Дети степного волка

Вождь Раз поутру караульный прибежал ко мне с докладом: у частокола, которым был обнесен наш стан, стража увидела посланцев народа пахарей. - Мой вождь! Один из тех, что служит царице роющихся в грязи, стоит у наших ворот и просит разрешения говорить с тобой. Что нам делать? Впустить дерзкого или принести тебе его голову? Я удивился: никогда эти овцы в юбках не приходили к нам по доброй воле, потому что с детства были приучены бояться. Но в эту ночь у меня как раз была свеженькая наложница – юная, красивая, да к тому же из народа, что живут на южных островах - а там знают толк в воспитании девок, специально учат угождать в любви. И завтрак был обильным и на редкость вкусным, и утро выдалось светлым. В общем, под благостное настроение я решил послушать, что же такого любопытного расскажет этот землерой. Вот стражник доставил посланца – толстого старика, однако, богато одетого и не с пустыми руками. В руках у него была корзина, а в ней сладкие лепешки, кусок копченой свинины и кувшин доброго вина. А еще сверток с одеждой из тонкой шерсти и прекрасно выделанных шкур. Дары мне понравились, но это совсем не значило… а ничего это не значило. - О, грозный царь восточной чащи, выслушай ничтожного посланника, трепещущего пред твоею силою и властию! Помоги в моей нужде, не прогневайся… - завел он свою песню. Но я оборвал сразу: - Давай без причитаний. Чего нужно? И тут он рассказал такое, чего я никак не ожидал услышать. Мол, три года запад их страны страдает от страшной летней засухи, а по осени, напротив, только начнут собирать урожай – его дождем заливает, и, вроде как, то малое, что наросло, на корню гниет. А на востоке, в тех землях, что как раз с моими лесами граничат, ни о засухе, ни о наводнениях знать не знают – живут припеваючи. Вот великая царица их землеройской страны, вздорная злая бабища, созвала совет и велела судить, как избавиться от проклятия. А советчики уж кого только ни спросили: и жриц своих, и приезжих звездочетов, и даже каких-то заморских чародеев – все на одном сошлись: нужна богам особенная жертва. Мол, есть в одной из восточных областей сильная в ведьмовстве правительница: десять лет блюдет погоду, и всегда в ее землях урожаи хороши. Будто бы все это не случайно, а оттого, что соблазнила хитрая ведьма само Солнце небесное, провела с ним ночь и зачала от той любви седьмого своего сына. А как подрос мальчик, да как прошел в их храмах все ритуалы и церемонии – тут супруга Солнца небесного, Великая Мать-Земля, об измене-то мужней и проведала, с тех пор гневается, на весь народ свой обиду держит. Так надобно того юношу отыскать и короновать по всем законам, чтобы семя его оплодотворило царицу, а кровь его, пролитая по обычаю в первую борозду, дала земле урожай и всему народу – избавление от проклятия. Иначе быть в стране землепоклонников великому голоду, мору и разорению. - Забавная сказка! Повеселил, нечего сказать, – ответил я толстому посланнику, - Успеха вам с вашими богами, царице вашей – счастья с молодым муженьком, а мальчишке – легкой смерти, раз надо так. Я-то при чем? - А при том, о, грозный царь чащи, что ты селение той ведьмы разорил, побил-пожег немало народу. Сама правительница чудом спаслась, а вот седьмой ее сын пропал. Только молва твердит: видели его среди твоих рабов. Вот и пришел я проведать, так ли это, да и просить выкупить ничтожного. Что за нужда тебе, о великий, в этом ягненке, когда такие волки твоей руке покорны? А заплачу я щедро, скупиться не стану – так мне сама царица приказала. - Повезло тебе, старик, - говорю, - я сегодня добрый, хочу миловать, а ты уже сказкой расплатился. Пойдем, покажу пленников. Найдешь своего живым – даром заберешь, а если мертвый он ворон кормит – не обессудь, над смертью моей власти нет. Велел стражнику проводить толстяка-посланника на кухню, в конюшню и по всем прочим