Личный рыцарь умирающего принца

      Это запретно. Это так запретно и рискованно, что стоит кому-то узнать, и можно запросто поплатиться своей репутацией. Но стоит ощутить ледяные ладони на шершавых щеках, начавших зарастать тёмной щетиной, как он приходит в себя из омута постоянных волнующих мыслей, парень напротив скоро совершенно заставит его послать всё к чёрту — и правила, и родителей, и церковь, и своё место в обществе. Холодной дорожкой пальцы разделяют густые вьющиеся волосы у висков, но он только больше горит от этого, ведь предела тепла этого человека нет. Такого родного тепла, близкого и самого искреннего, заменяющее солнце по ночам. А холодные руки... Холодные руки бывают только у самых добрых и искренних людей, коим и являлся тот, кому было присвоено сердце молодого принца за честь, верность и жертвенность. И нет, младший принц Штауффенберг не стыдится смотреть родителям в глаза, пряча за своей спиной маленький секрет, который бы открыл правду на то, почему каждая попытка сосватать его со знатной девушкой оканчивалась неудачей. Пусть уж этим старшие братья занимаются. И любая мысль о том, правильно ли это, всё ли с ним в порядке, исчезала, растворяясь в карих глазах напротив, в полумраке при свече смотрящих с привычной нежностью, и улыбке, глупой, смущённой, но красивой, чертовски заразительной. И он неловко краснеет, но смотрит чётко, чтобы видеть взгляд единственного глаза Его Высочества. Чёрная глазная повязка оказывается в стороне, губы трепетно касаются пустующей глазницы, а в горячем дыхании его трепещет злость ко всем, но в первую очередь к самому себе, за то, что не уберёг от этого принца, хотя поклялся себе ещё с первого дня, как оказался рядом с ним, рядом с дверьми королевских покоев ночью, что никто не посмеет его тронуть во зло Его Высочеству. И больше никто не сможет ему повредить, а иначе ярость, которая мирно гармонировала с бесконечной приветливостью в личном телохранителе принца разбушуется и вырвется наружу. Это его работа, его долг, так было с самого начала, но ощущение этого в больших масштабах появлялось сразу же, когда принц слабо по-доброму улыбался ему, или хотя бы кидал мимолётный взгляд. Тогда внутри всё крушилось под силой необузданного кровавого шторма, и мир исчезал полностью, оставляя в голове образ одного лишь принца, младшего в королевской семье. И тогда спокойное сопение по ночам становилось для него отрадой, гордостью, что он исправно выполняет свою работу, и каждое пересечение глазами давало ему знак — принц не видит в своём телохранителе столько, сколько видят другие. Он видит больше. Видит бесконечное то, что ему нужно. Единственное, что ему действительно нужно. И как-то он понял, что ему плевать, кем он будет — будь то наследником престола или тем, кого выгонят из дворца, — не важно, только пусть это всё будет вместе с тем парнем, пусть он останется под боком, ведь даже так, особо близко не общаясь, он чувствовал от него преданность и желание выбить хоть каплю внимания из Его Высочества, хотя бы один взгляд. Но отныне каждый его взгляд нёс в себе томное вожделение, заставляя парня дрогнуть тут же, что он не мог вдохнуть на протяжении нескольких секунд. И голос, обращённый к нему, звучал тоже иначе, и принц «по случайности» стал чаще оставаться с ним наедине. А парень... Парень просто влюбился, как мальчишка, крепко и бесповоротно, что медленно тонул и терял голову в своих же чувствах, и ими отчётливо обдавало, что принц в конце-концов мог догадаться без труда. И даже сейчас, когда он находится в руках Его Высочества, когда его мягко целуют за ушком, он начинает трепетать, стоит принцу, как в первый раз, спустить шёпотом со своих уст его имя. Как в первый раз, тогда, когда он специально в полночь раскрыл двери своих покоев и встал рядом со своим телохранителем, который находится тут каждую ночь, пришёл лишь потому, что хотел побыть с ним. Почти вплотную, он склонился к его уху, горячо выдохнув шёпотом: «Скажи, что ты чувствуешь, Вернер?». Так волнующе, скрытно, будто подросток, прячущийся за углом со своей первой любовью, они целовались в темноте коридоров, не желая отпускать друг друга, ведь оба так долго и страстно желали этого, что забывались обо всём. «Меня казнят, если узнают об этом...» — дрогнувший голос телохранителя остался на губах принца. «Никто не посмеет сделать это. Я не позволю». И тогда Вернер понял, что беречь в своих руках жизнь принца — его долг, но он сам так же нуждался в защите под чьим-то крылом, и когда принц аккуратно прижал его к себе правой культёй без запястья, тот впервые почувствовал, что и его место в этом мире нашлось, а его долг не остался без награды. Так ему вручили сердце принца. Доверили и его, ведь тот доверял телохранителю всё, что никому больше не мог доверить. С той ночи они больше не оставались ни на одну в одиночестве.       