяно споря с Польнареффом по поводу многогранности русской культуры. Особым патриотом он никогда не был, но для спора с Жаном готов стать хоть сатанистом-каннибалом. К тому моменту, когда аргументы Кири превратились в «ой, ну и иди ты знаешь куда», Женя уже чувствовал себя пьяным, так что дёрнул Кирю за рукав. Киря поднял голову, посмотрел на него, и между ними прошёл молчаливый диалог. «Пошли ебаться?» — «Пошли». Пока деды подпевали Меладзе, а Польнарефф пил ещё одну бутылку на спор с Абдулом, который не спорил, — Женя спиздил один из карематов, парочку презервативов из своего кошелька, и ещё пару бутылок выпивки, на случай, если им не захочется возвращаться. Они с Кирей прячутся в кустах, которые не видно с поляны, и, хочется верить, с главной дороги тоже, приминают траву подстилкой под деревом. После нескольких минут поцелуев решают ограничиться минетом — Кире претила вообще идея секса где-то на улице, в полной антисанитарии, но трахаться всё равно хотелось. Надев презерватив с вишнёвым вкусом Жене на хер, Киря особо не распинается, сразу берёт в рот без обиняков. Но Женя охнуть не успевает, как замечает на фоне шум машины, подъезжающей к их полянке. На полянке начинается шухер.       Денис Данилович глушит двигатели, с победным и злорадствующим «так-так-так-так-так» выходит из полицейского джипа. Впрочем, весь ужас моментально скрашивается Дионисием, которого тот держит на одном предплечье. Малыш заинтересованно осматривает всех присутствующих и останавливает взгляд на умилённом Цезаре, который, как и все здесь уже, забил на угрозу серьёзного штрафа и теперь цокает языком или корчит рожи, чтобы малыш рассмеялся. Дионисий на это поддаётся, хлопает крохотными ладошками, улыбается и тянет к Цезарю ручки. Подвыпивший Дмитрий Саныч едва ли не расплакаться готов, вспоминая, как воспитывал маленькую дочь. А Польнарефф, в глубине души больше всего желающий иметь любящую жену и кучу детишек, и моментально вспоминающий об этом, уже собрался рыдать на пару с ним от одного взгляда на маленького Дионисия. Ребёнок это был очаровательный, и, собственно, из-за него-то Дениса Даниловича никто всерьёз не ненавидел, — отец-одиночка, всё-таки. Держа всех в участке в ежовых рукавицах и отпуская злорадные шутки при задержании каждого правонарушителя до тех пор, пока тот не съязвит в ответ и не получит дополнительную статью, — дома, с двухлетним сынишкой, в котором Денис Данилович души не чаял, он был ангелом, стараясь дать ребёнку всё самое лучшее и заменить отсутствующую мать. И никто не сомневался, что малыш ничего не потерял. Данилович сам одевался весьма стильно и мелкого одевал исключительно так же, даже прически ему делал каждое утро, — никто не понимал, как он умудряется так заботливо выплетать эти крендельки и косички из золотистых волос. Но в ответ на умилённые взгляды Денис Данилович всегда рычал, готовый выцарапать глаза, и никому не позволял приблизиться к ребёнку. Даже сейчас, держа его на одной руке, инстинктивно пытался закрыть плечом, не замечая собственного непроизвольного жеста. Работая по выходным, он брал малыша с собой в участок, и о работе тогда, по большей мере, можно было забыть. Но никто не возражал, — Денис Данилович ходил по помещению с сыном на руках и, окидывая всех высокомерным взглядом, раздавал указания. Но в такие дни выговор никто не получал. — Начальник, ты прости, конечно, но тут только один правонарушитель, — смеётся Дмитрий Саныч и трёт пальцами слезящиеся глаза. — Незаконно милый! — подхватывает Польнарефф. — Закрыли рты! — требует скрипящим голосом Денис Данилович, но не слишком громко, чтобы не напугать ребёнка. Едва не плюётся слюной. — Сегодня каждый из вас у меня по первое число отгребёт, уяснили?! Серьёзная угроза подкрепляется детским смехом развеселившегося малыша, который все ещё тянется к Цезарю, рассматривая перышко, закрепленное в его ярко-зелёной головной повязке. Денис Данилович осматривается, замечает движение в траве за старой ивой и растягивает губы в плотоядной улыбке. В такие моменты он становится похож на животное, загнавшее добычу в угол, — столько удовольствия было на его лице, столько хищного ожидания. Полицейский он отличный, — что есть, того не отнять. Когда-то какой-то приезжий попробовал предложить ему взятку, и больше его никто не видел. — Как удачно-то всё складывается, — замечает Денис Данилович и опускает глаза на сына, проследив его взгляд. Тоже замечает злосчастное пёрышко за ухом