Дешёвка

      — Дрянь, — дурманяще выдыхает он в мягкие губы, хватая руками за горло, стискивая ледяные пальцы и вслушиваясь в кряхтящее и чуть затруднённое дыхание напротив.       Она с усилием сглатывает, старается не растерять сквозящую уверенность во взгляде и удерживает ломаную улыбку на лице. Её руки осторожно, как будто лишь ради приличия, касаются его бледных предплечий, совсем не предпринимая попытки отцепить от себя поехавшего. По шее скатывается капелька пота, а лоб покрывается испариной.       — Блять, — шикает она. — Отпусти… по-хорошему.       — А как будет по-плохому? — провоцирует её он, сдув мешающую прядь с лица и не думая ослаблять хватку.       Ирума только щурится и, не прерывая зрительного контакта, грубо впивается длинными ногтями в хрупкую кожу чужих рук, давит и ведёт, царапая, оставляя за собой кривые белёсые метки и неприятный зуд. Кокичи вдыхает сквозь зубы и сдавливает тонкую шею сильнее, после чего девушка начинает задыхаться по-настоящему, сначала легонько, а потом напористее хлопая партнёра по рукам, царапая вновь и вновь, вертясь как змея и вырываясь. Пространство вокруг плывёт, только озлобленная дымка в глазах Омы выделяется на общем тёмном фоне, будоража кровь. Кислорода в лёгких становится всё меньше, подкатывает боязнь за свою жизнь. Всё это перестаёт быть похожим на очередную невинную шутку, перерастая в кровожадную борьбу и голосящую ненависть. Гулко пульсируют виски и сердце, чьё биение может почувствовать Кокичи на кончиках пальцев, хладнокровно перекрывая путь воздуху и кусая обветренные губы.       Он смотрит на себя со стороны, до конца не понимая, что творит. И бьющееся в конвульсиях тело, режущий по ушам хрип, мелкая дрожь собственных рук — то было чем-то потусторонним и по всем законам жанра нереальным.       Он душил её с такой манией и сумасшествием, что совсем не ожидал жёсткого пинка между рёбер, который заставил скорчиться и незамедлительно отпрянуть.       Миу отползает, склонившись к полу, и жадно хватает ртом воздух, держась за горящую шею, на которой всё ещё ощущаются цепкие пальцы. Перебиваясь на мокрый кашель, она даже не смотрит в сторону не менее напуганного Омы, что пилит взглядом свои ладони.       — Урод, — еле слышно выдавливает она. — Ты что творишь? — голос дрогнул.       Серо-голубые глаза с немного неровной радужкой метают искры, дырявя подобно метким стрелам бешено колотящееся сердце парня, разрубая пополам и без того хлипкое самолюбие. Он молчит, высокомерно смотря на девушку перед собой, судорожно перебирая маски у себя в голове.       — Ты меня чуть не убил, мудак!       Ненавистные, обычно так глупо хлопающие ресницы прикрываются, в то время как белки наливаются вовсе не кровью, как того хотела Ирума. Подступают слёзы, отчего ей приходится чуть запрокинуть голову, не давая им пролиться.       — Ты уже перегибаешь, слышишь?       Он и так это прекрасно знает. Он уже не может держать в себе скопившиеся за долгие годы жизни эмоции, слова, действия. Колкий комок в груди собрал в себе весь негатив, и Кокичи, как выяснилось, отнюдь не железный.       — Я устала это терпеть.       Он тоже. Ома устал скрываться ото всех, устал изображать другого человека, устал выплёскивать на самых близких всё то, что копится на душе. И ведь даже после всего этого он с ними не до конца откровенен.       — Я ненавижу тебя, — сипло шепчет она, потирая саднящее горло.       Сил сдерживаться уже не осталось.       — Как же я тебя, блять, ненавижу, — стонет Миу, зажмурившись и содрогаясь в беззвучных рыданиях.       Он дёрнулся было в её сторону, но вмиг себя останавливает. Он не уверен, что заслуживает после всего прикоснуться к ней снова.       Она, зажавшаяся в углу, вмиг стала такой далёкой от него, беззащитной и хрупкой, какой не была никогда. Плача до того горько и отчаянно, матерясь, размазывая слёзы, сопли, розоватые тени и некогда красную помаду, Ирума, как казалось Кокичи, сама душит его сейчас мерзкими хлюпающими звуками, грузом ответственности и пропитавшим весь их дом разочарованием.       