Хиганбана

Этой деревни Цвет первой Хиганбана (Хосино Тацуко)

      Небо серое, грязное, с облаками, похожими на грязную пену на берегу после прилива. Кажется, оно покрыто пыльной, старой рыбачьей сеткой, за которой яркими всполохами бьют молнии. Мир замерший, остановившийся на середине течения. В воздухе пахнет дождём. Тяжело, одуряюще. Он зашёл далеко, ноги слегка покалывает от усталости, и, если не развернуться прямо сейчас, шансов не оказаться промокшим до портков практически нет. Приближающийся дождь грозится начаться до того, как найдётся хоть что-то походящее на укрытие. Впрочем, на это совершенно нет времени, он слишком торопится. «Главное не пропустить начало!» думает он, идя сквозь высокую траву и колющий кустарник. Его зовут Хуан Цзытао («Просто Тао, пожалуйста!» говорит он, подражая отцу), и ему уже целых пять лет. Тао руками разводит ветки перед собой, некоторые с трудом поддаются маленьким и худым рукам. Каждое его движение выдаёт спешку и какое-то трепетное волнение. Он идёт, пока не натыкается на высокий, выше самого мальчика, куст орешника. За спиной глухо воет заблудившийся между деревьев ветер, а впереди кристально чистая тишина. Тао находит достаточно большой, чтобы видеть, просвет между ветвями орешника и ждёт. Сквозь листья ему видно небольшую поляну, не поляну даже, а так, островок травы посреди густого леса. Тао ждёт, замирает подобно тому, как замер мир. И… ничего не происходит. Проходит час, а, возможно, прошло всего несколько секунд, время для Тао существует довольно абстрактно, не ощущаемо. С другой стороны поляны сгущается воздух.       Это похоже на быстро идущую по воде рябь после брошенного в неё камня. Пространство словно сужается, становится ощущаемым и чуть мутным. Потом — слабая вспышка, но именно из-за неё Тао моргает, а когда вновь смотрит на поляну, то видит уже сбивающего мелкие искры с пальто парня. Хуан почти не дышит, смотря на красивое, спокойное лицо и высокую, украшенную цветами остроконечную шляпу. От красоты этого человека так захватывает дух, что Тао покачивается, и под его ногой предательски хрустит ветка. Парень вздёргивает голову и смотрит перед собой, прямо туда, где стоит мальчик, а потом растягивает губы в подобии улыбки и произносит: — Бу!       В ту же секунду начинается дождь.       Дождь в городе встречают благосклонно. Скопившаяся за последний месяц пыль наконец-то прибивается к дорогам, постепенно растекаясь в мутноватые лужи. Вода наполняет колодцы и выставленные по обочинам вёдра. Покрытые красным лаком крыши красиво блестят отблесками молний. Тао добегает до площади и пытается затеряться среди других мальчишек, которых в честь первого в этом году дождя отпустили с занятий. — А вот ты где, негодник, — Тао ловят за ворот вымокшей рубашки, как котёнка, и его ноги теперь немного болтаются над каменной дорогой. — Сбежал в такой день, сколько раз я говорил, что в лесу в такие дни слишком опасно для детей?!       Его встряхивают, так, для профилактики, и снова опускают наземь. Тао бурчит, нервными движениями расправляя воротник, и оборачивается, встречаясь со строгим взглядом отца. — В такие дни приходит Бродяга! И я видел его первым! — Тао гордо поднимает вверх подбородок и подпирает испачканными ладошками бока, мол, ну же, папа, я такой молодец! А потом уворачивается от затрещины и вцепляется в отцовскую штанину. — Ах ты паршивец! — отец для профилактики замахивается ещё раз, а затем смеётся и подхватывает сына на руки.       Людей на площади собирается всё больше, и, кажется, совсем скоро на улицы выходят все жители. В опустевших домах поднимается тесто для праздничных хлебов. Кто-то повязывает белые ленты поперёк лбов или на пояс, девушки вплетают в волосы белые цветы. Среди всеобщего шума и веселия Тао пропустил момент, когда на главной дороге появился он. Красное перо на шляпе качалось в такт шагам, а от постукивающих друг об друга скляночек, баночек и колбочек, болтающихся по всему рюкзаку, шёл красивый тихий звон. От волшебности момента у Цзытао перехватывало дух. Это первый приход Бродяги, который отзывается в его сердце странным предвкушением.       «Он идёт… Смотрите! Его шляпа стала темнее… Когда он уйдет в этом году?» со всех сторон доносится шёпот. Тао в свои годы знает, что Бродяга приходит раз в год или два, когда материя на границе реальности становится тонкой и в их мир можно пройти тем, у кого нет своего. Тао слышал столько баек о таких путниках от своего старого деда, что удивляется, когда там, на поляне, видит красивого молодого парня. (В его детской голове Бродяга был человеком старше дедушки, с тростью и ароматной трубкой в зубах, но так уж вышло, что оправдывать чужие ожидания жизнь ох как не любит) — А вот и любопытный малыш, — Хуан пропускает момент, когда очаровавший его незнакомец подходит совсем близко и давит указательным пальцем на плоский лоб. — Тебе же говорили, что лес в такое время слишком опасен. — Тао краснеет и прячется в отцовском плече. — Не смущай ребёнка, Исин, — Хуан-старший снова смеётся и пожимает парню руку, второй по удобнее перехватывая сына. — Скажи лучше, на сколько ты? — С первыми холодами, как и всегда, — Исин пожимает плечами, и баночки на его рюкзаке снова звякают. — Представишь сына? — Он смотрит пристально, ловя каждое движение мальчика, чем смущает ещё больше. — Ах, да, Тао. Ему вот пяток минул недавно, шустрый, жуть! — Цзытао слабо понимает, о чём его отец говорит с Исином, всё его внимание приковано к тому малопонятному ощущению, вызываемому внутри каждый раз, когда Бродяга на него смотрит.       Тао тянет руки вперёд, хватая ладошками тёмно-зелёное пальто перед собой и смотрит прямо в сверкающие исиновы глаза, а затем смеётся. Ему от чего-то становится так весело, так хорошо, а чужие глаза напоминают золотые искры в звёздном небе. Он так очарован, что и подумать не может, что его собственные глаза сверкают также ярко. Исин отшатывается, как от прокаженного, хватается за голову, пока детские ладони по инерции сжимают воздух. — Что с вами? — отец Тао хмурится, — Может, позвать лекаря или Хранителя? Переход опасен, вы могли… — Не стоит, — Исин отмахивается через силу, промаргивается и осторожно гладит Цзытао по тёмным волосам. — У вас чудесный сын, господин Часовщик, его ждёт насыщенная жизнь. Прошу меня извинить.       Бродяга уходит вниз по улице, напоследок оглядываясь на семейство Хуан, пока Тао растерянно хлопает глазами и трогает волосы там, где была холодная ладонь этого странного человека.       Так в свои пять лет Тао встречает самого невероятного в своей жизни человека, и в эти юные годы ещё не понимает, как много эта встреча сыграет в его судьбе.

Пронзает насквозь Небесную синеву Хиганбана Ямагути Сэйси)

***

      В свои пятнадцать Тао впервые задумывается о том, что его мир, наверное, совершенно не похож на другие. Нет, он никогда не бывал в другой реальности, и даже не знает, сколько их существует на самом деле, просто не может быть другого такого, тут и проверять не стоит. Хотя, говоря честно, хочется. Особенно, когда Исин вваливается в их дом с рюкзаком, полным странных фруктов и книг на непонятных, чужих языках. Он всё такой же, как и десять лет назад, разве что шляпа совсем износилась, а пуговицы пальто сменились несколько раз. В свои пятнадцать Тао знает и понимает намного больше, чем прежде. Так, от Исина он узнает, что проходить за ткани реальности и перемещаться между мирами могут лишь те, что лишены собственного, а потом ему самому вряд ли удастся увидеть другие своими глазами. Что Хранитель не просто возглавляет совет старейшин и руководит городом, а является тем, благодаря кому их мир существует. Тао совсем немного жутко от того, что человек так дорожит их миром, что питает его своей духовной энергией, пока она не закончится.       Тао прекрасно понимает, почему время для него течёт иначе. Почему оно абстрактно и почти неощутимо, ведь он сын Часовщика, а значит, однажды займёт его место и, как и отец, будет отслеживать смену сезонов, отсчитывать время прихода Бродяги и останавливать время для всех жителей, пока в изнанке реальности происходит что-то жуткое, поворачивающее всё вверх ногами и из раза в раз меняющее течение времени в каждом из миров. Тао знает и понимает слишком много для своего возраста, думает о том, о чём обычно не думает подросток, но всё ещё не находит ответа на вопрос, почему глаза Исина горят золотом каждый раз, когда их взгляды встречаются, а собственное сердце стучит так бешено.       