итальянца. — О, золотце, ты хочешь пёрышко? Хочешь пёрышко, да? — спрашивает он у малыша, оборачивая его к себе и вытягивая губы трубочкой в перерывах между умилённой улыбкой, причмокивая. Дионисий радостно смеётся, трогает его за нос и щеки, развеселённый происходящим. Денис Данилович согласно кивает, снова усаживая его удобно на предплечье, и возвращает взгляд на виновников, моментально убирая даже мелкие последствия улыбки с лица. — Возьму с поличным, — заявляет он и щелкает пальцами. — Мир! Время остановило свой ход! По поляне прокатывается волна, останавливая даже движения травы под летним ветром и, если бы Дмитрий Саныч видел себя со стороны, — ныл бы о том, что застыл со слишком тупым выражением лица, а можно ещё раз? Денис Данилович подхватывает пальцами пёрышко, бессовестно вытягивая его из зелёной головной повязки (впрочем, Цезарь бы, наверное, не возражал) и оборачивается в сторону Кири с Женей. Обходит осторожно медитирующего в теньке непричастного Абдула, но, заглянув за иву, решает, что ребёнку происходящее видеть ещё рано. — Золотце, посиди здесь, папа сейчас вернётся, — говорит он, усаживая застывшего Дионисия на любезно расстеленный плед на поляне, кладёт перед ним пёрышко и быстро направляется за иву. — Каждый раз одни и те же абсолютно бесполезные-бесполезные-бесполезные попытки сбежать от меня. Я вас за уши притяну, не успеете фотографию в паспорте сменить… Киря с Женей в… весьма невыгодном положении. Ухмыляясь, Денис Данилович осматривает «место происшествия», а затем, натянув за несколько секунд черную латексную перчатку для вещдоков, берёт Женю за член и ударяет им по лбу Кири, едва не рассмеявшись от собственной гениальности. — Всегда хотел это сделать, — говорит он будто сам себе, а затем поднимает глаза и сталкивается взглядом с Женей, смотрящим на него из-под лба с вопросительно вскинутой бровью. Мир вокруг вдруг стремительно оживает, за спиной снова звенит детский смех. — No homo bro, — хмыкает незаинтересованно Женя. Киря, получивший членом по лбу, хрюкает где-то в ногах от смеха. — Как ты ворвался в остановленное время, я считал, прошло только пять секунд! — разрывается озадаченный Данилович. — Если ты будешь пиздеть час, а затем скажешь, что прошло только пять секунд — это нихуя не сработает, — объясняет спокойно Женя, натягивая обратно черные треники и доставая из кармана пачку сигарет. Денис Данилович едва не шипит от злости, но моментально умолкает, слыша позади перепуганный крик Цезаря: «Дима, лови ребёнка!» — переходящий едва ли не в визг. Дмитрий Саныч выпускает из фиолетовых лоз авоську с оставшейся выпивкой, которая благополучно исчезает на дне озера, моментально бросая их к малышу, упавшему в воду с берега, но не успевает. Быстрее него и неожиданно даже для самого себя реагирует Кирилл, удачно решивший выглянуть из-за дерева, пока Женя без капли страха хамит местному шерифу, и заметивший ребёнка за секунду до падения. — Изумрудная хуйня!.. То есть, Зелёный Проповедник! — кричит ещё не до конца трезво соображающий Киря, призывая свой стенд. Женя, услышавший это, хотя и сохраняющий каменное выражение лица, наверняка заорал от смеха где-то внутри. Не ясно было, зачем выкрикивать имена стендов перед призывом, но все это отчего-то делали. Пафосно, что ли. Проповедник ловит малыша, едва тот успевает коснуться водной глади, и быстро приносит Кире. Киря берёт его на руки и смотрит с опаской, — дети его особо не умиляли, часто оказывались невоспитанными или даже отвратительными. Исключением был внебрачный сынишка Дмитрия Саныча, которого тот тоже безумно любил, — Дим Димыч. Разумеется, свой стенд у Дим Димыча тоже имелся, и в этом семействе ему завидовали все, потому что он был способен починить любую сломанную вещь. С Кирей у них отношения наладились сразу. В четыре года, при первой встрече Дим Димыч даже заявил Жене, что отберёт у него Кирю, когда вырастет. Женя пожал плечами, не собираясь делать скидку на возраст, и в лоб ответил ребёнку, что ничего ему не светит. Весь оставшийся день вместо того, чтобы чинить вещи, Дмитрий-младший хныкал и ломал их, а под вечер ушёл во двор сидеть в песочнице и жаловаться лучшему другу Остапу, с которым они познакомились в детском саду, когда Димыч, раскачивая от нечего делать качельку, впечатал её металлический поручень новому знакомому в лоб. Киря оказался единственным, кто смог успокоить ребёнка, — они просто разговорились о причёсках. Кирилл предложил Дим