девяносто три мгновения

— Арс, не уходи, — тихо просит Антон, хватая ускользающего из постели парня за руки. И пока город вертикально поделен, она хватает машинально в постели Даже не просыпаясь, мой член, а я улыбаюсь ей и понимаю, что фатально потерян Тот остается непреклонен, сбрасывает хват и лишь улыбается, не теплея глазами. Они такие же холодные, как воздух вокруг. Такие же серые, как свет из-за штор. Такие же пустые, как его половина кровати. Телефон разрывается сообщениями — это значит люди на площади начинают собираться. Он смешно прыгает, пытаясь освободить лодыжку из простыни. Чуть не падает, но Арс неимкий, выворачивается и подхватывает мобилу, уходя на кухню. Антон с тихим вздохом падает обратно на подушки и трет лицо. Я не был рожден для великих дел Какой из меня воин, блядь, лидер и диссидент? И как я очутился, сдуру, где вечный сюр Посередине жизни в сумеречном лесу? Я несу и так едва крест, я те не Иса Кого я и куда поведу, я потерян сам. И пусть сегодня он остается дома, для отдыха нет времени. Спустя минут десять из душа возвращается Арсений, кровать по бокам прогибается под его коленями, чужая челка щекочет лоб. Антон приоткрывает глаза и видит перед собой фанатизирующие голубые глаза и припухшие губы. Он не сдерживается и приникает ближе, нос к носу. Арсений целует его нежно, но ни разу не извиняясь. Это не прощание, но медленно и тягуче. Арс углубляет поцелуй, двигаясь все резче и требовательней. Заявляет свои права и намерения, но на секс времени совсем нет. Провокатор хренов. Шастун счастливо щерится в поцелуй. И пусть они трахались несколько часов назад, на рдеющем рассвете, что оставил после себя лишь серые тучи, Антону Арсения всегда будет мало. У того, видимо, затекли колени и он приподнимает Антона в сидячее положение, не разрывая поцелуй. Шастун запускает лапищи в смоляные вихры, и мягко массирует затылок. Арсений аккуратно кладет свои ледяные ладони на его челюсть, создавая видимость контроля над ситуацией. Они сидят так, сплетясь и наслаждаясь, еще минут десять, пока короткие вибрации не сменились на непрерывную трель. Антон убирает руки и крепко-крепко зажмуривается. Так не хочется его отпускать. Простое, может чуть детское, собственническое желание. Ледяные отпечатки на щеках горят. Дуновение ветерка щекочет нос, тяжесть с ног пропадает. Он щурится еще сильнее, до рези в глазах. Слышит, как Арс подхватывает рюкзак, как забирает куртку из шкафа в прихожей, как защелкивает дверь. Антон уже скучает. Позволяет себе еще несколько минут и превращается в Антона Андреевича. Они были по разные стороны баррикад, когда этих самых баррикад еще и не было. Антон заканчивал учебу, когда про неуёмного Гуру перестали шептаться по углам. Антон стажировался в Мэрии, когда убили Писателя. Антон с гордостью жал руку новому Мэру, когда тот косил оппозицию словно надоевшие сорняки. И уже тогда у Антона напротив идеалов стоял Арсений. Только бы Мэр не узнал… Студенты народ не богатый, а больше народу — меньше спросят. Антону в захламленной общаге было совсем плохо и одиноко, да и сосед, плотно сидевший на горе и пышущий пластиковым энтузиазмом капал на мозги. Арсений на тухлом квартирнике был едва ли не самым старым, с первого взгляда и не понятно, чего он тут забыл. А он вплетал смуту в еще не совсем окрепшие умы будущих маркетологов, экономистов и прочих -оналов. Но, в отличие от Гуру, шепчущего из темного угла на самое ухо, Арс всегда купался во внимании всех присутствующих, рассуждая громко вслух и заразительно смеясь. За таким пойдешь не только на госпереворот, на смерть легко шагнешь. И никак перед ним не устоять. Шастун не смог. И пусть баррикады окутаны колючим медным шарфом, они не кидают друг другу бомбы и подачки. Арсений — сам по себе, Антон — все сам. Как и сейчас. Они почти не говорили об этом, но Арсений уходит, прекрасно понимая, что сеть агентов Шастуна давно все выяснила и ждет столкновения не меньше его парней. И все равно уходит. Потому что последствия — не главное. Выпад, заявление, укол, плевок, да как угодно — вот цель сегодняшней и всех пред- и след- демонстраций. На трансляции пока мало что разберешь. Кучки митингующих рассредоточены по площади, но Антон буквально видит их перешептывания и нервозность ожидания. Полиции еще нет и в помине. Памятник прошлого Мэра гордо стоит в одиночестве посреди старой брусчатки, но Шастун знает, это ненадолго. Рабочие чаты в телеге кипят указаниями и наказаниями, но его это пока