«rough pleasures for subtle natures.»
В этот день ветер несёт за собой запах палой листвы, кислых яблок и сладостей. Дети и взрослые разбегаются по улицам в поисках веселья и развлечений, совсем забывая, что в эту ночь грань меж миров становится невероятно тонкой, как струна. Она натягивается, и в мир живых приходят мёртвые, те, кому суждено нести за собой хаос и смертоносное веселье. Они пируют, принося в жертву древним богам людей. А старые боги ликуют, разрешая им эту шалость на одну единственную ночь в году. В ночь, когда зло туманом расползается по маленьким улицам, стирая грани между реальностью и сказками, которыми непослушных детей пугают в детстве. В эту тёмную ночь духи и демоны пробуждаются после вечного сна, выглядывают из темноты, которая искрится и вовлекает в смертоносный танец теней — пробил их час, древние боги смилостивились, и пришла ночь ужаса и первобытного восторга. Тыквы изогнули вырезанные рты в кривых ухмылках, располагаясь практически в каждом человеческом доме, пока чучела во дворах выбирали новую жертву. А люди не замечают этого, наивно полагая, что они сами придумали этот праздник и сами повелевают своей судьбой. Этой ночью, когда нечисть лёгкой поступью ступает по земле и хозяйничает до самого утра, когда самые страшные и невообразимые кошмары сбываются, когда весь людской род празднует и беззаботно веселится, пытаясь спрятать древний, первобытный страх, медленно окутывающий их души, сладко шепчущий, что не каждый сможет дожить до рассвета. Компания друзей сидела за чертой города, где обычно ошивались подростки и маленькие дети, где вечно царило веселье и юная беззаботность, там, где нет ни страхов, ни проблем. Это было их личным укрытием от реальности. — Сегодня Хэллоуин, Гарри, позволь себе, наконец-то, расслабиться, — прокричал Рон, начиная прыгать вокруг их импровизированного костра. Пламя подрагивает, приводя с собой тени, которые величественно танцуют в огне, предвещая беду и веселье. Гермиона с улыбкой наблюдает за тем, как её друзья начинают вместе прыгать вокруг костра, будто отдавая дань уважения этому дню, когда древние боги пробуждались, ища новые души, которыми они могут утолить вечную жажду, что не имеет ни конца, ни края. Жажду, что не сможет утолить ни кровь, ни души живых. Из леса приходит туман, который, кажется, забирает в себя всё, без остатка. Он уносит надежду и смех, счастье и беззаботность. Сам воздух начинает меняться. Больше нет ощущения спокойствия и веселья, как раньше, сейчас в воздухе летает что-то едва уловимое, предвещающее беду. Эту перемену почувствовали все. Гарри мгновенно остановился, а Рон перестал напевать свою прежнюю мелодию, лишь Гермиона загипнотизировано всматривалась в лесную чащу, пытаясь определить, правда ли там танцевали тени, или это простая игра её разума. И тени действительно танцевали, ликуя перед лицом ночи, что дарует им свободу. — Эй, ребят, давайте закругляться. Становится холодно, — пробормотал Гарри, с опаской глядя на лес. Ни один из них не сказал об этом искажении в воздухе, но каждый заметил. Они все заметили тени, что начали перебегать от дерева к дереву, боясь подойти ближе к свету. Слишком рано. Ночь ещё не опустилась на город. Дети бегут, пугаясь любого шороха, который следует за ними, а тени смеются с чужого страха, упиваясь детскими вскриками и слезами, которые вот-вот угрожают пролиться на землю. На землю, которая когда-то давно была полностью пропитана кровью, страхом и яростью самих богов. Если прислушаться, то можно услышать крики вечных мучеников, заточенных где-то глубоко внизу, там, где свет никогда не появится, там, где царит ужас и вечное адское пламя. И лишь на одну ночь они поднимутся на мирную землю, чтобы окунуть её в хаос и собственное безумие. Никто из них не говорит об этом, каждый предпочёл списать произошедшее на игры разума и обычный детский испуг. Каждый предпочёл стереть это воспоминание, бросить в самый дальний ящик стола и больше никогда не заглядывать внутрь, но лишь одна тень тихо последовала до самого конца, неся за собой запах сладкой корицы и горького пепла, искажая, кажется, само время и пространство.***
