***
Локи даже не обернулся, когда в большое окно аккуратно постучали костяшками пальцев, — только быстро махнул рукой, открывая путь паучку, и продолжил нервно мерить шагами комнату. — Здравствуйте, Локи, — тихо поздоровался Питер, сняв маску. — Вы меня звали. Бог остановился на мгновение, развернулся, решительным шагом приблизился к Питеру — и снова замер, заложив руки за спину, с нечитаемым выражением лица разглядывая паренька. Он молчал, и паучок воспользовался этой паузой, чтобы повнимательнее рассмотреть неожиданного просителя: всегда собранный, спокойный, неколебимо уверенный, сейчас трикстер — чего никогда не случалось и, вероятно, уже не случится — словно мялся в нерешительности, а в прежде ярких зеленых глазах, вдруг утративших свой лукавый блеск, тлели тревога и отчаянно сдерживаемый страх. — Локи, — Питер сделал маленький шаг вперед, — что произошло? Чем я могу помочь? Тихий спокойный голос сделал свое дело: бог резко дернул головой, приходя в себя, вздохнул, пряча эмоции глубоко внутри, окинул его колючим взглядом, который, впрочем, уже не мог никого обмануть. — Садись. Разговор будет долгим, — и сам направился к одному из кресел. Питер сел в кресло напротив, сложив руки с маской на коленях, и спокойно посмотрел на бога. — Прежде поклянись мне, что ни слова из услышанного не выйдет за пределы этой комнаты, — тон жесткий, требовательный, не оставляющий права выбора: или так, или никак. Но Питер не колеблется: — Даю слово, — тихо, но уверенно произносит он. Долгий, внимательный взгляд, выискивающий малейший намек на ложь, — легкий кивок. Обещание дано и принято. — Мой сын оказался в руках у Хель, — откинувшись на спинку и скрестив руки на груди, отстраненно начал бог, не глядя на собеседника. — Она напала на нас в новолуние, когда грань между Хельхеймом и Мидгардом сильно ослабела. Мы как раз сошли с Тропы — одного из тайных путей, соединяющих между собой девять миров, — и потому были особенно уязвимы. Меня тогда оттеснило множество теней, и, пока я с ними разбирался, один из ее слуг убил Нарви, — он раздраженно поморщился, не сумев скрыть еле заметную дрожь в голосе. — Но зачем это ей? Что ей от Вас надо? — озадаченно спросил Питер, пытаясь переварить тот неожиданный факт, что у трикстера, оказывается, есть дети. Не о таком он думал. Локи снисходительно хмыкнул: — Питер, поверь, если бы ей что-то было от меня надо, я бы ей это уже давно дал. Ну, или сделал бы вид, что даю. Но суть как раз-таки в том, что ей ничего от меня не надо — это месть мне, она хочет заставить меня страдать. И невысказанное «У нее получилось» повисло в воздухе. — Но подождите, — вспомнил Питер о фразе, сразу царапнувшей его сознание, — Вы же сказали, что Ваш сын был убит. Так как же тогда… — но бог перебил его на полуслове: — Он пережил клиническую смерть, но я смог запустить сердце и сейчас магией поддерживаю его тело в состоянии стазиса. Но его душа сейчас в Хельхейме, и ее надо вернуть как можно скорее, иначе нить, связующая ее с телом, совсем истончится. И Нарви умрет — на этот раз окончательно. Он устало прикрыл глаза, и парень внезапно осознал, насколько же в действительности подкосила смерть сына всегда саркастичного и уверенного в себе трикстера: сейчас в нем клокочет дикая смесь из отчаяния, страха, надежды и остатков гордости, он вымотан, у него синяки под глазами и едва заметно подрагивают руки. Но стоило ему вновь открыть глаза, как Питер увидел в них главное: неколебимую решимость любой ценой вернуть Нарви и тщательно скрываемую любовь. Он удивленно присвистнул на такое положение вещей — и, тут же взяв себя в руки, настороженно прищурился: — Но почему Вы попросили о помощи именно меня? Почему не Тора или доктора Стрэнджа? И почему сами не отправились за сыном? Локи