Димычу, который всегда смотрел на его мягкие розовые локоны с особым восхищением в глазах, сделать самую модную на весь его детский сад. Но сейчас у Кири на руках почти младенец, поэтому он смотрит очень настороженно. Дионисий оглядывается в поисках Проповедника, которого не успел рассмотреть, но очень заинтересовался, кажется, не понимая, что произошло, но, увидев над собой взъерошенного Кирю, сначала восхищённо замирает, засмотревшись на свисающую на лоб розовую прядь волос, а затем вручает ему лягушку, которую непонятно где успел схватить. Киря удивлённо смотрит, а затем осторожно старается улыбнуться ребёнку, принимая «подарок», и поднимает взгляд на застывшего у ивы Дениса Даниловича. Тот похож на труп, белее, чем штаны Польнареффа, и боится двигаться. У Кири в голове, конечно, промелькнула мысля о том, что было бы классно использовать мальчика в качестве заложника, но он решил, что такое даже для него будет бессердечно. К тому же, ребенок у него в руках — само очарование, словами не описать. Даже для Кири, не желающего с детьми иметь ничего общего. Он сразу установил свои рамки и дал понять Жене, что, несмотря на прекрасные взаимоотношения с маленьким Димычем, никакие дети в их будущем даже не маячат, а сам перед семейством назвался освобождённым от пелёнок и переходного возраста. Ему и двух дедов Жени хватало. Женя в глубине души хотел детей примерно с той же силой, что и Польнарефф, да вот только даже сам этого не понимал и общаться с ними не умел, поэтому в ответ только тяжело вздохнул и согласился. А сейчас он на фоне молча где-то внутри давится от смеха при виде этой сцены. Цезарь выглядит так же напуганно, как и неудачливый папаша, потому что успел себе представить, как Дионисий тонет. Потом ещё деда валерьянкой отпаивать… А первым из ступора выходит Польнарефф — подзывая Жестянку к себе, он с воинственным криком бросается на Дениса Даниловича, прямо как баран на новые ворота, на что Киря не успевает отреагировать, потому что в одной руке у него ребёнок, а в другой лягушка. Зато успевает Дмитрий Саныч — бросает свои тентакли вперёд, чтобы оттащить Польнареффа куда подальше, и материт его в процессе. — Боже мой, больной ты на голову, угашенный о дерево, ты куда, блять, лезешь, на полицейского при исполнении, совсем мозги отшибло, псих, тупой винохлёб, — он всё бормочет и ворчит, постоянно повторяясь. В этот момент Денис Данилович начинает двигаться, но в сторону бунтующего француза даже не смотрит, а сразу подлетает к Кире разъярённой фурией и вырывает у него из рук Дионисия. Ребёнок от неожиданности срывается в слёзы. Киря только отшатывается, ошарашенный, ударяясь спиной о грудь подошедшего Жени, который ловит его за шкирку, и на всякий случай призывает Звёздочку на защиту. Денис Данилович, старательно утешая малыша, быстро валит к своей машине, решая, к кому из них не стоит поворачиваться спиной больше всего, и приговаривая: — Ублюдки больные, я вас ещё всех засажу, вы у меня за решёткой сгниёте, — сажает Дионисия в детское кресло на заднем сидении, пристёгивает, сам садится за руль, не останавливая свой спич, заводит машину и трогается с места. Пока все отходят от шока, Женя отзывает Звёздочку. Польнарефф успокаивается, ворчит, и Дмитрий Саныч отпускает его. — Pezzo di merda (всё хуже, чем мне хотелось бы), Димка! — вдруг подаёт голос Цезарь. — Пиво утопил, придурок! Лягушка выпрыгивает из рук Кири, и сразу попадает под тяжёлые ботинки Польнареффа, который не смотрит, куда идёт. Киря немеет. Жан опускает взгляд, услышав характерное чавканье под подошвой, и присаживается, доставая из-под неё вместо трупа лягушки, от которой не осталось и мозгов, помятое перышко, нагло спизженное недавно слугой закона у ничего не замечающего итальянца. — О, кажется, твоё! — салютует он Цезарю и вкладывает тому в ладони сломанное перо, а через секунду оказывается сбитый с ног Кириллом, который взрывается ругательствами, обвинениями, и чуть ли не плачет по убитой животине. — Ну и ну, блядь, — вздыхает устало Женя, пряча глаза под козырьком кепки и прислоняясь спиной к дереву. Пока эти двое ругаются, а Дмитрий Саныч готовится нырять в озеро за утонувшим пивом, Цезарь растерянно осматривается и опускается на корточки перед, кажется, спящим Абдулом. Трясёт его за плечо. — Ты живой вообще, Абдул? — со всей отеческой заботой интересуется Цезарь. Египтянин открывает глаза, вопросительно вскидывает бровь и вытаскивает из ушей беруши. — Прошу прощения?