Вот и сейчас Исин отмеряет что-то на карте их реальности, делает какие-то подсчёты, а затем поднимает взгляд, и всё вспыхивает. Тао чувствует, как предательски краснеют щёки. Ему пятнадцать, кружевные рукава новой рубашки кажутся нелепыми, а корсет цвета кости на талии — слишком узким. В его руках часы в золотистом футляре, внутри которого вместо привычных цифр цветочный узор темного красного оттенка. — Расскажи, что там, за материей? — Тао спрашивает, даже не глядя, только улыбается уголками губ. Этот вопрос он задаёт каждый раз, когда Исин приходит после долгой, такой тяжёлой зимы. — Как и прежде, ничего, — парень пожимает плечами, отворачивается и достаёт из рюкзака несколько пузатых колб с чем-то клубящимся на дне.       Тао хмурится: — Что это? — и не уверен, что действительно хочет знать ответ. Но получает «Последнее дыхание погибшей реальности», и пол едва не уходит из-под ног. — Будь осторожнее, — говорит Исин, даже не глядя, а Тао неожиданно думает, что будь они героями одной из его любимых книг, его бы наверняка сейчас красиво поймали за талию и прижали к сильной груди. На сколько там на самом деле грудь сильная оценить он не мог, поскольку видел Исина или в пальто, или, когда погода не позволяла ходить в нём, в просторной чёрной рубахе, такой широкой, что туда, наверное, спокойно можно было упаковать несколько кузнецов.       Тао откровенно скучно, его отец на городском собрании, а Исин так занят чем-то важным, но малопонятным, что с самого своего прихода почти не обращает внимания на парня. Возможно, в нём просто играет юношеский максимализм, но, действительно, как можно оставаться таким сосредоточенным, когда в одной с тобой комнате находится сам Хуан Цзытао?! Тао считает, это не справедливо. — Не мельтеши, прошу тебя, я не могу сосредоточиться, — не выдерживает Исин, когда Хуан в десятый за последний час раз проходит за его спиной от стены до стены, не зная, чем себя занять. Он успевает открыть и закрыть какую-то книгу, полить цветы на полках, едва не разлив воду на карты Исина, и завалиться на софу напротив стола, определённо действуя Бродяге на нервы. Корсет всё ещё жмёт, особенно под грудью, там, где рубашка собирается в складки. Тао тянется, хрустя позвонками, и закидывает ноги на подлокотник, всем своим видом показывая косящему на него парню, что ему невероятно скучно и хочется внимания. Но… Исин работает, и только шикает, когда ботинки особенно громко проезжаются по лакированному дереву, пока подросток укладывается по удобнее.       Проходит, возможно, пара часов, потому что Тао успевает задремать, а когда открывает глаза, в комнате оказывается приятный полумрак, а сам он — укрыт цветастым пледом. Исин возится со своими банками-склянками за столом, но старается не шуметь. Такая забота греет душу, и Цзытао вновь думает о странных золотистых искрах. Под потолком крутится одинокий шар-светляк, похожий на жирного светлячка. Такие шары Исин научился делать в одном из миров, а затем обучил весь город, благо, энергии на такие простые фокусы хватало даже у ребятни (поэтому получить вечером светяком в лоб в одной из узких улочек было просто — горячими шары не были, а от столкновения с чем-либо красиво лопались, радуя детвору, но не случайного прохожего).       Тао осторожно поворачивается на бок, и, казалось, полностью погруженный в свои волшебные дела, Бродяга тут же поднимает голову: — Я тебя разбудил? — и тут же утыкается обратно. В его руках что-то крошится, смешивается и немного сияет. Возможно, он делает очередной целебный настой. Тао вздыхает и щёлкает пальцами, возвращаясь к моменту, когда Исин смотрит на него, чтобы поймать этот взгляд и — золотистые росчерки в них. — Не балуй. — Бродяга опускает голову и трёт виски, отросшая за эти годы чёлка («Когда он стриг волосы в последний раз? Год назад?» — думается Тао) закрывает лицо до самого носа, и младший не может видеть его выражение. — Ты же сам говорил, что мне нужно больше