местам, где у нас рабы из землепоклонников к грязной работе приставлены, пусть поищет своего царя. То, что их царь выгребает сейчас навоз из-под ног моих кобылок, меня очень позабавило. Сам я пошел проверить, как мои воины к новому набегу готовятся, и вскоре за повседневными делами забыл о старике. Вспомнил только перед самым ужином, потому что стражник, дубина, снова притащил это чучело в трапезную: мол, раз я с утра его радушно принял, то нельзя просто так, без доклада, за ворота вытолкать. А посланник этот скулит, как пес побитый: «Не прогневайся, о, великий, помоги найти юношу! Вернусь без него – голову потеряю» Стражник, конечно, свою зуботычину за усердие получил, да и старикашка этот голову бы прямо здесь потерял, но тут случилось непредвиденное: в трапезную не вошел – влетел мой мальчишка-пленник, шумный, с раскрасневшимися щеками, с улыбкой до ушей. - Вождь Эридар! У меня получилось, получилось! Я научился стрелять! - Щенок, и правда, молодец, вождь, - это уже один из моих ветеранов следом ввалился, он сегодня молодняк на стрельбище натаскивал. – Стрелок, видать, от самих богов: сблизи почти как я по цели бьет, и не поверишь, что впервые лук в руки взял. Вот еще на ветер поправлять приучится да силенок поднакопит – цены такому стрелку не будет. Парнишка от похвалы весь прямо светится, и хоть потный, хоть волосы к щекам прилипли, а так хорош, что я разом забыл и занудного посла, и ретивого его провожатого – только мальчишку и видел. И тоже был счастлив его успеху. А еще тому, что замечал, как пленник мой на глазах меняется: плечи расправились, спина распрямилась, взгляд стал ярче, смелее, куда как увереннее. А тут землерой этот, о котором я и думать забыл, заголосил вдруг: - О, царь восточной чащи! Да благословит тебя Великая Мать, да будет она свидетельницей твоего обещания! Вот он, тот юноша, которого я ищу – отдай его царице, отпусти со мной, он должен исполнить назначенное. Я еще понять не успел, чего он хочет, а он в ноги мне – хлоп. Прямо своим жирным пузом в затоптанную солому, и давай причитывать: - Он не простой раб – он благословение, данное одной из матерей племени богом-Солнцем. Он должен царствовать, оплодотворить чрево правительницы, а потом вернуться к своей Великой Матери и оживить ее! Отпусти его, о, великий! Ты обещал… А ведь правда, парнишка необыкновенно хорош – сын Солнца, сияющий восторг, счастье… Не зря, видно, его мать Солнцем-то назвала, это я поначалу думал, что ради ласки, да из тщеславия. Его отдать?! До меня вдруг с опозданием дошло – этот мешок навоза просит отдать моего личного пленника... Отдать мое сокровище! Да и кому? Этой похотливой старой суке – их царице?! Мальчишка тоже понял, сразу сник, словно потух – солнце за тучей скрылось – и, вижу, все на меня поглядывает. Дай, думаю, волю – прижался бы как тогда, в первый раз, уткнулся бы в плечо, руками обвил – не оторвешь. Только я воли не даю, да и сам он теперь понимает: это бабам ныть позволено, а воины так себя не ведут… ну, разве что наедине, разве когда нас никто не видит – тогда другое дело. Когда мы одни, я и сам рад его обнять и утешить, если надо. А о той царице было всем известно, что она давно своей страной правит, больше двух десятков лет, может и все три даже: моя мать еще и женской крови не проливала, а она уже корону носила и мужей брала, каждую весну – нового. Но слух идет, что не стара она, напротив, так хороша собой, что любой, кто ее видит, голову теряет и только одно хочет – промеж ног ее лечь скорее, да любить, брать не останавливаясь. Оттого и не переводились жаждущие хоть на год обрести право ее постели, а потом и помереть не беда. Ведьмовство – ясное дело. Конечно, воину не престало все эти девичьи сопли разводить, только мне еще с детства эти сказки в душу запали, и нет-нет, а шевельнется любопытство: а как бы глянуть, что за диво - та царица?.. а