Кадык дёрнулся. Вина пронзает насквозь. Он даже не может придумать себе оправдание.       — Чтоб ты сдох, — взвывает она. — Как же я тебя ненавижу! — Крупно трясущиеся руки закрывают искажённое болью лицо, в то время как плечи сковывает напряжение.       Помятая рубашка с глубоким декольте, задравшаяся мини-юбка и блестящие в своём страдании глаза. Он терпеть её не может. Но отчего-то хочется закрыть уши, отвернуться и не слышать. Он слишком давно не видел, как она плачет, и это было ужасающее зрелище.       — Что я тебе сделала? — оторвавшись от ладоней, вскрикивает она. — Чем я это заслужила?       Кокичи молчит.       — Ответь! — Она снова растирает горячие слёзы по щекам. — Скажи уже хоть что-то, говна ты кусок!       Он смотрит куда-то сквозь неё, мечась от одной реплики в кипящем мозгу к другой. Он не знает, что на него нашло. Но зато он почему-то уверен, что скоро всё будет как прежде.       — Я не знаю, что я с тобой сделаю, — горько протягивает она. — Я сама придушу тебя, скотина.       Дыхание спёрло. Эти слова разъедают, подобно кислоте. Разрывают органы, режут нервы словно тупые ножницы, доставляя непреодолимую боль. Он закрывает рот рукой, почувствовав, что он сейчас опять скажет что-то не то. Почувствовав, что ему тоже хочется плакать.       — Попробуй, достань, тупая сука, — вдруг насмешливо улыбается он, не давая реальным чувствам и переживаниям выползти наружу и вновь прячась за оскорблениями, как за маминой юбкой.       Она, на удивление, вовсе не обращает на его слова внимания, хныча и от переизбытка эмоций стуча зубами. Он смотрит на её волосы, что обычно так хочется выдрать в период каждодневных скандалов. Но сейчас создаётся впечатление, что вырывать их в скором времени начнёт сама Ирума, до того над ней взял контроль припадок.       — Почему ты так со мной поступаешь? — всхлипывает она.       — Я... — Он не знает.       — Почему ты делаешь это? Почему мы не можем быть нормальной парой? Почему? Почему ты это делаешь со мной? — Она агрессивно стучит по ламинату ладонью, стараясь, прежде всего, достучаться до него.       — Успокойся. — Ему противно смотреть. Ему противно слышать, как она истерит и втаптывает его в грязь.       — Ненавижу, — рычит она, тянется к коробке с краской для волос на тумбе и с размаху бросает её в него.       Кокичи, рефлекторно прикрывшись рукой, не успевает сообразить, в какой момент Миу буквально озверела, принявшись хватать и метать без разбору всё, что только попадает под руку.       — Ненавижу, — его собственный телефон. — Ненавижу, — вчерашняя футболка. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — подушка, тюбик крема, ручка, скотч.       — Эй! — Он отшатывается, стоило сбоку пролететь кошельку. — Перестань!       Она не слышит. Более того — она не слушает.       — Я убью тебя. — Она встает вслед за робко поднявшимся Кокичи, ища глазами предметы для броска. — Я убью тебя, понял? — Она моментально хватает расчёску и кидает, чуть не попав ему в голову.       — Угомонись, Миу, блять!       Ирума не отвечает, кинув толстую папку с конспектами Омы за прошлый семестр. И стоит ему с испуганным видом отвлечься на то, с каким смачным хлопком она упала, растеряв незакреплённые страницы, как в висок прилетает рамка с их общей фотографией.       Треск упавшего на пол стекла смешивается с болезненным шипением и последовавшим за этим гнетущим молчанием.       Миу замолкает, напугано глядя на Кокичи, после чего обречённо опускает руки и отшагивает назад, видя, как тот приоткрывает зажмуренные глаза и отнимает руку от ушибленного места, рассматривая появившуюся на пальцах кровь.       — Я... — выдыхает она, ловя каждый жест и готовясь к худшему. Фраза остаётся незаконченной, так и повиснув в спёртом воздухе.       Тишина квартиры, что обычно так успокаивающе приобнимала за плечи, сейчас только пугает. А потянувшийся сбоку из форточки приятный холодок заставляет поджилки трястись и пускает дрожь по всему телу. Ржавые цепи в груди затягиваются сильнее, впиваясь в выдохшееся сердце и оставляя мелкие порезы.       