ожоги

зарецкий развёл их на расстояние тридцати двух шагов. их — онегина и ленского, бывших друзей, ныне врагов смертельных. одному из них суждено было сегодня пасть пронзённым пулей на колкий январский снег, который заменил бы несчастному смертный одр. онегин втайне надеялся на то, чтобы судьба благословила его стать этим несчастным. жизнь ему опостылела, так или иначе. пускай сейчас мысль его волновала близость смерти, пусть кровь сворачивалась в жилах при каждом следующем шаге к барьеру, но завтра… завтра что? вновь возвратится холод, скука, но уж не будет рядом друга, чтобы его развлечь. ленский поднял пистолет почти одновременно с ним. «неужели и выстрелим вместе?» — едва успел подумать онегин, как вдруг раздался хлопок, кто-то вскрикнул, и, хотя дуэлянт зарёкся не выказывать страха, от неожиданности глаза его зажмурились, а рука в белоснежной перчатке прижалась к груди. собравшись с духом, онегин взглянул на ладонь: та была столь же белой, как прежде. он поднял взгляд: ленский замер как вкопанный, пистолет дымился в снегу у его ног. «стрелял в воздух?! дурак! промахнулся?.. о боже!» — онегин рванулся вперёд. — онегин! — раздался откуда-то сбоку крик зарецкого, заставив его замереть. — вы нарушаете правила дуэли! за вами выстрел, так стреляйте! — но как же… — онегин перевёл дрожащий взгляд на ленского, который стонал, вцепившись в свою правую руку. на нём не было перчаток, и неудачно взорвавшийся порох обжёг его обнажённую кисть. — стреляйте! — повторил зарецкий, повысив голос. ленский не глядел ни на кого, уставившись на свою израненную руку, но онегин почему-то был уверен, что глаза его переливались слезами. — чёрт вас побери, онегин! что вы медлите? ленский внезапно поднял голову, и, боже, глаза его действительно блестели от влаги. — проклятье, онегин! глаза мерцали ярче снега. — стреляйте! блеск ослеплял. — онегин! выстрел огласил округу. птицы во второй раз за утро слетели с деревьев. — эх, чёрт бы вас побрал, онегин, что же вы наделали? — выругался зарецкий и плюнул себе под ноги. онегин же, не утруждая себя тем, чтоб передать пистолет секунданту, отбросил оружие в сторону, куда он только что нарочно выстрелил, и, уж не замирая от чужих окриков, кинулся к ленскому, который снова склонился над своей рукой. онегин вытащил из-за груди платок с намерением перевязать обожжённую кожу и, прикрикнув, чтоб готовили сани, вновь обернулся к ленскому. — я зря щетинился, друг мой, прости меня, но понял я, как ты мне дорог, лишь когда думал, что я потерял тебя. с этими словами он приобнял ленского, собираясь помочь ему добраться до саней, но тот внезапно отстранился. у онегина внутри всё похолодело: он не убил единственного друга, но сохранил ли его благосклонность? нет… снова всё напрасно! сердце, леденей! — я первым выстрелил, я собирался убить тебя, евгений, мне надо просить у тебя прощения. «нет, он не человек, он ангел». — господи, ленский! — евгений заключил его в объятия, что по силе и отчаянию своим, верно, были не сравнимы с теми, в которых ленскому доводилось оказываться раньше, — из его груди будто выбили разом весь воздух. — евгений, — сдавленно прошептал он. онегин, чуть отстранившись, повернул голову. — рука… — взгляд евгения метнулся вниз. — ты случайно зажал её. онегин немедленно отступил на шаг и пустился в извинения, одно искреннее другого, однако продлилась эта тирада недолго. ленский благоразумно прервал его, прижав к себе здоровою рукой и отведя при этом в сторону другую. это их объятие уже не напоминало тиски, но всё было пронизано какой-то славной нежностью и трепетом, с которым онегин и заботился о том, чтоб ненароком не задеть руку ленского, и старался сберечь их возрождавшуюся дружбу. со временем она, должно быть, стала б прочней всего, что было между ними прежде, но пока что их объятие впору было сравнить разве что с хрустальной вазой, стоявшей у ленского на самом краю письменного стола. немного погодя они уж мчались на санях обратно в деревню. зарецкий уехал раньше, не желая более оставаться на месте злосчастной дуэли, а потому помимо онегина и ленского в санях сидел только гильо, слуга и секундант евгения, да и тот был занят тем, что погонял лошадей. во всём лесу, ещё по-утреннему тёмном и безмолвном, не было ни одной живой души, и, не смущённый взглядами посторонних, онегин прижался губами к обожжённой руке ленского. — всё в порядке, евгений, — с улыбкой отозвался тот, проводя здоровой рукой по волосам друга, которые уже успела растрепать метель. — а ты бы лучше шляпу надел вместо того, чтоб о пустом беспокоиться. — о пустом? нет, друг мой, это… — ну хорошо, возможно, поболит немного… — не менее недели, двух, да и вообще… — ну, что же, признаю, ты прав, евгений, а ведь рука-то правая, которой я пишу. — онегин вздрогнул и приоткрыл было рот с тем, чтобы утешить друга, как вдруг ленский, подмигнув ему, лукаво улыбнулся. — придётся мне кому-то надиктовывать стихи.