невесело усмехнулся, видя такое показательное недоверие: растет парень, уже не бросается в авантюры сломя голову, не взвесив все «за» и «против». Да и вопросы задает правильные. — Сам-то я отправиться могу, но, боюсь, вернуться уже не смогу: выдернуть меня будет некому. Тор сейчас развлекается где-то в космосе с кучкой пиратов, называющих себя Стражами, а Стивен в другой реальности и вернется еще не скоро. Нельзя ждать так долго, — он покачал головой, твердо встретив взгляд собеседника, и в его изумрудных глазах ясно читалась отчаянная просьба — не приказ — именно просьба: «Помоги мне. Пожалуйста. Он — все, что у меня есть». И Питер не мог проигнорировать настолько искренний зов о помощи, не мог отказать — да и не хотел: долг платежом красен, а обещания хороши лишь тогда, когда воплощаются в жизнь. — Что требуется от меня? — впрочем, у него уже были подозрения, но он тщательно их отгонял, ни на секунду не позволяя себе в них поверить. — Умереть, — громом прозвучал мрачный ответ Локи, и мир рассыпался мириадами мелких осколков. Паучка охватил страх. Он резко сжал пальцы, едва не разрывая маску на лоскутки, подался вперед, пристально и настороженно вглядываясь в безучастное лицо напротив. Но полминуты спустя, когда схлынула первая волна, он буквально заставил себя успокоиться: все наверняка не так просто. Даже Локи не настолько сволочь, чтобы просить его умереть ради совершенно незнакомого существа (бог знает, что у Нарви в крови понамешано, если его отец — полукровка, а мать, если верить мифологии, — асиня), всерьез рассчитывая на положительный ответ. Кривая усмешка расчертила губы трикстера, когда он заметил реакцию паренька: этого следовало ожидать, и вот сейчас его пошлют к черту с такими просьбами… И был очень удивлен, когда Питер успокоился и выжидающе посмотрел на него: неужели он всерьез обдумывает вариант с согласием. Питер видел, как в душе бога сейчас борются гордость, надежда и нежелание подвергать такой опасности пусть не простого, но смертного, более того, почти еще ребенка. И тем ценнее была та откровенность, с которой бог, быстро справившись с изумлением, принялся излагать предполагаемый план действий: — В Хельхейм может отправиться только душа. Но можно принудительно разорвать ее связь с телом без возможности вернуть, а можно ослабить, однако достаточно сильно, чтобы она его покинула, — он сделал паузу, усиливая эффект еще не сказанных слов, и продолжил — тихо, медленно, вдумчиво, серьезно глядя в карие глаза паучка: — Ты должен понять: твое согласие будет предполагать, что я временно остановлю твое сердце и погружу организм в стазис, пока твоя душа не отыщет и не уговорит вернуться душу Нарви. И тогда я выдерну вас обратно. Он замолчал, но в изумрудных глазах застыл главный вопрос: «Готов ли ты? Готов ли ты рискнуть?» И Питер вдруг ясно осознал, что, несмотря на все опасности, действительно готов — причем даже не ради незнакомого ребенка, чья душа томится в царстве мертвых, а ради самого Локи. Сейчас перед ним сидел не самоуверенный и саркастичный бог, не могущественный маг, а скорбящий, но не отчаявшийся отец, который, отбросив остатки гордости, попросил его о помощи — даже сознавая, сколь о многом он просит. И Питер понимал, что отказ сломает его окончательно, хоть он и не подаст виду: вновь закует себя в ледяную броню, закроется в себе, будет ерничать, язвить, огрызаться, разговаривать нарочито холодно и высокомерно, стараясь задеть побольнее… А потом запрется в комнате и, крича и воя, разгромит все, до чего дотянутся руки. И еще больше обозлится на весь свет. — Доктор Стрэндж убьет нас обоих, если узнает, — тепло улыбнулся парень, вспомнив о маге, и спокойно посмотрел на бога. Робкая надежда промелькнула в изумрудных глазах и скрылась. — Поэтому