Он смотрит продолжительно на руку, борясь с желанием попробовать свою слабость и никчёмность на вкус, после чего вновь прикасается к ссадине и ойкает недозволительно правдоподобно.       — Прости, пожалуйста, я не хотела! — оправдывается Миу, пятясь опять и натыкаясь на препятствие в виде кровати позади себя. Брови складываются домиком, она непроизвольно ищет, куда и в какую сторону можно будет броситься бежать, в то же время понимая, что скрыться от него будет невозможно. — Прости меня, Кокичи... — жалобно шепчет она, складывая руки на груди.       Он молчит и нечитаемым взглядом смотрит на неё какое-то время, будто обдумывая свои дальнейшие действия. Потом улыбается так неестественно, тупит глаза в пол и уходит. Просто так.       Слышится, как он включает свет в ванной, поворачивает кран, умывается, как всегда, ледяной водой с сильным напором. Потом открывает шкафчики, шуршит пакетиками и копается, вероятно, в поисках аптечки.       Миу судорожно выдыхает, неверяще опускаясь на кровать и надавливая пальцами на закрытые веки. Она нервно хихикает себе под нос. Пронесло. Господи, боже, пронесло.       По пальцам можно пересчитать, сколько раз за все то время, что они вместе, ей удавалось выйти сухой из воды после подобной сцены.       Так долго. Они встречаются непозволительно долго. И никто, включая их самих, понятия не имеет, как это вообще произошло. Вечные ссоры по поводу и без, оскорбления, крики, драки и скандалы. Они слишком сильно отталкивают друг друга, одновременно с тем отчаянно цепляясь за эти отношения с очевидно плохим концом.       Абсолютно разные мотивы объединяют их, вынуждая терпеть и проглатывать желание забыть такой отвратительный опыт, как страшный сон.       Никому не приносит это счастья. Но они всё ещё вместе. И бог его знает, сколько эта пытка ещё будет продолжаться.       — Прости, — через силу шепчет он, избегая взгляда Ирумы.       Но в этом нет нужды, потому что она тоже не смотрит, уверенно обрабатывая рану перекисью водорода.       — Всё нормально, — лжёт она и поджимает губы, проведя тыльной стороной ладони по засохшим дорожкам слёз, после чего смачивает ватку снова.       Ей очень больно, но как бы она ни кричала о ненависти, она может ненавидеть только себя. Потому что бесхребетная и безвольная. Надевающая маски подобно своему партнёру. Но парочка жалких лже-лиц, что девушка хранит на случай самозащиты, никогда не сравнится с тем, какими средствами обладает он — человек, что забыл о понятиях чести и искренности.       Он с самого детства обманывает себя в том, что ему никто не нужен, что он самодостаточный и ему не требуется чья-то помощь.       Она же знает, как сильно ей нужна его любовь, но продолжает держать перед другими бесполезную планку независимости, которую уже, конечно же, беспощадно сломали, не оставив от неё ничего.       Но она обязательно простит его и проползёт, как миленькая, стоит либо ему сжалиться над ней, либо самой Миу почувствовать горечь безысходности и одиночества на языке. Она будет целовать, ублажать, перебирать тёмные пряди по ночам и гладить ему одежду в универ, потому что любит его ровно столько же, сколько неистово хочет свернуть шею с двумя маленькими родинками голыми руками. И это убивает её изнутри.       Он же будет бесконечно извиняться, понимая, что ещё не раз вырвется наружу очередной всплеск агрессии и гнева, который не повлечёт за собой ничего хорошего. И он знает, что она на самом деле ни в чём не виновата. Но он врёт и смеётся, ненавидя по факту вовсе не девушку, а свой эгоизм и отсутствие мужества признать правду. И это убивает его изнутри.       «Мы слишком разные», — объясняют они в унисон.       И только в мыслях проскальзывает постыдная истина, что они вместе лишь потому, что до боли в груди одинаковые.       Такие же глупые дети в своих проявлениях и дешёвые, лживые взрослые.