— Гермиона, ты идёшь? — кричит чей-то голос, настойчиво барабаня по двери. Маленькая девочка бежит к выходу, едва успевая поправить крылья за своей спиной. Дверь распахивается и оттуда выглядывают две маленькие головы, которые с интересом заглядывают внутрь. — Сладость или гадость? — спрашивает Гарри, начиная смеяться. Гермиона по-дружески толкает его в плечо, на что мальчик драматично хватается за грудь и падает, вызывая смех всех окружающих. Его накладные усы угрожают окончательно оторваться, когда шляпа пирата съезжает на лицо. Девочка переводит взгляд на Рона, который поправляет корону на своей голове, обращая внимание на друга рядом с собой. — Я, как король всего существующего, дарую тебе жизнь, жалкий пиратишка, — гордо произносит мальчик, тоже начиная хихикать. Гермиона закатывает глаза, закрывая за собой дверь и помогая Гарри подняться. — Сегодня у нас большие планы, Гермиона, — говорит Гарри, пока они выходят на улицы, охваченные толпами детей, перебегающих от дома к дому в поисках сладостей. — У нас в планах набрать полные пакеты сладостей, а потом их съесть, — сообщает мальчик, при этом аккуратно поправляя свои усы. Казалось, они успели пройти сотни домов, не уставая выпрашивать сладости и угрожая гадостями. Взрослые на это тихо смеялись, щедро насыпая каждому в пакет горсть конфет, чтобы после этого детвора весело бежала к следующему дому, начиная всё сначала. Наконец, они дошли до последнего дома на их аллее. Дом выглядел грозно и мог напугать даже взрослого человека. Маленький забор ограждал дом от опушки леса, где в эту ночь собирались духи и тени, танцуя около костров во имя своих богов, проливая чужую кровь, дабы хоть немного утолить первобытный, дикий голод. В этом доме жила одна старушка, которая совершенно никак не вязалась с образом её дома. Он был весь чёрный, грязный и, одним словом, жуткий. Женщина всегда была рада маленьким гостям, угощая их своими фирменными — и определённо самыми вкусными — тыквенными пирогами. Гарри с Роном радостно побежали в дом, за версту чувствуя запах свежей выпечки и тыквы, которые они так сильно любили. Но Гермиону что-то останавливало. Что-то, что невидимой аурой окружало её, заманивая пойти туда, где царствует вечный беспорядок, а нечисть кружится на костях давно умерших. Сначала Гермиону окутал едва уловимый запах корицы и дыма, неспешно оседающий на задворках сознания. Девочка удивлённо подняла голову, видя перед собой темный силуэт в маске. Сердце бешено колотится в груди, кажется, сейчас выскочит. Хочется бежать, но что-то упорно держит на месте. Вокруг неё витает чистая, ничем неогранённая опасность и, кажется, если бросишь спичку, всё в тот же момент взлетит в воздух, оставляя после себя такой же запах дыма и горечи во рту, как сейчас. Помимо маски, девочка видит копну красивых и очень кудрявых волос, таких чёрных, что кажется, будто это самая настоящая тьма, хранящая в себе всю густоту вселенной. И правда, если постараться, то можно увидеть и звёзды, и даже целые галактики. И глаза у неё чёрные, такие же чёрные, как пустота, думает Гермиона. В ней плещется чистое безумие с примесью интереса. И если смотреть слишком долго, то можно утонуть. Женщина ей улыбается, и улыбка это не добрая, не та, которая несёт что-то хорошее. Это улыбка дикая, опасная, несущая за собой хаос и разрушения. Губы её алые, такие же как кровь, думается Гермионе. Хочется бежать, бежать так далеко, как только можно. И если бы могла, она бы непременно сделала это. Но выходит лишь стоять здесь, под взглядом этих тёмных глаз, на дне которых плещется что-то такое древнее и мрачное, но в тоже время светлое, что-то совсем другое, что маленькая Гермиона пока не может объяснить. Ей протягивают ладонь, и девочка удивлённо смотрит на чужую руку. Как она может согласиться уйти с кем-то незнакомым, таким опасным и древним? Гермиона почему-то уверена, что тот, кто сейчас стоит перед ней — очень древний, тот, чьё одиночество бесконечно и оглушительно, тот, кто потерял всех. Такие глаза могут быть только у человека, повидавшего многое, если не всё. Она даже не успевает заметить, как решительно хватается за чужую руку, не чувствуя больше ни страха, ни былой опасности. Женщина улыбается, и Гермиона радостно возвращает ей улыбку. Кажется, что всё именно так, как и должно быть. И тени в лесу испуганно расходятся, и костры начинают гореть ярче, когда они идут вместе по маленькой