ему явно не стоит об этом знать, — хмыкнул тот и тут же посерьезнел, подавшись вперед: — Ты уверен, что ты мне доверяешь? Не отвечай, просто подумай, — пресек он уже готовый сорваться ответ. — Я сейчас говорю об абсолютном доверии, от и до, без страха и сомнений. Ты должен четко понимать, что от моих действий будет зависеть не только твоя жизнь, но и душа. Чтобы вернуть душу из царства мертвых, одного желания мало — нужна вера, — пояснил он, видя недоумение на лице собеседника. — Ты должен быть твердо уверен в том, что я во что бы то ни стало выдерну тебя оттуда, иначе порвется связующая нить, и твоя душа застрянет там навечно — и тогда я уже ничего не смогу сделать. В комнате повисла тишина. Локи не давил, не настаивал, не советовал: это не его решение. Он пристально вглядывался в паренька, и, видимо, в какой-то момент заметив в карих глазах непонятную, ему одному ведомую эмоцию, медленно кивнул самому себе и, коротко взглянув на настенные часы, откинулся на спинку кресла. — Если начинать, то в полночь. У тебя есть шесть часов, чтобы хорошенько все обдумать. И, если ты, несмотря на очевидную опасность, все-таки согласишься, предупредить кого надо, чтобы тебя не искали как минимум две недели. Из-за твоей болезни, рецидива и двух операций ты в группе риска, — неохотно пояснил бог, уловив недоумение Питера, — и я хочу быть уверен, что подобное путешествие не будет иметь негативных последствий. В общем, говори, что хочешь, но о моем сыне ни слова, — твердо предостерег он. — Если решишься, я буду здесь, — и, не глядя, коротким взмахом руки открыл окно, намекая на конец разговора. — До свидания, Локи, — тихо отозвался Питер и, не споря, направился к окну, на ходу натягивая маску. Ему, определенно, есть, над чем подумать.***
Шести часов Питеру с лихвой хватило, чтобы проанализировать сложившееся положение и в очередной раз прийти к выводу, что вариантов в общем-то не так уж и много — либо согласие, либо отказ — и что поспешно принятое решение является, пожалуй, единственно верным. Можно сколько угодно кричать о том, что Локи — трикстер, беспринципная сволочь, что у него нет чести, что доверять ему смерти подобно и так далее. Но один-единственный факт перекрывал все: он — отец, и его сын мертв. Смерть родителей Питера, бесспорно, трагедия, но это логично и по-своему правильно — когда родители уходят раньше детей. Это смена поколений, естественный ход времени, заложенный самой природой. Но совершенно неправильно, чуждо, противно естеству, когда наоборот. Ведь тогда возникает один только логичный вопрос: а зачем вообще появляться на свет тому, кому заранее суждено умереть в младенчестве/детстве/юности. Его смерть — это трагедия и для него, и в особенности для его родителей. И Питер просто не мог пройти мимо, отказать, пренебречь, испугавшись опасности, просто потому, что на его месте поступил бы так же — если не хуже. Он не просто мог понять бога — он понимал его, тоже будучи отцом. И потому без колебаний согласился. Он не стал много рассказывать Мишель: просто предупредил, что должен будет исчезнуть на пару недель, чтобы помочь человеку, которому очень обязан. Написал Старку о том, что будет со Стрэнджем, и Стрэнджу (и Вонгу на всякий случай) о том, что должен помочь Локи, попросив прикрыть перед наставником. И ровно за полчаса до полуночи он вновь постучался в знакомое окно и вновь был сразу же впущен. Неверие, надежда и благодарность отразились в изумрудных глазах, но почти тут же скрылись. Бог молча подошел к паучку, остановившись близко-близко, почти вплотную, буквально прожигая его пристальным взглядом. — Не пожалеешь? — бессмысленно спрашивать о готовности: к такому нельзя быть готовым. Питер отрицательно качнул головой: — Лучше я доверюсь и пожалею, чем