практики, — Хуан пожимает плечами и садится, отбрасывая плед на пол. Об аккуратности он думает исключительно в контексте своей внешности, а потому беспорядок последнее, что волнует. — Не на мне. — Почему? — Тао весело, полумрак придаёт ему ещё больше смелости, чем обычно, а, может, это юношеский максимализм убеждает в собственной неотразимости. Особенно, когда в доме кроме них никого, а самого Исина он знает большую часть своей жизни. — Вы с отцом единственные, кто может оценить мой прогресс. — Вот и тренируйся с ним, — мужчина, кажется, немного сердится, дымок в одной из колб опасно клубится. Не то, чтобы Тао это не пугает, но… — На нём не действует, и он слишком критикует. — он подходит ближе, опирается на спинку стула за Исином и наклоняется совсем близко. Чувствует запах мокрой листвы, леса и чего-то сладкого, дурманящего. — Не мои проблемы, — Бродяга ведёт плечом, отстраняясь. Но Тао тут же придвигается на это же расстояние, и он со вздохом откидывается назад, поднимая голову и смотря прямо в лицо наглеца. Но не в глаза. — Ну и что мне с тобой делать, ребёнок? Нахал. — Любить? — Цзытао хлопает глазами и всё пытается поймать чужой взгляд. — От тебя пахнет… Это запах другого мира? Никогда не встречал подобного.       Исин молчит, хмурит брови, прикрывает глаза. Тао ждёт, не торопит, ему нравится стоять совсем близко к предмету своего обожания, чувствовать чужое тепло (ему кажется, он и вправду его чувствует, даже зная, что кожа Чжана холодная). В комнате тихо, из открытого окна тянет вечерняя прохлада, а светляк под потолком вот-вот потухнет, и тогда комната погрузится в полный мрак. Тао не может удержаться, чтобы не провести подушечками пальцев по острым скулам и высокому носу, пока кисть руки не сжимают, предупреждая. — Не испытывай моё терпение, — шёпот на грани дуновения ветра. Так, что едва слышно. — Исин-гэ, сколько… сколько тебе лет? Хранитель с отцом говорили, что знают тебя очень давно… — Ого, ты даже назвал меня гэгэ. Тебе так интересно? Хм, я знал твоего деда, когда он был едва старше тебя. Ему было тогда семнадцать, кажется. Да, наверное, так, — Исин улыбается, приоткрывает глаза и видит этот неподдельный шок на лице подростка. «Но, ты ведь…» — начинает было Тао, но его прерывают: — выгляжу на двадцать? Бродяги, те, что скитаются за изнанкой реальности, живут по другим законам. Видишь ли, время там… не стабильно. Ты можешь не просто пройти в чужую реальность, но и выбрать время… В определенных пределах, разумеется. И если мир ещё существует.       Тао очень хочет спросить, что же там такое, за изнанкой. Как выглядит то, что находится вне реальности, и что же такое он чувствует каждый раз, когда время сдвигается? Его волнуют эти вопросы с того самого дня, когда он увидел Исина на поляне за городом. Сам факт того, что их мир не единственный, и существует что-то извне, управляющее им, кажется абсурдным, но при этом абсолютно естественным. Парень комкает в руках длинные кружевные манжеты на рукавах рубахи и не знает, что он может сказать. — Я… я… Исин-гэ? — голос звучал едва слышно, растворяясь в тишине дома. Взгляд метался от груди книг, свитков и карт на столе к настенным часам и к Исину. Хуан сам не до конца понимал причину своего волнения и то, что именно он хотел попросить. — М? — Я хочу… я хочу, чтобы ты отвёл меня туда. Хочу видеть то, что видишь ты. Хочу… почувствовать.       Бродяга смотрит на него ошалело, неверяще. Он, конечно, ждал подобной просьбы, Тао слишком часто интересовался его жизнью и междумирьем, однако даже так его застали врасплох. Понять сына Часовщика иногда невозможно совершенно, как и предсказать, что он выкинет в следующую секунду. Видит Хронос, Исин очень старался держаться. Но… В мире всегда слишком много этих самых «но». — Хорошо. — Я даже не удивлё… Стоп! Что ты сказал?! — Хорошо.       