тропинке в неизвестность. Туда, где нет ни живых, ни мёртвых, туда, где царствует вечная юность и веселье. Но место это нехорошее, Гермиона чувствует это так же ясно, как тепло от чужого тела. И мир начинает искажаться, меняться. Лес становится страшным, пугающим, совсем неподходящим местом для маленьких девочек, как Гермиона. И незнакомцы вокруг больше не кажутся дружелюбными, они рычат и скалятся, одним своим видом пугая до смерти. И девочке хочется вернуться домой, туда, куда не сможет войти ни одно чудовище, туда, где она будет в безопасности. Гермиона останавливается и пытается вытянуть свою маленькую ладошку из чужой теплой руки. Руки у девочки холодные, а костюм ангела слишком тонкий, чтобы дать хоть немного тепла, поэтому руку вырывать не хочется, но разум в голове настойчиво кричит об опасности, о том, что надо бежать. Женщина удивлённо останавливается, переводя взгляд на ребёнка рядом. Гермиона выглядит испуганной, слегка хмуря брови и бегая глазами по лесу. — Такое ю-у-уное и кро-о-охотное существо-о-о, — протягивает женщина, ухмыляясь, но руку не отпускает, — и уже можешь сопротивляться моим чарам, — она задумчиво склоняет голову набок, рассматривая девочку, будто видит впервые. — Как? Гермиона смотрит в ответ, не прячась, не смущаясь, она не боится её. Да, человек перед ней — очень древний и могущественный, его боятся даже тени, но она не боится. — Отпусти меня, — требует девочка, но руку не дёргает, как раньше. Стоит и смотрит на женщину, чья улыбка так холодна, а глаза пусты, что хочется то ли бежать, то ли прильнуть ближе к чужой груди. Женщина снова улыбается, проводя языком по губам. И Гермиона, словно зачарованная, следит за этим движением и не может не смотреть, потому что вариант отвернуться кажется таким неправильным и глупым, что хочется сжечь его прямо на месте. — Такая маленькая и такая смелая, — шепчет женщина, опускаясь на колени перед ребёнком. В таких платьях не опускаются на колени, думает Гермиона, в таких платьях правят миром. Тени в лесу вновь начинают танцевать вокруг деревьев, крича и напевая песни, которые могли существовать лишь давным-давно, во времена, когда миром правили старые боги, которые сейчас ушли в небытие, но их помнят, их славят, их правление торжествуют и по сей день. Им каждый год приносят жертвы, окрашивая землю в алый цвет, просят защиты и долголетия, но боги не милостивы, их желания бесконечны, а жажда неутолима. Они хотят лишь брать, брать, брать, забирать всё, без остатка. Древние боги жестоки. Милосердие им незнакомо. Женщина осторожно заправляет прядь каштановых волос за ухо, пальцы едва касаются девочки, будто она может разбиться от одного неверного движения. Ребёнок тянется к чужой ласке, совершенно не обдумывая свои действия, но руки давно уже нет, и если бы не прядь волос, которая была заботливо убрана за ухо, Гермиона решила бы, что она это придумала. Никого не было. Лишь чья-то тихая усмешка растворялась в прохладном воздухе, обещая, что это не конец.***
Прошло три года и Гермиона, кажется, забыла. Забыла запах дыма и корицы, которая щекочет нос, навевая воспоминания о Рождестве и горячем какао в руках после прогулки на холодном зимнем воздухе. Забыла теплоту чужого тела, которая, наверняка, смогла бы согреть целую планету, думает Гермиона. И она уж точно ничего не помнит о тёмных глазах, на дне которых водятся черти, танцующие вокруг костров и поющие древние языческие песни. Настал день мёртвых, настал канун дня всех Святых, когда зло в очередной раз ступит в мир живых, сея хаос и страх в каждой душе, с ветром принося старые и забытые детские воспоминания, которые за эти годы были надёжно упрятаны в самом дальнем углу шкафа, стоящего под семи печатями в конце комнаты. В этот день Гермиона веселится с друзьями, бесстрашно перебегая от дома к дому, чтобы успеть собрать как можно больше сладостей. Соревноваться весело, считает девочка, не стесняясь смеяться над Гарри с Роном, которым всегда насыпают чуть меньше сладостей, чем ей, стоящей с застенчивой улыбкой и милыми большими глазами на чужом пороге. Ребёнок, умеющий манипулировать взрослыми, настоящая беда для родителей и остальных взрослых. — До завтра, — хором бросают парни на прощание, разбегаясь обратно по домам. Они, как истинные