мало волнует. Надо бы заварить чашечку чая. Без двух часов, и скоро действо начнется. Когда он возвращается к экрану, Арсений уже в кадре. Как всегда — прекрасен. Собирает все взгляды, примагничивает внимание. Не зря его выбрали рупором. Глас народа с голубыми глазами. Он залез на пиджак бедного вице-Мэра, обнимая его металлическую руку и активно жестикулируя своей, что-то кричит. Звук у трансляции просто ужасный. Если быть точнее, колонки просто рвут тысячи голосов горожан, съедая концентрированную желчь Арсения. Лицо оппозиции, чтоб его. — Обрезать все телефонные связи! — На кону воля! — Твой дух это твой дух  — Я оставил ждать свой город, и я сделкой не доволен Чиновников выкинуть нахуй на улицу! — Нам не надо слов — Мой город меня предал — Отлично  — Возьмем огнём! — Не в праве выбирать?! — Вперёд! Он выцепляет лишь куски из пламенной речи нового-старого (люди разные, цель у них одна) Гуру и наблюдает, как конная гвардия врывается на ревущую, забитую живой массой площадь. Началось. Арсений, завидев столкновения по краям, сворачивает пламенную тираду, и когда он успел ее написать? Еще прошлым вечером ходил кругами по квартире и бубнил под нос, шурша тапочками и нервируя этим Антона. Толпа живая, и то тут, то там у нее разгораются маковые глаза-фаеры. Призрачный звон битых коктейлей Молотова звучит прямо у Шастуна в голове. В выкриках на площади узнается лишь отчаянность. Он смотрит, как Арс сначала пытается максимально аккуратно слезть со статуи, но потом плюет и спрыгивает в затоптанную клумбу. Ближайшая публика услужливо рассыпается перед ним, вроде как давая возможность скрыться в толпе, но на самом деле лишь делая из него отличную, почти двухметровую мишень. Сколько там его людей и сколько обычных митингующих? Осознают ли они, что творят? Зачем они вообще пришли сегодня на площадь? Чего им дома не сидится, неуемные. Ретрансляция уже ведется по всем каналам, симпатичные ведущие все как одна комментируют доблесть и терпение полиции и мэрии. Главы спецслужб потихоньку отписываются о ходе задержаний заранее выбранных лиц, Антон посылает им большие пальцы вверх, чтобы сильно не отвлекаться. НСБ говорит, что у мэрии все тихо и чисто. Мэр на рабочем месте и в безопасности. Он отвлекается от экрана всего на пару секунд. А когда поднимает взгляд обратно — не может выдохнуть. Арсений стоит один в пустоте, и наверняка у них продуманы десять путей отступления с площади, но сейчас он лишь растерянно оглядывается вокруг, не имея возможности слиться с толпой, что иррационально выплевывает его. Ему бы протиснуться к окраинам, забрать своих людей и залечь на дно в конспиративной квартире на день-другой, а потом вернуться домой, к семье, к Антону. Вместо спасения под самым носом у него появляется огромная черная лошадь и всадник замахивается на него клишированной черной дубинкой. Толпа замечает чужака в своих рядах и кольцо смыкается, люди пытаются скинуть офицера с седла, отшатываясь от махов тяжелых лошадиных копыт. Арса уже не видно среди десятков одинаковых голов, Антон подключается к недавно запущенным дронам. Теперь нет звука, но качество картинки намного лучше. Офицер беспорядочно машет дубинкой, пытаясь подтянуть Арса к себе за воротник. Кто-то из протестующих кидает кусок кирпича в голову то ли лошади, то ли всадника, но это уже не важно. Обломок перелетает и попадает Арсу в висок. Он мгновенно валится вниз, на злосчастную брусчатку. Окружающие люди несколько секунд и не замечают этого, а заметив, в ужасе рассыпаются. Всадник перестает тупить и подзывает пеших коллег, те вырастают будто из-под земли, прорывая толпу, подхватывают Арса под руки и уносят, карикатурно волоча ногами по истертым камням, словно какого-то пьяницу. Шастун видит сверкающую прогалину крови, на которую все уставились. Видит бурые пятна на красивом черно-оранжевом свитшоте. Антон его подарил. Видит все это и понимает, что сейчас бесполезно что-то выяснять. Не теряй рассудок. Сейчас важно спасти то единственное, что осталось жить в его зачерствевшем сердце — Арсения. На него же сейчас, в запале, капает слюной каждая собака — от патрульных до самого Мэра. И без сомнений, на ковер к Мэру неуловимого Арсения и повели. Это как дать голодному льву кусок мяса, как перед акулой пролить кровь, как залезть в пасть змее. Он же его изничтожит! За все года настырных уколов в самое нежное, за все перфомансы, за красноречивые высказывания и протесты. На несколько пожизненных потянет, только