***
Санс живёт в уютном доме на самой окраине Окраин с мамой. Мама ходит с платком на голове, у неё тёплые руки и она пахнет выпечкой. Санс её очень любит. У мамы круглый живот и она часто рассказывает, что у Санса будет братик или сестричка. Санс ничего не чувствует, ему всё равно. Это, наверное, неправильно, но он ничего не может поделать. Позже у него рождается брат. Самый лучший на свете. Санс его очень любит, как маму, и не понимает, как мог не любить до этого. Санс не помнит, сколько ему тогда было. Уверен только в том, что разница между ними в десять лет. Интересно, это много? Сансу ломают одну из костей руки. Высокий мальчишка, с рогами, косматой шкурой и глупыми глазами. Санс мог бы ответить тем же, не маленький всё-таки, но почему-то ничего не сделал. Он не знает, что его остановило, но мальчишка остаётся целым, а Санс плетется домой, поддерживая руку. У мамы глаза делаются другими, когда она видит его. Беспокоится. Санс не хотел, чтобы она беспокоилась. Он хотел бы тихо пройти мимо и самому справиться с переломом. Он не хочет беспокоить маму, она и так устаёт на работе, теперь ещё и он… Мама спрашивает, что с ним случилось. И Санс первый раз за всю жизнь врёт. Врёт, что играл с мальчишками и неудачно упал, ну ты же знаешь, какой я неповоротливый. Мама смотрит недоверчиво, но он же никогда не врал ей. Санс с удивлением замечает, как легко у него вышла эта ложь и как в неё поверили. Словно заклинание. Санс решает не злоупотреблять этим. Первая монетка лжи упала в копилку его грехов. Санс читает брату сказку. Сказку об очень одиноком монстре и маленькой фарфоровой кукле, про которую все забыли. Брату очень жаль одинокого монстра и фарфоровую куклу. Санс не чувствует ничего. Ему всё равно. Он гладит по голове брата и думает, что защитит его от всего мира. От противного мальчишки с глупыми глазами и его дружков. Единственные монстры, к которым Санс что-то чувствует, это мама, брат и противный мальчишка. Если есть друг, значит, должен быть и враг, по другому никак. Санс не ходит в школу. Она слишком далеко от их дома, аж в Ватерфолле. И Санса учит мама, когда не занята работой. Санс не может сказать, сколько ему тогда было, но слабо вспоминает, что уже понимал, что окраинцам лучше не показываться за пределами своей ямы. Он знает, что Окраины ещё и так называют. Задрав голову, пытаясь увидеть хоть что-то, думает, что яма — слишком вежливо. Дыра. Где-то он услышал фразу «в семье не без уродов». Думает, что Окраины и есть тот самый урод в семье. Про него не принято говорить, его не берут на семейные торжества и всегда прячут за спины более симпатичных на семейном фото. Санс слишком умный для своего возраста. Ему всегда так говорили. Санс часто дерётся с Торхартом (так звали того противного мальчишку). Торхарт сильнее, выше, мускулистее. Раздавит и не заметит. Санса это очень злит. Его вообще злят все, кто выше его. Вцепившись зубами в загривок Торхарта, пинает по руками и пытается задушить. Бесит. Но Торхарт хватает его и перекидывает через голову. Санс воет сквозь зубы, когда нижнюю часть позвоночника рассекает острый камень. Мама перебинтовывает позвоночник, подлечивает зелёной магией (Санс рычит, всё же не слишком приятно) и говорит, что его выпускать из дома опасно. Спрашивает, где на этот раз он чуть не умер и кому оторвать голову. Санс врёт, что попытался вылезти из Окраин и сорвался с края. Вторая монетка в копилке бьёт ощутимее и больнее, чем первая. Мама, закончив перевязку, спрашивает: — Сильно хочешь увидеть Ватерфолл? И Санс снова врёт: — нет. мы поспорили, кто сможет вылезти. на золотой. — Это стоило золотого? И снова: — ага. Четыре монетки в банке и Сансу уже тяжело дышать. Врать не хорошо, но у него получается так легко и естественно, как дыхание. И все поверят. В ложь ведь проще верить. Санс понимал это. Он всё же слишком умный. Всё начало скатываться в бесконечный кошмар когда заболела мама. Сначала она просто кашляла и списывала это на сырость Окраин, и Ватерфолла в целом. Но даже после двухнедельного отпуска в Хотлэнде ничего не изменилось. Кажется, стало ещё хуже. Если раньше они кашляла, приходя с работы, то теперь почти весь день. Её трясло от судорог, но она старалась, чтобы Папс не видел этого. Санс видел. И он не понимал, почему мама не хочет лечиться. Разве так сложно? Мама угасает с каждым днём. Она много курит и уже практически не встаёт с кровати. А потом… она попросила зажечь ей сигарету. чтобы успокоиться перед тем, как всё закончится. так она сказала. пока я искал её зажигалку, она умерла. Санс разносит будку-лавку семьи Торхарта, где