тут такой случай выпал – не упустить бы. Говорю я толстопузому посланнику: - Ишь, чего хочешь. Посмотри на него: соколенок, кречет белый, сын Солнца, сам сказал. Ты думаешь, я вот так просто отдам его? Не смеши. Твоя царица знает толк в том, как глумиться над дураками, что истекают слюной по ее лону, так пусть знает, что и я в этом деле не последний. Хочет молодого мужа – пусть сама за ним в мой стан явится и сама меня попросит. А там – посмотрим. Ночью мальчишка все же дал волю чувствам. - Ты хочешь отдать меня царице, мой вождь? - спросил он, притихнув в моих объятиях. - А ты не хочешь стать царем, Солнце? - Она убьет меня. Он чуть заметно дрожал, а я обнимал его и гадал, дрожит он от страха или от желания? - Я думал, что дорог тебе, вождь Эридар. Но если нет – убей меня сам. Разве я просил тебя о чем-то? Вот сейчас только об одном прошу – пусть смертельный удар нанесет твоя рука. - Глупый, не буду я тебя убивать, любить буду, - волосы его, золотой шелк, струились между пальцами, запах кружил голову. - А все же хочется посмотреть, как ты царем станешь. *** - Ты мне вот еще ответь – почему сам не сказал, что сын правительницы? – спросил я глубокой ночью, когда мы оба насытились любовью, спросил ровным голосом, чтобы он не подумал, что злюсь или не доверяю ему. Я уже успел понять – он мой, разумом, сердцем и плотью. Но все равно ответ услышать хотелось. Да и просто хотелось поговорить с ним, сонным и расслабленным – он в такие минуты говорил прямо, уверенно, словно главный здесь и ничего ему не страшно. - Седьмой сын, мой вождь, - с улыбкой ответил он, - это почти ничего не значит в моем народе. Вот старшая сестра – да, будет правительницей и жрицей Великой Матери, а сыновья для матери что трава: как поднялись, так и полягут. Даже первенцы дочерям не ровня, а уж младшие – и подавно… мало, что не пустое место. - Но, наверное, не все твои братья - сыновья Солнца? - Может, мой отец чем-то глянулся и запомнился матери, раз она решила не забывать о нем и дала мне такое имя. Пламя свечи роняло теплые блики на его волосы, золотило кожу, и казалось, солнце со мной даже ночью. «Если твой отец был хотя бы вполовину таким же сияющим как ты – твою мать любой поймет», - подумал я. Он лежал рядом, на боку, и гладил меня кончиками пальцев, по плечу, по руке, по груди и животу, рассеянно, даже не замечая этого. Так часто бывало наедине – его тянуло ко мне прикасаться. - Не хочу быть царем, - прошептал он. - Хочу быть с тобой, мой вождь. Кем захочешь, как прикажешь. - Не трусь, - твердо сказал я, - ты уже не носишь юбку. Выучишься меч крепче держать да с луком управляться – сам удивишься, откуда возьмется уверенность. Сможешь объяснить любой бабе, где ее место. Я не говорю, что получится сразу, в первый же день. Но со временем сумеешь. Стоит раз, другой настоять на своем – и женщины привыкают, у них это в крови. Я говорил, и сам удивлялся своим словам – царица землепоклонников поболее чем вдвое старше моего мальчика, она таких вот, нежных и трепетных, не раздумывая, каждую весну своими руками на алтарном камне режет. Еще неизвестно, сумел бы я сам с ней справиться. А парнишка ничего, брови нахмурил, задумался. - Все знают – царица владеет колдовством. Говорят, когда появлялись бунтари, которые к власти рвались, забывали, что мужчине от века Великой матерью назначено подчиняться, таких специально во дворец приглашали. Явится посол, вроде того толстого, расскажет, что наслышана царица о быке среди мужей и приглашает к себе. Вот так пригласит раз, другой, а там и весна. Коронуют с почестями, празднества в честь нового царя объявят, о невиданной любви Царицы к избраннику весь дворец шепчется – а все одно, уже к осени все входит в русло, успокаивается. Зимой тот, кто был бунтарем, становится незаметной тенью рядом с супругой-царицей. А по весне выливает она кубок крови на вспаханное