джентльмены, всегда провожают Гермиону до дома, всегда защищая её от чужих насмешек или злых дворовых собак. Сегодня, на удивление, самая жаркая ночь на Хэллоуин за многие годы, и Гермионе кажется, что от этого у неё начинаются самые настоящие галлюцинации: то за деревом покажется тень, то костюм очередной нечисти покажется слишком уж правдоподобным. Она читала об этом. Девочка, в принципе, много читает, совершенно не заботясь о том, что большинство её любимых книг предназначены для аудитории намного старше, чем она. Гермиона любит читать и романы, и научные книги, иногда даже не гнушаясь пролистать журналы отца про машины и различные двигатели. Вечерами маленькая Гермиона любит смотреть с папой детективы, редко даже удаётся посмотреть ужастик. Мама постоянно ругается по поводу того, что она ещё слишком маленькая для такого, и папа всегда быстро переключает канал на мультики. Гермиона их не любит — все эти мультики слишком глупые и бесполезные, но родителям она этого не говорит, так проще. И все же она не понимает свою маму, ведь она никогда не боялась каких-то выдуманных чудовищ или призраков — их не бывает, уверено кивает себе девочка, спокойно засыпая в кромешной темноте своей комнаты. Или она так думала, пока не настал её десятый Хэллоуин. Все окна были настежь распахнуты в тщетной надежде, что это хоть немного избавит его жителей от удушающей жары в доме, как и на улице. Вроде бы над городом царствовала ночь, но легче от этого совершенно не становилось. Не помогал ни душ, ни холодная вода, ни даже кондиционер. В эту ночь маленькая Гермиона дольше обычного ворочалась в постели, то сбрасывая одеяло, то снова натягивая его на себя, потом снова стягивала его к ногам, повторяя этот своеобразный ритуал стабильно каждые десять минут. Вскоре в комнату ворвался ветер, приносящий с собой частичку желаемой прохлады. Гермиона радостно выдохнула, вскакивая с постели и подбегая к распахнутом окну, чувствуя, как мягкие порывы ветра успокаивают её частое сердцебиение и расслабляют напряжённое тело. Где-то вдалеке были слышны чьи-то голоса, которые весело смеялись, обсуждая прошедший день; рядом лаяла соседская собака, которая совсем не раздражала, а, наоборот, успокаивала; шорох где-то позади. Гермиона испуганно замерла, боясь даже вздохнуть, что тут говорить о том, чтобы решиться повернуться. Шорох. За спиной. В её комнате не было ничего, что могло бы издавать хотя какой-то звук. Также у них не было ни котов, ни собак, что в свою очередь наталкивало на самую страшную и пугающую мысль — здесь был кто-то ещё. Это точно не могли быть её родители, ведь половицы перед её комнатой скрипели, — папа так и не смог понять, в чём причина, — они, в любом случае, не смогли бы войти так бесшумно. Сзади снова раздался шорох, и Гермиона вскрикнув, побежала на кровать. Кровать — это же безопасное место, правда? Никто и никогда не сможет достать её там. По крайней мере, девочка на это очень надеялась. Она натянула одеяло по самую голову, в страхе озираясь по сторонам. И сейчас ей было совершенно наплевать на то, что под одеялом было слишком жарко. Это был её щит от всех монстров, что пробрались в комнату. Гнетущая тишина, кажется, ничего не происходит. Пока не происходит. Так прошло пять минут, потом двадцать — никаких шорохов. Гермиона устало выдохнула. Жара, оправдала себя девочка, всё ещё крепко цепляясь за одеяло. Да, всё дело в жаре — она вызывает галлюцинации, повторяла себе Гермиона, словно мантру. По прошествии часа, никаких признаков чужого присутствия так и последовал, и она смогла, наконец, расслабленно выдохнуть. И именно в этот момент спокойствия под кроватью послышался протяжный и завывающий скрип половиц. Гермиона вздрогнула, натягивая одеяло ещё выше, отчаянно пытаясь остановить непрошенные детские слезы. Ей страшно. Очень, очень страшно, ведь под кроватью прячется монстр, не иначе. И в этот момент совершенно забывается, что она ведь не боится монстров, не верит в сказки. Гермиона знает, что там кто-то есть, она чувствует это, она слышит едва заметное чужое дыхание. Этот кто-то дышит медленно, спокойно, но так, что кровь останавливается, а сердце упорно отказывается биться дальше. И этот кто-то продолжает свои жестокие игры, царапая пол и с восторгом играя на детских нервах. Гермионе