они продают окраинцам сигареты. Практически в щепки. Его оттаскивают, пытаются успокоить и, кажется, это был Торхарт. Испуганный и немного обиженный по виду. Но Сансу всё равно. Он прожёг себе ладонь и теперь хочет, чтобы жгучая злость наконец исчезла. Хочет, чтобы она оставила его в покое. Санс скучает по матери и очень хочет, чтобы она вернулась. Понимает, что это невозможно, но он же ребёнок, глупый несмышлёныш, каким бы умным для своего возраста не казался. Санс хочет хочет хочет и не получает ничего, кроме осуждающего взгляда от атамана, испуганного маленького брата и пустоту, пришедшую взамен злости. Санс врёт, что в порядке брату. Врёт, что справится атаману. Врёт Андайн, что у него никогда не было семьи и улыбается, когда она верит. Это так смешно, что Андайн, сирота, выращенная старой черепахой, решила, что он такой же, как она, хотя эта ложь сшита самыми грубыми стежками нити. Тогда его лицо и замкнуло. Он всё время улыбался. Когда врал учителям, Герсону, что-то подозревающему, потом в институте была одна сплошная ложь. Он врал Альфис, когда она признавалась ему в любви, а он абсолютно ничего не чувствовал и не мог ответить ей взаимностью. Только доку не врал. Доку и Чаре. Но они мертвы. Каждая монетка бьёт по позвоночнику, банка уже переполнена, а Санс задыхается. Скелетам не нужно дышать, у них нет лёгких. Но это стало привычкой, как сейчас вдыхать сигаретный дым, обжигающий душу до нового приступа и боли во всем теле. Санс всё ещё помнит, сколько ему. Че-ты-рес-та-пять-де-сят-во-семь. Или девять? Кажется Санс скоро всё забудет. Трещина в черепе тупой болью бьёт и практически разрывает пополам. Санс уже не помнит, когда он в последний раз чувствовал хоть что-то, кроме бесконечной усталости и ненависти к себе. Санс не помнит лица матери. Не помнит голос дока. Уже начинал забывать Чару. Санс ни-че-го не помнит.***
— Выглядишь хреново. — спасибо за констатацию очевидного, — невнятно произнёс Санс, положив на руки голову. Гриллби молча забрал стакан, с остатками алкоголя на дне и что-то сказал, но он не услышал, что именно. Отравленный алкоголем разум отказывался чётко восприниматься реальность и он не сразу обнаружил, что его поставили на ноги, держа за шиворот. — Как маленький, Тьма тебя побери. Сколько тебе лет, а? — Торхарт, ебать твою мать, отпусти! — прошипел Санс, стараясь вывернуться из хватки Торхарта. Они уже успели оказаться за пределами бара Гриллби и, судя по отсутствию дополнительного освещения, в Хотлэнде наступила ночь. Свет, идущий от лавы под ногами, был достаточно ярким, чтобы более-менее видеть окружающий мир. Единственный зрячий глаз Торхарта чуть светился, как очень далёкий фонарик. В голове Санса белый шум, перекрывающий все звуки, и чёрное пятно вместо воспоминаний. Уже почти привычно. После того, как он очнулся, такое практически каждый день. Мортис и Ви волнуются, Папс всё ещё не хочет с ним разговаривать, а Сансу всё равно. Надо потом извиниться перед Гриллби, ему наверняка надоело каждый день видеть его пьяную рожу в баре… Сколько он вообще выпил? И что пил? И откуда Торхарт узнал, где он? — Не трогай мою мать, — рыкнул утробно Торхарт и встряхнул его, не отпуская. Было чувство, что Санс — глупый котёнок, а Торхарт — злая на него мама-кошка. Смешно… — Ты хуже, чем медвежата. Что случилось, а? — кроме того, что я не могу умереть уже херову тучу лет и теперь ещё, блядь, калека, всё охуенно. сбрось меня в лаву, меньше мороки будет, — Санс безвольно повис, слабо пытаясь пнуть Торхарта здоровой ногой, просто чтобы тот не думал, что он согласен быть подвешенным на когтях. Торхарт крепче сжал лапу и когти прошили одежду насквозь, касаясь кончиками его позвонков с чипами. Неприятный звук от соприкосновения когтей о металл заставил вздрогнуть. — Никогда бы не подумал, что ты настолько слаб. — слаб? — Санс снова попытался извернуться и прокусить толстую шкуру Торхарта. Ему всё ещё нельзя злиться, он по прежнему пьян и очень устал, но называть себя слабым не позволит. — Только слабый считает, что все его проблемы решаться смертью. Они, — Торхарт качнул головой в сторону лифтов Хотлэнда, словно перекладывая на них всю ответственность, — испортили тебя. В детстве ты был совсем другим. — в детстве я хотел убить тебя и сейчас снова хочу это сделать. отпусти, Тьма тебя побери! — Как скажешь, — Торхарт разжал лапы. Санс неудачно упал на больную ногу и взвыл от острой боли. Больнобольнобольнобольно. Кажется он снова сломал кость. Торхарт молча наблюдал за тем, как он баюкает ногу и шипит сквозь зубы. Дымные руки схватили чужую душу. Торхарт даже не