Исин не видит смысла повторять или объяснять, но сейчас очередь Тао хлопать глазами на манер совы и стучать об пол челюстью. А затем до него доходит. И парень бросается лихорадочно обуваться и искать плащ, помня о холодном ветре в такое время суток. — И корсет сними… — Что? — Корсет, говорю, сними, при переходе и так дышать невозможно, так ты потом не отдышишься ещё. — с этими словами Чжан отвернулся, собираясь выйти, пока подросток расстёгивал тугие крючки корсета. — Я не могу. Исин, помоги, пожалуйста. Не выходит! — Тао ещё пару раз дёргает тугой крючок на боку, но тот не поддаётся. Хуан оглядывается и зовёт Исина полным отчаяния голосом. Тот вздыхает и закатывает глаза, кажется, проговаривая что-то вроде «м-мальчишка», но подходит и резким движением срывает этот кошмарный корсет. Вещь падает на пол с глухим шлепком, пока Исин продолжает держать руки совсем близко к талии Тао, даже под свободной рубашкой выглядящей слишком хрупко для парня.       Цзытао медлит, осторожно касается чужих ладоней пальцами, и Бродяга отшатывается. Бросает «Идём» и вылетает из комнаты, оставляя парня растерянно смотреть на хлопнувшую только что дверь.       На улице оказывается действительно темно. Тао не уверен, но думает, что время близится к полуночи. Город выглядит совершенно пустым, и он однозначно рад такому раскладу — всё то время, что Исин находился в их реальности, его никак не оставляли в покое, всегда находились те, кому нужна была помощь или совет Бродяги. Сейчас же рядом находится лишь сам Тао, и желание взять этого восхитительного человека за руку сдерживается одним только пониманием того, что руку тут же выдернут, и Тао потеряет всякую возможность идти с Исином плечом к плечу.       К удивлению парня, они выходят не к знакомой ему поляне, а сворачивают за стенами города в сторону одинокого озера. Чжан объясняет, что материя находится в постоянном движении, и именно поэтому юный Часовщик может чувствовать колебания времени и изменять их, а также поэтому истончившиеся места изнанки не всегда возможно найти. — Иди рядом со мной. Не за, не впереди, а рядом. Сделай вдох и задержи дыхание, я скажу, когда можно будет дышать спокойно. Если боишься, закрой глаза, — наставляет Исин, разводя руками в воздухе, прощупывает края ткани на истончившиеся места. Для жителя этой реальности всё пространство было одинаковым, он бы прошёл дальше, и не заметив подвоха, но для того, кто пришёл извне, граница ощущается чётко. — Здесь.       Исин протягивает руку и сам без колебаний переплетает пальцы с Цзытао, ещё раз повторяет, что нужно делать, и тянет за собой. Тао закрывает глаза, и они одновременно шагают вперёд. Ощущения такие, словно падаешь вниз с обрыва: все внутренности вначале подкатывают к горлу, а затем обрушиваются к пяткам. Дух захватывает, но между тем рождается чувство тревоги, постепенно заполняющее его до тех пор, пока Исин не просит открыть глаза и начать дышать.       Перед глазами Тао — пустота. Вернее, не пустота, но именно так ощущается это место. Пространство вокруг тёмное, почти чёрное и вязкое, как кисель. Он не понимает до конца, есть ли здесь небо либо же всё так отлично от привычного восприятия. Единственное, что он различает — цветы. Под ногами, вокруг, расползаясь ярким ковром, изнанка миров покрыта алыми цветами. Их тонкие, узкие лепестки походят на острые шипы, а запах дурманит. У Тао совсем немного кружится голова. Эти цветы так завораживают, что он тянется дотронуться до странного лепестка, словно вобравшего в себя чужую кровь. — Не тронь! — на его запястье крепко сжимается кольцо чужих пальцев. — Эти цветы с радостью убьют нас, стоит нам лишь отвернуться. Не делай глупостей. — Что это за цветы? Они выглядят так… невероятно. — Посланники Смерти, здешние стражи. Каждый цветок — душа погибшего существа. Каждая поляна — погибший мир. Смотри, они различаются по оттенкам. А там граница, они почти полупрозрачные. Эти цветы поглощают души. Будь осторожнее, я прошу тебя, — Исин стоит совсем близко, почти прижимается к его спине, и потому его слова едва доходят до помутнившегося сознания юноши.       Хуан оборачивается медленно, боясь быть отвергнутым. Здесь, сейчас, глаза Исина горят золотом пока он просто смотрит на чужое лицо. Не понятно, кто тянется вперёд первым, но Тао чувствует горечь и мёд на своих губах, тяжелое дыхание Бродяги и крепкие руки на своей спине. Всё, что он может, это открыть рот, позволяя целовать себя отчаянно, на грани безумства. Сейчас, минутная слабость для того, кто прожил почти сотню лет, и целая галактика для того, чья жизнь ещё впереди.       