Горячая рука принца касается чужой спины, пересчитывая каждую родинку, по памяти зная, где каждая из них находится. Чувствует, как тело напротив от каждого мелкого движения пальцев содрогается, его телохранитель слабо сжимает его плечи и переносицей упирается в чужой лоб, что тёмные вьющиеся пряди игриво щекочут веки, оттого он улыбается, под лёгким давлением руки Его Высочества жмётся торсом к нему ближе, так непозволительно близко для кого бы то ни было, и так доверительно ему, только ему, личному телохранителю. Дверь покоев теперь каждую ночь закрыта на замок, чтобы никто не догадался, никто не узнал о том, где на самом деле по ночам пропадает Вернер, и почему у молодого принца не ладится с невестами, более того, он даже избегает балов под любыми предлогами, скрывается от всех, как только на торжествах речь заходит о танцах, зато, заперевшись в покоях, он с огромным восторгом кружил, правда, без музыки, своего телохранителя, которому тут же клялся в ответной верности, такой же, с какой тот предстаёт перед принцем. А тот, поддаваясь движениям старшего, слегка неуклюже переставлял ноги, заливался смехом и мысленно злорадно смеялся над каждой девушкой, от которой сбежал принц с бала. К нему сбежал.       Вернер относился к своей работе максимально искренне, потому что она теперь ещё и стала частью его личной жизни. Он ночевал в покоях принца, а это столь почтенно, что иногда у него пропадала вера в реальность происходящего. И всё равно каждый вечер его заставлял убеждаться в этой реальности. Он, в конце-концов, теперь охранял принца, лёжа прямо рядом с ним, и так он чувствовал надёжность своей работы ещё больше. Он полноправно мог гордиться собой.       «Повтори ещё раз, кто ты мне?»       В тусклом свете мерцающего огня свечи холодный цвет радужки единственного глаза принца отсвечивает теперь чем-то тёплым, уютным и нежным, как ясное предзакатное небо, когда солнце падает на него издалека, и оно тускнеет и теплеет в далёких лучах. Он теперь снова смотрит в глаза Вернеру, заставляя его краснеть, хоть это всё так привычно. Голос у него какой-то тяжёлый, грустный, но томный, чем он пытается покрыть что-то, что его тревожит. Вернер прекрасно научился это различать, но почему-то как только ему хочется спросить, он начинает дрожать и краснеть сильнее, хоть они и близки, как никто из них ни с кем.       «Я Ваш личный рыцарь, Ваше Высочество.»       Штауффенберг слабо улыбнулся. Перед ним юноша лет двадцати с нагими худыми по привычке боязно сжатыми плечами, снова краснеет, снова его голос слегка подрагивает, но он говорит это твёрдо и уверенно, с нескрываемой искренней нежностью, что, кажется, от этих слов у него слезятся глаза. Когда он особенно искренен, так и бывает. И сам принц, кажется, тоже может от этого прослезиться. Особенно сейчас. Он и в правду так сильно любит этого юношу.       «Вернер...» — он невесомо касается губами кожи шеи, перед тем как шёпотом выдохнуть ему на ухо: — «Скажи моё имя.»       «Но...»       «Скажи.»       Парень нервно сглатывает, ведь так не привык обращаться к принцу без официального тона. Но ведь они так близки, зачем эти формальности?       «Клаус... Я люблю Вас.»       Принц довольно улыбается, совсем чуть-чуть, едва заметно, но Вернер хорошо это видит, он всегда видит его улыбку. Но она слегка грустная, и она пропадает в миг, и всё, что успевает увидеть парень перед тем, как Штауффенберг спрятал от него лицо, уткнувшись лбом в плечо, — это влажный блеск в глазу, что заставило его телохранителя настороженно встрепенуться. Принц не произносит ни слова больше ещё долго. Ему просто очень тяжело. Тяжело и больно почти до слёз. Утром, возможно, кто-то из служанок проболтается его телохранителю, что принц тяжело болен, а следующим вечером его уже не станет. Так чего он боится? Смерти? Нет. Больше всего он боится сказать Вернеру об этом. Тому, кто для него стал самым близким. Это просто разобьёт ему сердце.       Клаус вместо тысячи слов, что хотелось бы сказать напоследок, лишь рвано выдохнул и стиснул юношу в своих руках ещё крепче, пока тот, боясь произнести хоть слово, дрожащими пальцами забрался в копну кудрявых волос на затылке своего принца, который незаметно, скрытно увядал, словно погибаюший чёрный лебедь. Сердце предательски ёкнуло, будто разбившись, но сделало ещё удар, ещё и ещё, всё ещё имея смысл продолжать биться ради кого-то.

«Я тоже люблю тебя.»