хочется закричать, позвать на помощь, спрятаться, в конце концов, но выходят лишь жалкие всхлипы. И ей стыдно за себя. Честно. Папа всегда говорил, что она храбрая, смелая. — Мне страшно, — всё же шепчет девочка, обращаясь к тому, кто незримой аурой поселился под её кроватью. И ей кажется, что она действительно слышит чей-то тихий и глубокий смех, исходящий из-под кровати, позже растворяющийся в воздухе. Ветер подхватывает его и уносит куда-то очень далеко-далеко, туда, где собираются все другие монстры, думает Гермиона. Девочка быстро вскакивает с кровати, добегает до ночного светильника и пулей прыгает обратно в постель. Вероятно, подобной скорости позавидовали бы все. Теперь, по крайней мере, комната не кажется такой пугающей, как раньше. Ей всё ещё страшно заглянуть под кровать. Слишком страшно посмотреть в чужие глаза, посмотреть в душу самому дьяволу. А Гермиона уверена, что там самый настоящий дьявол, который любит пугать маленьких девочек, упиваясь их слезами. Снизу раздаётся ещё пара глухих шорохов, которые заставляют девочку сжаться ещё сильней, пытаясь окончательно испариться. — Мам, — неуверенно шепчет Гермиона, чувствуя, как детские слёзы вновь угрожают пролиться из больших напуганных карих глаз. — Мама, — громче повторяет она, с облегчением понимая, что в коридоре послышались чьи-то быстрые шаги. Под кроватью кто-то раздражённо фыркнул, специально начиная усиленно царапать основание кровати. Затем Гермиона заметила чью-то тихую тень, быстро перебегающую в шкаф, чувствуя, как леденящий душу ужас парализует тело. — Гермиона? Почему ты не спишь? — ласково спрашивает мама, удивлённо всматриваясь в лицо дочери. Следы от недавних слёз всё ещё украшают детское испуганное лицо. — Мам, тут кто-то есть. Оно в шкафу, — бормочет Гермиона, указывая на большой шкаф в другом конце комнаты. Мама неодобрительно качает головой, шёпотом ругая своего мужа за то, что он позволил ребёнку смотреть вместе с собой фильмы ужасов. — Гермиона, тут не может никого быть. Мы на втором этаже, никто не смог бы забраться к тебе. Тем более, все двери закрыты. Папа проверял, — мягко говорит женщина, подавая стакан с водой дочери. — Если ты не веришь, посмотри сама, — обвиняюще шепчет Гермиона, испуганно мечась взглядом между шкафом и мамой. Женщина всё же встаёт, решительно подходя к шкафу. Дверцы со скрипом открываются и… — Ничего, Гермиона. Здесь никого нет, — говорит мама, раскрывая двери шире, чтобы ребёнок мог сам в этом убедиться. Но она не верит. Там, где свет от лампы не может достать, кто-то есть. И он смотрит на них, улыбаясь и обнажая свои острые зубы. Гермиона в этом уверена. Там прячется зло во плоти, которое ликует в день, когда просыпается нечисть и боги. Но боги не пугают маленьких детей — она это точно знает. Гермиона недоверчиво качает головой, с надеждой переводя взгляд на маму. И всё же ребёнок, умеющий манипулировать взрослыми, это беда в семье. Женщина согласно кивает головой, разрешая поспать сегодня вместе с ними. Гермиона радостно спрыгивает с кровати, сначала запирая шкаф на защёлку, а потом хватая маму за руку. Они выключают ночник и выходят из комнаты. Кажется, все страхи и чудовища остаются позади, ведь мама её защитник, с мамой её никто не посмеет тронуть. Лишь тогда, когда они почти покинули комнату, слышится тихий скрип открывающейся дверцы шкафа. Гермиона испуганно сжимает чужую руку сильней, не решаясь обернуться. На спине чувствуется чужой взгляд, от которого на шее встают волосы, а мурашки пробегают по мокрой от жары спине. Кто-то смотрит на неё, незримый и очень древний, тот, кто кажется ей слишком уж знакомым. На следующее утро Гермиона испуганно возвращается в свою комнату, предварительно пообещав, что больше не будет смотреть с папой фильмы ужасов. Она не понимает зачем, дело ведь не в каких-то фантазиях, думает девочка, от досады топая маленькой ногой. Её комната освещена утренним солнцем, и Гермиона по-детски щурится, чувствуя прикосновения солнечных лучей на своем лице. Это должно дарить умиротворение и покой, будто бы ночью ничего и не произошло, будто бы это обычная игра богатой детской фантазии. Но Гермиона всё помнит, помнит чужое дыхание и скрип. Она неуверенно опускается на колени, медленно приближаясь к кровати. Никого. Девочка