усомнюсь и пожалею. Я Вам доверяю, — так же тихо, но твердо. — Почему? — в глазах Локи — искреннее недоумение, он просто не понимает, за что, чем он это заслужил. — А разве доверять можно за что-то? Если для доверия есть причина, это уже расчет, а не доверие. И эта простая, даже наивная философия на мгновение ошарашила трикстера: что-то было в этом пленительное, подкупающее. Скачок веры — причем не ради спасения себя, а ради помощи ему, тому, кого многие сочли бы не заслуживающим этой помощи. И такую по-детски чистую веру было по-настоящему страшно потерять. — Спасибо, — одними губами, на выдохе прошептал он и, более не медля, щелкнул пальцами. От падения после неожиданного перемещения его спасла только молниеносная реакция Локи и сильная рука, сжавшая его плечо. Наконец выровняв дыхание и убедившись в том, что на ногах он стоит более-менее твердо, парень огляделся: знакомая (но не ему) просторная зала с факелами по всему периметру, кроватью у стены и массивным, задрапированным красно-белым бархатом алтарем в центре, на котором, окруженное зеленым дымчатым коконом, лежало тело мальчика лет пятнадцати. Бог щелкнул пальцами, гася светильник и зажигая факелы, погружая помещение в таинственный полумрак, — и Питер застыл, оглушенный, не в силах пошевелиться: настолько противоестественной и в то же время по-своему величественной показалась картина, открывшаяся ему в неровном пляшущем свете. — Ложись рядом с Нарви. И костюм сними: мне понадобится доступ к коже, — тихий, но властный приказ привел его в чувства, и, пока он спешно раздевался, Локи кратко обрисовал ему план действий: — Я установлю с тобой ментальную связь и буду направлять в Хельхейме, но физически помочь ничем не смогу. После того как я вновь запущу сердце, у тебя будет час, не больше — я не смогу дольше поддерживать два заклинания стазиса и контролировать связь одновременно. Хель там быть не должно, но если вдруг она появится, кинь в нее портал так, чтобы он ее коснулся, — и бог вложил в руку уже улегшемуся пареньку простое золотое кольцо — и пояснил, отвечая на немой вопрос: — Ты что, не знаком с древними обрядами? В иной мир с душой переходит и то, что важно умершему, дорогие ему вещи, если в момент смерти они находятся при нем, — и тихо добавил: — Возьми Нарви за руку: я постараюсь скорректировать твое перемещение, чтобы ты сразу попал как можно ближе к нему. Ладонь мальчика оказалась холодной, но приятной на ощупь — Питер крепко ее сжал и вопросительно посмотрел на бога. Кивнув, Локи отточенным движением кинжала надрезал свое запястье, коротко велел: — Закрой глаза, — и, не дожидаясь реакции, сам прикрыл ему глаза раненой рукой, а другой тремя уверенными штрихами кровью обозначил у него на лбу очертания Ансуз. Секунд десять не происходило ничего — как вдруг паучок услышал знакомый глубокий голос — при том, что губы трикстера оставались неподвижны: «Слышишь?» Он восхищенно округлил глаза, несмотря на ситуацию, не скрывая своего восторга, и попытался также мысленно ответить: «Слышу». — Вау! — тихо воскликнул он, не сдержавшись. Бог хмыкнул снисходительно, легонько приподняв уголки губ в намеке на улыбку. И тут же посерьезнел, пронзительно вглядываясь в глаза ребенка: — Готов? Секундная заминка — слабый, неуверенный кивок в ответ. — Будет больно, но недолго, — так же тихо и вкрадчиво продолжил он. — Придется потерпеть, — и непривычно мягко добавил, видя тревогу и отголоски страха в карих глазах: — Не закрывай глаза: неизвестность пугает куда больше. И, уверенно удерживая взгляд паучка, тут же одним резким штрихом четко над сердцем начертал Ису. Вспыхнула багряным кровавая руна и почти сразу же погасла, принимая жестокую дань. Сердце вдруг пронзила острая, ни с чем не сравнимая боль — Питер в панике расширил глаза, инстинктивно попытался было дернуться, вырваться, но зеленые омуты, горящие колдовским виридиновым огнем, полные спокойствия и уверенности, оказали на него поистине гипнотический эффект, и он чудовищным усилием воли буквально заставил себя остаться неподвижным. Однако уже несколько секунд спустя боль утихла, и сознание покинуло его. Остекленевшие карие глаза тускло уставились в просторный потолок. — Извини, — тихо прошелестело над бездыханным телом, и его окутала точно такая же зеленая дымка.***