Ощущение времени теряется окончательно, и когда всё прекращается, кажется, что они целовались целую вечность. Ворот рубашки парня оказывается расстёгнут, а на шее красуется несколько отметин. Исин дышит ему в грудь, склонившись, и иступлено шепчет «Мой мальчик». — Нам… стоит вернуться, пока не поздно, — почти мурлычет Бродяга, пока Тао ластится к нему доверчивым котёнком. — Иначе всё сдвинется слишком сильно. Мы задержались.       Тао соглашается, хотя возвращаться не хочется совершенно. В голове понимание того, что всё произошедшее в этом месте тут и останется. Потому он лишь сжимает зубы и задерживает дыхание, когда Исин берёт его за руку и шагает с ним обратно. Всё, что остаётся воспоминанием об изнанке мира — вкус чужих губ и сладкий запах цветов.             Когда они возвращаются в город, высоко светит солнце. У дома Хуана почему-то стоят вазы белых цветов и собрались старейшины. Хранитель с помощником как раз выходят из дверей, когда парень, обуянный тревожным чувством, почти влетает в дом. — Что произошло, господин Хранитель? — сердце колотится как бешенное, и потому голос звучит совершенно несчастно. Старик смотрит на него пару секунд, словно подбирая слова: — Мне очень жаль. Тебя не было почти пять дней, и позавчера… Господин Хуан отошёл в мир иной во сне. Мои соболезнования.       Внутри Тао всё обрывается. Он не знает, плакать ему или смеяться, он не верит и верит этим словам одновременно. Он так потрясён, что не замечает, что Исина нет с ним рядом. В пятнадцать лет Тао теряет отца.

***

Сколь ни думай Лишь устаешь Хиганбана (Хосино Тацуко)

      В восемнадцать Тао становится Хранителем. Старик По, бывший Хранителем их мира последние сорок лет, умирает холодным зимним вечером. Город проводит погребальный обряд спустя три дня, по традиции. Юноша смотрит на костёр и выдыхает пар изо рта. Он не любит холод. Пока пламя слизывает белые ткани и завернутое в них тело, Тао думает, какой, в общем-то, прок от его способностей, если даже смена или остановка времени не вернёт мёртвых к жизни, если даже вернувшись на дни назад, он не сможет сделать ничего, чтобы спасти их.       Спустя ещё неделю горожане вместе со Старейшинами единогласно выбирают его новым Хранителем. Тем, кто своей духовной энергией будет поддерживать и защищать их мир. Тем, кто будет новой душой, отдающей себя во благо народа. Ведь что может быть лучше Хранителя, являющегося ещё и Часовщиком? О да, их реальность точно будет в безопасности! И выбор Хуана так логичен, ведь он единственный, у кого во всём городе нет привязанностей — ни родственников, о которых бы болело сердце, ни любимого человека. Хранитель должен быть одиноким человеком, тем, кто мог отдать всю душу, своё сердце своему миру, не отдавая его никому конкретному. Горожане считали, что никто, кроме Тао, просто не подходил. К тому же, так они оберегали от него своих дочерей и сыновей, ведь, в отличии от его отца, парня не то, чтобы очень любили (человек, проводящий с Бродягой слишком много времени, должно быть, был помутнён рассудком, ибо кто в здравом уме согласился бы водить дружбу с чужемирцем).       И жаль, что они ошибаются. Привязанность Тао, безусловно, не относится к кому-либо из их мира. Вот только и сердце его не свободно. Уже много лет оно принадлежит лишь одному человеку. Тому, кто не появляется в их мире вот уже три года, с того самого дня, когда Тао узнал о смерти собственного отца. И даже этот факт не отменяет того, что Цзытао нуждается в нём.       Хуан Цзытао становится прекрасным Хранителем и уважаемым Часовщиком. Практически полное одиночество способствует быстрому развитию, и он чувствует, как растёт его духовная энергия. Но вместе с тем и то, как собственный мир выпивает жизненные соки, требуя ещё и ещё. Чувствует, как слабеет. Слишком быстро для такого молодого Хранителя. С каждым годом Тао чувствовал всё большую слабость, от чего-то его энергия уходила слишком быстро, и он боялся, что однажды станет слишком слабым для того, чтобы его родной мир оставался в покое.       