с придыханием заглядывает дальше, замечая свежие и абсолютно не выдуманные царапины. Она испуганно открывает рот, но потом всё же закрывает. Маме с папой Гермиона решает ничего не рассказывать, они ей снова не поверят, или придумают новые взрослые объяснения случившемуся: еноты забрались, птицы и многое другое. В воздухе всё ещё витает едва уловимый запах корицы, отпечатком оседая в груди, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. В отличие от предыдущей, эта ночь не уносит воспоминания, она будто бы кричит, отчаянно желая, чтобы её запомнили, чтобы её вспоминали в минуты страха, чтобы на неё молились, как на старых богов. Но через пару часов прохладный ветер всё же окончательно уносит запах корицы, чужое присутствие, оставляя после себя лишь пугающие воспоминания, которые тоже, вероятно, сотрутся временем, откликаясь в душе лишь отголосками старых и пыльных моментов. Но с ней навсегда останется то, что нельзя ни стереть, ни забыть. Красивые маленькие буквы, что навсегда останутся под кроватью, образуя своеобразный ритуальный танец длиною в вечность, жутко напоминающий о старых богах и демонах. «Беги, девочка, и помни».***
Гермиона выбегает на улицу. Дышит так часто и глубоко, что кажется вот-вот упадёт в обморок. Воздух тяжёлый, густой — дышать трудно, что проще сдаться и задохнуться. Глаза жгут горячие, обжигающие предательством, слезы. Девушка закрывает глаза, пытаясь успокоиться, вслушиваясь в звуки вокруг: вечно неугомонные птицы на деревьях, шум ветра, бешеный стук сердца в груди, пьяные голоса подростков позади. Так быть не должно. Сейчас Гермиона должна быть там, веселиться вместе с друзьями, празднуя Хэллоуин, отдавая дань уважения кануну дня всех святых, но она здесь. Одна. И от этого хочется закричать, ударить виновника, заплакать, но Гермиона жалко стоит на крыльце, впиваясь ногтями в собственные ладони. Боль отрезвляет, думает девушка. — Миона, ты в порядке? — смущённо спрашивает Гарри, нервно топчась за спиной подруги. Ближе подходить не решается, вдруг попадет под горячую руку. — Рон не хотел этого говорить. Он просто пьян, — чуть помедлив, говорит парень, ожидая реакции. Честно говоря, Гермионе плевать, чего хотел Рон. И то, что он пьян, не снимает с него вины. Это ещё больше злит девушку. Разве другие не понимают, что так не должно быть? Нельзя перекладывать всю вину на алкоголь, а потом продолжать жить, как раньше. — Мне плевать, Гарри, — безразлично бросает Гермиона, даже не поворачиваясь. Она ни за что на свете не покажет, что её это задело. Никто не узнает, что ей чертовски больно от того, что один из её лучших друзей взял и предал её, лишь бы показаться крутым перед какими-то девушками. — Мне уже пора домой, скоро родители проснутся, — шепчет то ли себе, то ли другу, девушка. Она поторопилась уйти как можно дальше от этого дома, понимая, что её пробивает крупная дрожь, а ноги упорно отказываются сгибаться. И тогда Гермиона побежала, наплевав на всё остальное. Бежала так, будто за ней гнался сам ад с его всадниками ночи. Через пару минут, когда лёгкие начали жалобно гореть, она остановилась. Гермиона удивлённо огляделась, не видя ничего, кроме тьмы и мрака, которые, кажется, пробирались в самую душу, высасывая все силы и эмоции. И небо сейчас видится иссиня-чёрным холстом, на который случайно пролили краски, разливающиеся частичками мерцающих звёзд — таких далёких и холодных, что начинает казаться, что сам Бог и Дьявол отказались от них, оставляя в непроглядной пустоте космоса. Но звёздам, кажется, плевать. Они всегда отчуждённые и непричастные, думает Гермиона и отчаянно хочет стать одной из них. И если долго всматриваться в пустоту, то можно увидеть звёздную пыль, водопадом струящуюся в бездну. Она ведь уже встречала бездну, самую настоящую пустоту, смотрела ей прямо в глаза, при этом чувствуя и пространство, и время. Видела там и прошлое, и настоящее, а будущее — нет. Может быть, будущего и вовсе не существует. Может быть, это всё выдумки взрослых. Гермиона смотрит в тёмный лес и больше не боится. Теперь ей отчаянно хочется бежать прямо туда, не думая, не чувствуя, снова погружаясь в бесконечное течение времени, которое проворно ускользает от людей, с насмешками наблюдая за их метаниями. И ей снова хочется встретить