дёрнулся. Санс с трудом поднялся. Чувствовал, как горит глаз. Неужели красным.? — я тебя убью. — Попробуй, — оскалился Торхарт. Санс ощерился. Стоит только подумать и он сдохнет. Дымные руки разорвут его душу на кусочки, проткнут тело, возможно даже застрянут, у медведей шкура толстая, но так даже больнее. А если вырвать рога, вместе с ними ещё оторвётся мясо и часть черепа… Стоит только… — Ну? Я жду, — Торхарт слегка поморщился, когда одна из рук чуть сильнее сжала душу и та пошла мелкими трещинами. Такие трещины не убьют, только небольшой дискомфорт причиняют, душа быстро их залечивает. — хер с тобой, — дымные руки обвисли безжизненными змееподобными кусками дыма. Он закрыл глазницы, зажмурившись. Глаз перестал гореть. Потребовалось пару секунд, чтобы успокоиться окончательно. Хорошо, что он контролирует себя. В противном случае это вылилось бы в приступ. — у тебя мать болеет. она меня не простит. — И врать ты тоже разучился. — когда ты стал таким проницательным? — Мне товарищи по работе книжки принесли. Я теперь умею читать. И считать тоже, — с какой-то гордостью сообщил Торхарт, улыбаясь зубасто во весь свой медвежий рот. Санс не сдержался, хмыкнул. — Что? — забавно… раньше ты и другие били меня за то, что я слишком умный. — Это было давно, Санс, — без всякого выражения на морде напомнил Торхарт. Дёрнул ухом, будто на него села муха. Привычка, передавшаяся от родичей быков? — Окраины уже не те, что в нашем детстве. — ага. всё стало ещё хуже. — Не скажи. Изнасилований меньше. Воруют не так часто. — это, конечно, показатель, — Санс опустился на ещё горячую землю Хотлэнда. Ноги совсем не держат. Надо меньше пить. Меньше пить, меньше курить и наконец перестать себя ненавидеть. Торхарт уселся рядом. Они слушали, как падает лава, как взрывается искрами и булькает где-то под ногами. Торхарт сел, скрестив толстые ноги с копытами, как это положено делать атаману Окраин. — ты стал атаманом после смерти отца, так? — Так, — кивнул Торхарт. Санс мог видеть только его слепой глаз и шрам, поэтому не мог понять, что он чувствует. По правде сказать, никогда не мог. Они слишком разные, пусть земляки и провели детство вместе. Санс никогда не поймёт патриотизма Торхарта, Торхарт никогда не поймёт, почему он сбежал из Окраин. Но в этот момент будто не существовало никаких различий между ними. Санс постукивает металлическими пальцами по коленной чашечке. Торхарт чуть качает головой, прикрыв слепой глаз. — Он был очень стар. Видел ещё старого короля… В Окраинах столько не живут. — как думаешь, как выглядит смерть? — Кто о чём… — Торхарт чуть оскалился, показывая золотые клыки. — Если ты сейчас начнёшь говорить много заумных слов, я тебя стукну. — вот теперь я узнаю того мальчишку, который бил меня. — Не начинай. Я ничего не хочу слышать про смерть. Мать до сих пор болеет и… — извини, — Санс опустил голову, клацнув зубами. Старая привычка. А казалось, что он избавился от неё. — я найду способ её вылечить. не люблю давать обещания, но тебе даю слово. кровью поклясться не могу, хотя бы рукой, — поднимает ладонь целой руки. Торхарт повернул голову и теперь с удивлением смотрит на него. Санс в неловкости опускает руку. — что? — нервно спрашивает. Алкоголь почти выветрился. Скоро опять… — Ты очень изменился. — ты тоже, — Санс показал зубы. Достал сигарету и начал крутить её в пальцах, не решаясь зажечь. Первый раз так. — я думаю, что амнезия — это смерть. — Можно попроще? — потеря памяти. ты не живёшь, если ничего не помнишь. знаешь, чего я всегда боюсь, когда пытаюсь убить себя? Торхарт качнул головой. Откуда ему знать? Он никогда не видел чего-то лучше, чем нищета Окраин. Он ничего не терял. Зачем ему убивать себя? Да, он может потерять мать, он беспокоиться за неё, опустошён в какой-то степени, но не в депрессии. Санса всегда удивляло, что самоубийц среди окраинцев никогда не было. Он первый такой сумасшедший. — что не умру, но всё забуду. что здесь, — он слабо ударил указательным пальцем по черепу, — ничего не будет. это страшно. не представляешь даже, насколько. я слышал, у людей есть такая болезнь, когда с возрастом они перестают понимать, что происходит, и постепенно всё забывают. Торхарт с минуту молчит, а потом, неожиданно для Санса, кладёт лапу ему на плечи, кажется, пытаясь приободрить. Странно, но этот жест и прикосновение не вызывает в Сансе обычной панической атаки. Это даже немного пугает. Он чувствует только тёплую шерсть Торхарта. Непривычно, но приятно. — странно… — Что? — ты дотронулся до меня. и я не чувствую страха. — Обещаю не злоупотреблять. — я ненавижу тебя. — Я тебя тоже.