А мгновение спустя Питер очнулся в до жути пугающем месте: бескрайняя снежная равнина, белая-белая, будто вся облаченная в саван, а вдали, посреди пустоты и безжизненности, виднеется маленькая хижинка — крошечный яркий островок надежды посреди мертвого хаоса, — от которой Питера отделяло не более пары-тройки сотен метров. Вокруг бушевала метель, и в ее завываниях он ясно услышал стоны и крики множества отчаявшихся душ — яростные и безнадежные, громкие и тихие, робкие и гневные, злые — но от того не менее искренние и пронзительные. Сразу захотелось укрыться от этой дикой многоголосицы, зажмуриться, заткнуть уши, закопаться с головой в снег — лишь бы не видеть и не слышать. Он прикрыл глаза, уговаривая, заставляя себя успокоиться, не обращать внимания, чтобы не сойти с ума, слишком погрузившись в безумную, выворачивающую душу какофонию. «Я жив, — упорно повторял он себе. — Я жив». Более-менее придя в себя, но все еще не решаясь открыть глаза, Питер опасливо позвал: «Локи», — и тут же получил немедленный отклик: «Я здесь. Ты в Хельхейме?» Ему показалось, или Локи облегченно вздохнул? Да ну, бред какой. Мотнув головой, парень ответил: «Судя по пустоте, безжизненности и множеству отчаянных криков вокруг — да. Но вдалеке виднеется хижина». Наконец открыв глаза, он наспех себя осмотрел: вроде все как обычно, человек как человек — никаких привидений и прочих ужасов, которые он уже успел себе навоображать. А бог и вправду не сдержал облегченного вздоха, услышав знакомый голос: хоть это удалось. Он тут же стер кровавую руну над сердцем и легонько коснулся холодной кожи кончиками пальцев, пропуская через сердце концентрированный поток чистой энергии. Секунда — удар, перерыв — еще удар. Ису сменила Йера, коротко вспыхнув зеленым. Питера неслабо тряхнуло, он пошатнулся, но устоял, чудом не свалившись в сугроб. «Что это было?!» «Я запустил сердце, — коротко ответил Локи. — Тебе надо найти Нарви — сосредоточься, почувствуй: его душа должна сильно отличаться от остальных. Доверься интуиции и иди — хотя, вероятнее всего, он в хижине». Питер последовал совету бога: закрыть глаза, пропустить ощущения через себя. Вот она, самая крепкая и самая яркая ниточка — и впрямь тянется к хижине. И, превозмогая метель и леденящий холод, направился к небольшой темной точке вдалеке. Казалось, путь длился вечность, хотя в действительности прошло не больше пятнадцати минут, когда он, чертыхаясь и ругаясь, наконец добрался до домика. Скрипнула плохо смазанная дверь. Внутри не было ничего: только стены, пол и потолок, а посреди этого незамысловатого интерьера на корточках примостился тот самый парнишка, чье тело сейчас лежало в Мидгарде на алтаре, окруженное зеленой дымкой. Он медленно повернул голову на шум — и Питер едва не задохнулся, чуть не налетев на косяк: прямо на него смотрели пустые, но такие знакомые изумрудные глаза. «Я нашел его», — ошарашенно подумал он, и тут же в ответ раздалось требовательное: «Где? Как он?». «В хижине. Цел и невредим — больше пока сказать не могу». Приблизившись неверным шагом, он осторожно присел неподалеку, спросил, стараясь казаться как можно более дружелюбным: — Привет. Ты ведь Нарви? Пустой взгляд тут же сменился подозрительным, парень прищурился — точь-в-точь как отец: — А ты кто такой? И что тебе от меня надо? — Я Питер, — все так же приветливо ответил паучок, изо всех сил сдерживая довольную усмешку. — Я здесь по просьбе твоего отца, чтобы вытащить тебя отсюда. В изумрудных глазах впервые на его памяти появилась растерянность: — Отца? О ком ты? Разве у меня есть отец? Питер ошарашенно уставился на подростка, сдавленно прошептал, неосознанно жестикулируя губами: «Вы это слышали?» «Что случилось? — тревожно напрягся Локи. — Мои органы чувств с твоими не связаны, так что нет». «Он Вас не помнит. Совсем…» Локи рвано выдохнул и ругнулся сквозь зубы, поминая Хель нецензурными словами. А Нарви тем временем продолжил: — Уходи: ты ничем не сможешь мне помочь. Она сказала, что я не смогу уйти, пока не закончу рисунок, — и коротко махнул рукой, указывая на пол. Питер до этого даже не особо смотрел по сторонам: не до того было, — но сейчас, приглядевшись, увидел, что по полу разбросаны ледяные осколки, из которых Нарви палочкой собирает какой-то узор. «Черт, — пронеслось в голове, стоило ему признать в нем очертания донельзя знакомой руны. — Локи, она заставила его собирать Ису из осколков. Пожалуйста, скажите, что это не то, о чем я думаю». Витиеватые проклятья стали ему ответом. — А почему именно этот рисунок? — осторожно поинтересовался он. Нарви на секунду отвлекся от своего занятия, с любопытством посмотрел на незваного гостя: — Не знаю. Она подсказала мне его. Он ничем не хуже других, — равнодушно пожал плечами. «Кажется, я кое-что придумал. Локи, какая руна с наибольшей вероятностью заставит его Вас вспомнить?» «Кеназ, — молниеносно отреагировал бог. — Та, которая у меня и Стрэнджа на запястье. Хочешь заставить его собрать ее вместо Исы? — и протянул, задумавшись: — Теоретически может сработать…» «Его заставишь, как же, — Питер с трудом подавил нервный смешок. — Сразу видно, чей он сын. Скорее хочу попытаться уговорить». В ответ послышалось одобрительное хмыканье. — Нарви, — вновь окликнул он паренька, — ты же хочешь вспомнить, кто твой отец? — и, дождавшись настороженного кивка, продолжил: — Тогда попробуй собрать вот такой узор, — он начертил в воздухе руну Кеназ. Но тот был настроен скептически: — И что мне это даст? — Все или ничего, — честно признался Питер, раскрывая карты. — В любом случае ты ничего не потеряешь. Нарви хмыкнул, но послушно вернулся к прерванному занятию, по ходу подправляя очертания узора. Питер напряженно следил за его работой, время от времени тихонько подталкивая ногой нужные осколки, но не вмешиваясь напрямую. Спустя минут двадцать руна была полностью собрана. Нарви застыл на месте, пристально вглядываясь в смутно знакомые очертания, в трансе протянул руку, кончиками пальцев обводя острые грани. Реагируя на касание, Кеназ тут же полыхнула зеленым — но не привычным изумрудным, как у Локи, а нежным, цвета мяты — и угасла до приглушенного свечения. — Папа, — неверяще прошептал ребенок, совершенно не обращая внимания на неровные дорожки слез на бледных щеках. — Как я мог? Неужели я… — он запнулся на полуслове и медленно обернулся к молчащему паучку, спросил ровно, пытливо, настороженно: — Тебя отправил Локи? — тот удовлетворенно кивнул, и он продолжил: — Ты говорил, что можешь помочь мне вернуться. Что я должен сделать? — Захотеть, поверить и довериться отцу, — тепло улыбнулся Питер и тут же радостно позвал бога: «Локи, он вспомнил и хочет вернуться. Пора, выдергивайте нас». Локи прикрыл глаза, концентрируясь перед решающим моментом: пока рано праздновать триумф, малейшая осечка сейчас — и все насмарку. Коротко приказал: «Возьми его за руку и ни в коем случае не отпускай. Закройте глаза — оба», — и кровью принялся плести руническую вязь: на лбу под Ансуз появились Дагаз и Турисаз