ту, что всегда приходила в самую тёмную ночь года, неся за собой искры самого ада и скрежет древнего страха с примесью восторга, который не даёт ни уснуть, ни вздохнуть. Гермиона знает — это не одна из тех детских сказок, которыми пугают непослушных маленьких детей. Это нечто намного хуже и прекрасней, что после осколками впивается прямо под сердце, глухими ударами отбивая дробь барабанов. Эта тень всегда была рядом, окутывая запахом леса и своим взглядом, таким ненасытным, древним, вечным. Гермиона считает, что это даже лучше прикосновения. И с чужим присутствием приходит сладкий запах корицы и дыма, шепчет что-то ласково и обречённо, грубо и искажённо. Она ничего не понимает, да и понимать, в принципе, не хочет. Она полностью отдаётся чувствам, впитывая в себя пустоту чужой души, а может быть, души там и вовсе нет. Лишь грохочущая пустота вселенной. И тогда Гермиона кричит, зовёт ту, что приходит лишь тогда, луна заполняется тёмным полотном, а земля пропитывается металлическими пятнами крови. А она всё кричит и кричит, срывая голос, отчаянно зовя ту, имени которой даже не знает. В ответ приходит лишь холодная и бездушная пустота темного леса. Нет ни теней, ни костров, ни густого тумана — лишь ледяная оглушающая тишина. Гермиона глубоко вздыхает, бросает ещё один взгляд на лес и уходит. Тьма комнаты кажется чужой, непривычной. Девушка устало подходит к кровати, практически падая на неё, стараясь забыть весь сегодняшний день. Рон не мог так поступить, он же не такой, пытается убедить себя Гермиона, но снова и снова утопая в этих моментах. Они даже вроде бы были парой, хотя девушка и не была инициатором подобного рода отношений. Для неё Рон — старый друг, как и Гарри, но парня тогда обижать не хотелось, да и, возможно, это действительно любовь, просто она пока не поняла. Однако этот факт не помешал ему отзываться о Гермионе с таким пренебрежением, пытаясь доказать каким-то девушкам со школы, что он крутой. Она даже пропускает момент, когда закапывается в мокрую подушку, стараясь заглушить собственные всхлипы. Сейчас хочется не думать, отключиться и потом проснуться, понимая, что это очередной кошмар, простая шутка. От этого становится лишь хуже, вызывая новый приступ слёз и тихих всхлипов. Некрасиво, невольно думает Гермиона. Погруженная в свои чувства и мысли, она упускает то тонкое, но такое привычное искажение в воздухе, несущее за собой туман и чужое тёплое дыхание. Едва уловимые — кажется, такие несуществующие и придуманные — осторожные касания ложатся на спину, будто бы боясь, что девичье тело может разбиться в любой момент. Гермиона дышит глубоко, прерывисто, но голову не поднимает. Пытается запомнить, впитать в себя всё, что дают. Большего не просит — боится. Горячий шёпот пробирается прямо в сердце, вырывая его полностью, не щадя и не жалея. И потом Гермиона слушает сказки про разные миры, про целые вселенные, которые величественно утопали в крови и прихоти повелителей. Она слушает внимательно, пытаясь понять. А шёпот всё говорит и говорит, растворяясь в тиши ночного мрака, даруя горький привкус чужих воспоминаний и метаний. Тень говорит про старых богов, что царствовали на этой грешной земле миллионы лет назад. Говорит про пустоту тьмы и про вечное адское пламя, которое вырывает душу, играет, смотрит и, кажется, никогда не возвращает. Гермиона морщится, чувствуя вкус горького пепла на языке, но точно знает, что он чужой, бездонный и безжалостный. Она слушает, даже не дышит. Чужие пальцы зарываются в мягких волосах, крича, что надо боятся, бежать, но девушка не слушает — отдаёт себя всю, без остатка. — Кто ты? — шепчет Гермиона, боясь, что любое неверное движение разрушит то, что они только что создали. Боится, что тень уйдет, оставляя после себя лишь горькое послевкусие своего присутствия. Но пока она здесь, здесь, настоящая. И нет ничего страшней и слаще, чем это самое «здесь». Тень смеётся, глубоко, тепло, разрушая этим самым смехом и вселенную, и Гермиону. Снова уходит, не прощаясь и не обещая новой встречи. Но девушка знает, что она вернётся. Обязана вернуться. На утро ее ждёт небольшой оторванный кусок бумаги с размашистым чужим почерком. Гермиона смотрит и смотрит, не веря, что это происходит на самом деле. Она быстро стирает свежие горячие слёзы, выбегая навстречу холодному утреннему ветру. «mortuus diis universum».***