поле – и нет больше ни царя, ни бунта. А сам сосредоточенный, и ладонь замерла над моим плечом, не дотронувшись. Вот не хватало еще, чтобы впал в транс, вспомнив чьи-то россказни. Я уже хотел было растормошить, отшутиться, убедить в том, что никому его не отдам, что сам Царице этой кровь пущу, если вздумает явиться сюда – но он снова глянул на меня, и в глазах его была твердость, решительность: - Все знают про царицу и ее колдовство, и никто не знает, как ему противостоять. Но если и правда судьба моя стать ее супругом, если Великая Мать того хочет – другого пути для меня не будет. Человеку богов не одолеть. Вот тут и я всерьез над словами посла задумался. Когда спрашивал, не хочет ли Солнце быть царем, я скорее шутил. Да и не верил, что Царица за ним сюда пожалует. Одно дело – направить самого толстобрюхого из своих землероев с подарками и просьбой – а вдруг и правда отдам мальчишку? – тем более, у меня немало рабов из ее народа; и совсем другое – самой явится, не побояться стрел и мечей моих воинов, унизить себя перед сопливым вождем дикарей. И все ради чего? Во исполнение предначертанного? Нет, никогда этого не будет. Конечно, мои волки не чета ее баранам – в каждом набеге мы побеждаем, берем все, что нам нужно: зерно, богатства, рабов в свои хозяйства, женщин в свои постели. Но я не так глуп, чтобы не видеть правды: ее земли бескрайни и полны чудес, которых я даже представить не могу, ее народ бесчислен, как звезды, как стада облаков в небе. У меня же есть только узкая лента непролазного леса от великих степей до горных круч, а народ мой перед ней – горстка нищих варваров. Я захотел его утешить: - Брось, Солнышко, никто за тобой не явится. А если явится – не отдам. - Нет… - он тряхнул волосами, - если это воля Матери – не смогу противиться, нельзя, сам туда пойду. А ты отпустишь, не станешь спорить. Обещай, Эридар! Не станешь ради меня спорить с богами, не обратишь их гнев на себя и свой народ. - А вот теперь уж точно нет! – заявил я, взял его за запястье и привлек к себе. - В этой идее есть одно слабое место. - Какое же? Он был так серьезен, что мне захотелось его развеселить, заставить забыть и посла, и царицу, и все эти сказки про богов и богинь, в которые сам я не верил. - Это я, - с улыбкой сказал я, целуя его запястье. – Без тебя я сразу же ослабею. - Мой вождь, - прошептал он, - я тебе не верю. С того самого мига, как увидел, сразу понял: ты словно из камня. Еще в там, деревне, в пламени и дыму, ты рубился весело и зло, и я сказал себе: вот таким должен быть мужчина! Тогда я понял, что мы все умрем, и хотел только одного – чтобы меня убил ты. Словно темный бог, ты был везде и нигде, и я испугался, что мне не выпадет чести погибнуть от твоей руки. А потом, когда нас, пленников, привели на твой пир, и ты указал на меня – я надеялся, что боги услышали мои мольбы, мне дадут меч, и ты меня убьешь, пусть играя, легко, но я хотел этого! Но ты… ты… ты не можешь быть слабым местом, - и он умолк, взволнованно дыша, глядя, как я поднимаюсь поцелуями по его руке, по плечу, и вот уже целую его шею. Я приблизил губы к его уху и шепнул: - Могу. Потому что не хочу тебя потерять. Продолжай. Я и правда хотел услышать все, что он помнит о том дне. И он сначала замер, глубоко вдохнул, потом продолжил прерывистым голосом: - Ты приказал раздеть меня и сам снял одежду. И то, что я увидел… было столь совершенно… что я уверился – ты и есть темный бог. Я хотел к тебе прикоснуться и вознести хвалу, но меня держали, а когда ты коснулся меня сам – я этого хотел, ждал, мечтал, молился. Страшно? Нет, даже страшно не было – я знал, что умру, и стало неважно – как. Хотелось только одного – чтобы ты был, чтобы я тебя видел, потому что пока я на тебя смотрел, все становилось неважно. Тут он умолк на миг. Или два. Или целую вечность – когда я целую его в рот, сам забываю о времени.