рядом с ней, он стер Йеру над сердцем и на ее месте начертал Уруз и Феху. Повторил вязь на теле сына, добавив Кеназ на лбу. Прошептал несколько слов на первозданном, давно утерянном наречии, — сакральном языке, единственно способном на акт подлинного творения, — и щелкнул пальцами, завершая заклинание и концентрируя весь поток чистой энергии на зеленой дымке, окутывающей два тела. Полыхнули руны, и кокон вспыхнул ослепительно-белым светом, на долгое мгновение наполняя собой все пространство вокруг. Секунду спустя, крепко держась за руки, на алтаре лежали все те же два тела. Но что-то неуловимое, но очень важное появилось в их лицах, что бог сразу безошибочно понял: все получилось. В них вернулась жизнь. Локи рвано выдохнул и, небрежным жестом залечив порез на запястье, тяжело оперся на край алтаря, чувствуя разом навалившиеся усталость и опустошение. Прозрачная слеза скатилась по его щеке, коротко блеснув в неровном свете факелов.***
Пробуждение было медленным и мучительным. Питер упорно продирался сквозь вязкий грязно-серый туман, отчаянно ища выход, — но откуда ему взяться посреди однообразной и безжизненной бесконечной пустоты? Казалось, вечность спустя он смог наконец приоткрыть осоловевшие глаза — и тут же пожалел об этом: мир буквально взорвался красками, звуками — глаза резануло болью, и он поскорее зажмурился, попытался прикрыть уши… И не почувствовал рук. Тело ощущалось так, словно его как минимум замуровали в бетон, а конечности не слушались вовсе. Он резко вдохнул, задышал часто-часто, жалобно всхлипнул, не в силах ни пошевелиться, ни позвать на помощь. Страх смерти, страх того, что он так и не вернулся или вернулся не до конца, застряв где-то на границе, что его обманули, не смогли вовремя выдернуть из мира мертвых, оказался сильнее его — он плакал, с трудом сглатывая соленые слезы, захлебываясь ими, и все равно отчаянно звал единственного, кто мог ему помочь. Но тут, словно вняв его немым мольбам, где-то в коридоре раздались быстрые шаги, тихо скрипнула дверь. Паучок, сам того не замечая, облегченно выдохнул и будто даже немного успокоился: походку Локи он всегда узнавал безошибочно. — Тише, тише, — почти по-отечески пробежавшись по волосам, на лоб легла теплая рука, откуда-то сверху послышался невнятный шелестящий шепот — боль отступила, и белая мирная пелена ласково приняла его в свои объятья. Когда он очнулся снова, состояние было немногим лучше — но хотя бы вернулась в норму сумасшедшая паучья чувствительность, и он смог безбоязненно открыть глаза. Заморгал, привыкая к приглушенному свету, и совершенно пропустил момент приближения бога: чутье молчало, не предвещая ни малейшей опасности. Трикстер придвинул тяжелый стул ближе к изголовью кровати, сел, откинувшись на спинку и скрестив руки на груди, пытливо оглядывая паренька. — Как ты себя чувствуешь? — тихий спокойный голос разрезал тишину комнаты. Питер слабо усмехнулся: — Бывало и лучше — бывало и хуже, — он поморщился от головной боли, тут же бросая на бога виноватый взгляд. Тот лишь выгнул скептически бровь, никак не комментируя столь обтекаемый ответ, плавно поднялся, вытянул руки над телом паучка, почти касаясь кожи кончиками пальцев, парой изящных движений создавая красочную проекцию, напоминающую собой гибрид рентгена и детского рисунка, — чем вызвал тихий восторг ребенка, завороженно рассматривающего непонятные переплетения разноцветных сверкающих нитей. Повертев проекцию туда-сюда, бог все так же молча развеял ее небрежным жестом и задумался, что-то прикидывая, рассеянно потирая запястье. Наконец придя к ему одному известному выводу, щелкнул пальцами — и возле изголовья практически из ниоткуда появилась обычная больничная капельница. Питер изумленно расширил глаза, медленно переводя