Бродяга не появляется шесть лет. Тао исполняется двадцать один, и те десять лет своей жизни, что он знал этого человека, кажутся бредовым сном. Словно не было никогда Исина, его сверкающих золотом глаз и того поцелуя за пределами мира. Первые годы он ждёт, он надеется, что человек, которым так дорожит сердце, придёт, но со временем надежда уходит, и он просто… живёт. Исполняет свой долг, и постепенно увядает подобно цветку, чей срок подходит к концу.       Когда небо становится красно-бурым, и первые росчерки молний появляются высоко над головой, Хранитель чувствует, как истончаются границы. Почти физически ощущает, как что-то намного сильнее приближается к его реальности. Он видит, как материя идёт рябью, и в голове появляется понимание «Это конец». Нет ни страха, ни паники, лишь простое понимание происходящего. И знание того, что чтобы мир остался нетронут, ему придётся отдать свою жизнь. — Ты так вырос, а всё такой же ребёнок. Тянет в лес, как зверька, — слышит Тао за своей спиной и без промедления бросается на голос с кулаками. Не ожидавший этого, только вышедший из портала, Исин получает пощёчину и несколько ударов под рёбра, пока не перехватывает чужие руки. Тао всё ещё слишком слаб, чтобы драться с ним. — Не такого приветствия я ожидал, каюсь. — Ждал, что я как преданная псина брошусь тебе на шею?! — парень рычит, напрягается, и вот удар летит уже с другой стороны, потому что хоть и Исин чётко чувствует переходы времени, выросший в своих навыках парень не даёт ему избежать воздействия этих сил совсем. — Шесть лет. Шесть грёбанных лет ты не появлялся, и вот сейчас пришёл. Зачем?! Убирайся к чёрту из моего мира!       Исин оказывается прижат к холодной земле. Над ними грохочет гром, но какая разница, если они не виделись столько времени, а Тао наносит удар по красивому лицу. Снова и снова, пока из носа и с губ мужчины не стекает вязкая кровь. Он не сопротивляется, даже не отворачивается, улыбается только уголками губ и морщится болезненно. — Зачем… ну зачем же ты пришёл, — шепчет Цзытао загнанно. Тёмная чёлка закрывает глаза, в которых стоят слёзы. Его красный сюртук весь в траве и грязи, как и одежды Исина, и лишь сейчас внимание обращается на то, что вместо привычного старого пальто на нём совершенно иные вещи. Но даже об этом Тао не говорит. — Забрать тебя. С собой, туда, где ты будешь спокоен и счастлив. — шепчет Исин, тянется обнять, но его вновь отталкивают. — Не неси чушь, не обманывай меня. Мой отец, Хранитель, старейшина Вань, они умерли… все они умерли, и я чувствую, я знаю, что это начало. А ты приходишь спустя столько времени, и говоришь, будто заботишься обо мне, но тебя не было рядом, когда я нуждался в этом. Когда ты был так нужен мне, тебя не было. Ты просто ушёл. Так зачем ты вернулся?! — Тао кричит, из его глаз брызжут слёзы. — У меня… у меня не было выхода. Тао, послушай, пожалуйста. Сейчас не время. Совсем не время… Да прекрати же ты рыдать! Они цветут…. Там, за границей материи, их цвет всё сильнее. Их больше с каждым часом, совсем скоро они прорвут наиболее ослабшее место. Совсем скоро одной из реальностей не станет. Я не хочу, чтобы ей стала твоя. — Поздно… — Тао падает рядом и смотрит в небо пустым взглядом. — Нет, ещё не поздно, мы можем помочь новому Хранителю, и тогда… — Нет, не можем. Я нынешний Хранитель. И я не справился. Я умру через несколько часов, и даже это вряд ли сможет спасти их. Мои силы слишком малы, ведь моё сердце принадлежит тебе целиком и полностью. Зря ты пришёл, так было бы проще.       Исин дрожит. Впервые за годы своей жизни он чувствует, что совершенно не понимает, как ему поступить. И ему бесконечно жаль, что его мальчику пришлось нести такое бремя на своих хрупких плечах. Он знал с первой встречи, Тао был избранным. Но также он был предназначен ему судьбой, и отдавать этот дар он точно не собирался. Именно поэтому он заставляет парня встать и ведёт вперёд. На до боли знакомой обоим поляне — дыра. Они видят изнанку, где цветут алые цветы. И с каждой секундой их становится всё больше, пока не переваливаются за край, заползая в эту реальность.