Падает снег, падает и падает, стелется по земле белым полотном кружева. Ветер завывает между тёмных неприветливых деревьев, предвещая чужое присутствие и всепоглощающую тьму. Тьму, что забирает в себе всё, без остатка. Её боятся дети, её обходят взрослые, да даже животные в страхе покидают свои убежища, не допуская ни единой возможной встречи… Но Гермиона здесь, сидит, зарываясь руками в снежные хлопья, не чувствуя ни холода, ни томительного ожидания. Девушка устало запрокидывает голову назад, ударяясь о тяжёлую старую кору дерева, но ей не больно. Ей не больно и не холодно, и она невольно задаётся вопросом, а она ли это? Жива ли она ещё, или это просто оболочка? Небо над головой чернеет, словно траурная пелена космоса, что мучительно медленно стекает на плечи, окуная в самую гущу тьмы. Тьма притягательна, думает Гермиона, завороженно всматриваясь прямо в неё. Она не боится. Кажется, больше ничего не боится, потому что знает то, чего знать нельзя. И знание это парализует всю душу, заливая сердце горячим свинцом и погружая в серую пустоту вселенной. Гермиона ждёт, лелеет свои детские воспоминания, как самый дорогой и ценный подарок. Из года в год она бережно вспоминает, будто открывая ящик Пандоры, до дрожи желая то, что несёт в себе все беды мира и безоговорочную, неизбежную свободу. В лесу эхом раздаются звуки костров и старых песен. Тени танцуют, сбрасывая с себя улыбчивые и добрые маски. И снег под их нечестивыми ногами окрашивается в алый, неся за собой всю порочность и бездуховность всех миров. Гермиона улыбается — скоро она придёт. Девушка прикрывает глаза, позволяя снегу окутать и тело, и душу. Воздух меняется, реальность искажается под тяжестью чужого древнего присутствия. Гермиона знает, что это. Гермиона ждала. Дышать становится трудней, будто тонкая пелена самой смерти пробивается под кожу, обещая дать всё, но забрать самое главное. — Теперь ты знаешь, кто я, девочка. Ты читала все эти истории и знаешь, кто я, — тихий шёпот обволакивает сознание, и даже не пытается скрыть усмешку. Само её существование — порочный отпечаток во времени и вселенной. — Ты мой личный Мефистофель, — улыбается Гермиона, чувствуя, как с её присутствием стираются все годы и обещания. Кажется, и время стирается. Ветер разносит пепел, невидимыми путами переплетаясь со снегом. Кажется, сам ад вернулся на землю, сея хаос и обречённость. Гермиона ухмыляется, вдыхая запах корицы и смерти. Она ждала. Песни становятся громче, а воздух холоднее. Чужие ладони ложатся на бёдра, заставляя почувствовать. Почувствовать хоть что-то. Девушка открывает глаза, всматриваясь в такие родные, но чужие глаза. Снова пустота и бесконечная пелена миров. — Назови моё имя, — выдыхает прямо в губы, но взгляд устремлён в глаза. В глаза той, что ещё ребенком погрузилась в беспорядочный хаос богов. Гермиона, кажется, совсем перестала дышать. Она знает имя. Имя, на которое молились грешники. Имя, которое проклинали святые. Имя, которое тонуло в океанах крови и безумия, царствуя на земле так, как никто и никогда не осмелился. — Беллатрикс, — шепчет девушка, словно молитву, словно клятву. Тень довольно улыбается, ласково проводя по чужой щеке. И прикосновения эти несут все порочность и нечестивость мироздания. Лес вокруг сгущается, предвещая конец и начало. И в ночной тени горящими отпечатками выбивается пророчество о том, как грехи поразят благочестие земное, и принесут с собой разрушения и всадников ада, что уничтожат всё живое, всё светлое, оскверняя чёрным пеплом реальности, в котором всё утонет в адском пламени. Земля вновь окрасится кровью невинных, когда небо прольётся дождём, насмехаясь над людскими страданиями. Беллатрикс встаёт и протягивает ладонь, как делала это давным-давно. Гермиона теперь не медлит. Она же ждала. И сейчас всё на своих местах. Так писали в пророчествах, так гласили сказки. И зудящее предвкушение заполняет Гермиону с головой, от тайны, которая гнездится по ту сторону, где нет ни живых, ни мёртвых, где господствует хаос и безумие. Гермиона ждала семнадцать лет, чтобы стать, наконец, цельной. Беллатрикс ждала миллионы лет, чтобы найти ту, что встанет рядом, взойдя на престол и погружая землю в вечную тьму.