взгляд с Локи на до боли знакомую конструкцию и обратно. Он даже не знал, что его удивляет больше: тот факт, что Локи в курсе существования капельниц и, судя по всему, даже умеет ими пользоваться, или то, что он предпочел примитивные земные методы магии. — Между прочим, за тысячу лет у меня была возможность и с мидгардской медициной ознакомиться, — насмешливо заметил трикстер, потешаясь над недоумением паренька, и коротко приказал: — Руку. Питер растерянно помотал головой, пытаясь справиться с удивлением, и, не задумываясь, послушно протянул руку, доверяясь его опыту. — Ты проспал трое суток с перерывами и сейчас чувствуешь сильное истощение, — пояснил трикстер, ловким движением вводя катетер и закрепляя его пластырем. — Все это время я поддерживал тебя магией, но слишком частое и сильное воздействие может плохо сказаться на твоем организме и еще больше ослабить и без того нестабильную связь души и тела — так что пока придется ограничиться мидгардскими методами. Открыв клапан, он сел, снова возвращаясь к любимой позе, протянул удовлетворенно: — Вот теперь можно и поговорить, — приглашающе развел руками. — Как все прошло? Как Нарви? — взволнованно спросил паучок, наконец получив возможность задать главные вопросы. — Все прошло удивительно удачно: честно говоря, я сам не очень рассчитывал на такой успех. Вы успели буквально в последний момент: еще минут десять промедления и… — Локи махнул рукой, не желая озвучивать очевидное. — Нарви я погрузил в целительный сон: его истощение сильнее твоего, а так он быстрее восстановится. Но все будет в порядке. Он замолчал, собираясь с мыслями, прикрыл глаза… А когда открыл их снова, перед пареньком сидел уже совсем другой Локи: это был первый и, пожалуй, единственный раз, когда бог снял перед ним все маски, позволив глазам говорить за себя, — показал всю ту бурю эмоций, которую так тщательно скрывал всю свою сознательную жизнь: страх, неверие, надежда, радость, благодарность и что-то еще — что-то неуловимое, что-то, не подвластное словам. — Ты доверился мне настолько, что, не раздумывая, согласился умереть, чтобы вытащить моего сына из Хельхейма, — подавшись вперед, тихо, но искренне начал Локи, максимально открыто глядя ему в глаза. — Эту услугу я никогда не забуду. Отныне можешь считать, что у твоей дочери появился персональный хранитель, — и протянул ему руку. И эти слова, этот жест стали для Питера настоящим откровением: впервые бог разговаривал с ним не как с ребенком, не как с ценным помощником, а как с равным себе, как с отцом — прямо и уверенно, без покровительства и насмешки. Он хотел было отказаться от такого предложения, сказать, что не считает его обязанным, — и не смог. Слишком важно это было для трикстера и слишком ценно для него самого. Он слабо, но уверенно пожал узкую ладонь: — Теперь я за нее спокоен, — и тепло, солнечно улыбнулся.***
Той же ночью бог с согласия паучка наведался к нему домой и, склонившись над детской кроваткой, кончиками пальцев обозначил на крошечном запястье очертания Ансуз. Коротко сверкнув золотисто-зеленым, руна слабо замерцала, а вскоре и вовсе пропала, скрепляя незримую нерушимую связь. А перед самым уходом трикстеру на мгновение показалось, что малышка слабо улыбнулась во сне. Удовлетворенно хмыкнув, он исчез во тьме коридора. А вернувшись к Питеру, обнаружил на том самом стуле, на котором недавно сидел, знакомое кольцо с выгравированной на печатке руной. Рядом белела в сумраке комнаты коротенькая записка, написанная неровным, дрожащим почерком: «Тристан и Изольда». По-доброму усмехнувшись, он тепло посмотрел на спящего паренька и, покачав головой, надел давний подарок. Осторожно поправил катетер капельницы, легонько взлохматил волосы. Секунду спустя неслышно закрылась тяжелая дверь.