Внезапное Признание в любви Хиганбана (Хагия Сатико)

— Я не позволю тебе погибнуть. Не позволю этим людям выжить за твой счёт, — шепчет Бродяга и прижимается к Хранителю со спины. Тао, словно в трансе, не понимает, что происходит. Всё его внимание сосредоточенно на цветах, словно дикие звери, поглощающих всё на своём пути. И только сдавленное, торопливое «Так люблю тебя», отрезвляет его. Исин стягивает с парня сюртук и распахивает чёрную рубаху, прижимаясь ртом к разгорячённой коже. Тао слишком слаб, слишком привязан, чтобы сопротивляться. Он знает, прямо сейчас его мир покрывается алыми цветами, забирающими всю энергию и все живые души, но может лишь поддаваться настойчивым прикосновениям и послушно раскрывать рот, а затем и раздвигать ноги.       Он прижимается грудью к холодной земле, скребёт по ней ногтями, пока Исин жадно и иступлено толкается в его тело сзади, вгрызается в шею зубами, заставляя запрокидывать голову. Перед глазами плывёт, он чувствует, как его силы уходят, растворяясь, как время перестаёт подчиняться, а границы — сдерживаться. Тао без сил, разбит и растоптан, но всё его сознание принадлежит Бродяге.       Когда они заканчивают, вокруг некуда ступить среди цветов. Исин прижимает его к себе, гладит по голове, и просит прощения: — Это был единственный способ, прости. Иначе бы они забрали и твою душу тоже.       Тао, если честно, совсем не жаль. Единственное, что беспокоит его, так это то, что его дома, скорее всего, уже не существует, а там остались вещи его отца. За шесть лет он так и не нашёл в себе сил избавиться от них. — Когда всё закончится? — Когда появятся первые листья, твой мир перестанет существовать. Ты можешь… попрощаться с отцом. Когда цветут цветы, души ушедших выходят на поляну. Но будь осторожен, иначе дух заберёт тебя с собой.       Уже-не-хранитель кивает, и они долго идут в тишине, пока он не видит перед собой полупрозрачную фигуру своего отца. Тао бросается вперёд, а Исин отходит подальше, издалека наблюдая за разговором. Он видит счастливую, но немного обречённую улыбку любимого человека и жалеет, что не знал о такой возможности, когда погибала его собственная реальность.       Тао возвращается к нему спустя долгое время, когда алые бутоны начинают темнеть, а среди стеблей проглядывают первые листы. Именно тогда он и замечает яркое белое пятно среди алого полотна. — Надо же, а этот…белый? Один среди сотен. — Этот цветок не получил души, он чист. Этим цветком должен был стать ты.       Тао кивает и смотрит в чужие глаза, чувствуя, как собственные наполняются золотистым светом, а в груди что-то глухо обрывается. Сам не зная почему, он вспоминает песенку, которую часто пели женщины перед похоронными кострами, и напивает её под нос: « Доченька, Гонсён, Гонсён, куда же ты собралась? К красному холму рвать цветы Хиганбана, рвать цветы Хиганбана, семь стебельков алых как кровь, семь стебельков Ровно столько лет моему ребенку, Гонсён, Гонсён, прощай, прощай, срываю по Стебельку, день за днем день за днем срываю по стебельку, а холм все пламенеет и Пламенеет, Гонсён, Гонсён, ах не плачь, не рви цветы Хиганбана, красные страшные цветы Хиганбана, день за днем семь стебельков алых как кровь. »*       Исин смотрит на него странно, но не говорит ничего. А Тао думает, пока поёт, что, возможно, лучше бы он умер вместе со своим миром, чем остался белым цветком среди тысяч красных. Ведь кто знает, когда Исин покинет его в следующий раз и вернётся ли обратно.

Хиганбана Честно погибает Миллион цветков (Мидзута Муцуми)