жизнь будет очень коротка и не очень радужна. Шастун подрывается, ищет ключи от машины, бежит в гараж, игнорируя недоуменные взгляды охраны, и садится в черную ламбу. Этот автомобиль не то что в Горгороде знает каждая собака, он известен далеко за его пределами. Он старается объезжать заторы, но людей на улицах тьма тьмущая. Кто только идет на площадь, кто уже разбредается, кто просто по своим делам. Подъезд к Мэрии оказывается абсолютно пустой, только автомобили работников на парковке и одинокий автозак на тротуаре. Рядом курит пара силовиков и Антон Андреевич угрожающее направляется прямо к ним. Завидев второе лицо Горгорода, те мигом притаптывают бычки и вытягиваются по струнке. Антон отмахивается от условностей, сразу переходя к делу: — Откройте, — приказывает он и его голос чуть не дрогнул. Внутри оказываются трое жавшихся друг к дружке разноцветноголовых подростка, испуганно смотрящих на Антона. Он больно трет переносицу, пытаясь успокоить слезящиеся глаза. На полу россыпь темных капель, дети косятся то на них, то на него. — Чья это кровь? — Так это же, самое которое, мы ж Гуру привезли, а ему ж при аресте прилетело…. — трет шею один из омоновцев, не понимая вопроса. Антон Андреевич ведь приехал из-за ареста Гуру? — А дети что здесь делают, вы их что, с ним везли? И где он, собственно? — раздражается Шастун. Как можно было додуматься посадить арестованных подростков в душную клетку с истекающим кровью мужчиной? — А мы же их за вандализм еще утром взяли, не выгонять же… А диссидента этого к Мэру повели, хотя скорее пота…- дальше Антон уже не слушает, резко разворачивается и, с максимально возможным на бегу собранным видом, врывается в Мэрию, непосредственно в кабинет Павла Алексеевича. Мэр сидит за своим холеным дизайнерским столом и спокойно занимается своими обычными мэровскими делами. Словно и нет сейчас на улицах очередного бунта. Когда Антон вихрем залетает в кабинет, он абсолютно расслаблен и лишь поднимает голову в ожидании. На столе куча бумаг, на книжных полках пыль и, как ни странно, книги. Арсения здесь нет. И спросить, где он, не раскрывшись перед боссом, нет варианта. Шастун решается, уже раскрывает рот и будь что будет, но Павел Алексеевич его опережает: — Антош, ты правда думал, что сможешь утаить такую пикантную деталь своей биографии? Я знал с первого дня твоей стажировки, — его добрый тон так явно обманчив, он откладывает ручку и откидывается в кресле. Антон так и застывает с глупо приоткрытым ртом. Глубоко внутри он очень напуган, раздражен, чуть устал, но ни капли не удивлен. Он правда хотел скрыть Арса за собой, стоя под крылом Мэра? Ровно до этого момента идея не казалась такой наивной и эфемерной. Ну какой дурак. — Не волнуйся, пока это не мешает твоей деятельности, я ничего не имею против, — он мягко улыбается, но в глазах читается акулья жажда крови. Намек понят, — его в первую городскую отвезли, я бы на твоем месте поторопился. В больнице его сначала не хотят пропускать, а потом узнают и заискивающе извиняются. Он сидит в кожаном кресле в коридоре закрытого крыла и дежурная медсестра заверяет, что операцию сейчас проводит их лучший хирург. Еще бы. Она недобро поглядывает на него, такого делового, наполовину в пижаме, но в часах, но помалкивает. Видимо, она одна из тех, кто после семе йного праздника, сидит на кухне с подружайкой Надюхой и накатывает рюмочку под шутки «А Шастун то — подстилка мэровская, вот так!». Антон давно уже на такое не обижается, потому что чистой воды правда. Именно он идет впереди Мэра, по головам негласно протаптывая красную дорожку. Мэра — уважают, его — боятся. И это правильно. Так и должно быть. Ожидание растягивается на часы, персонал сменил все посты и только Шастун продолжает сидеть в полудреме, стараясь ни о чем не думать. Он не хочет надеяться, не хочет размышлять, не хочет анализировать. И к счастью, в голове действительно звенящая пустота, чистое ничего. Ему даже сна не снится, когда к плечу притрагивается большая рука уставшего седоусого врача. Он сыплет терминами, но видя, что до Антона доходит ровно ничего, сжаливается. В общем и целом, он говорит о том, что повреждения мозга довольно обширны и предугадать последствия сейчас нельзя, нужно дождаться выхода из комы и проводить полноценные тесты на функциональность речевых и двигательных отдел… Стоп, комы? Какой комы? — Молодой человек, вы хоть примерно представляете, как устроен мозг? Кома — это естественное состояние после такой тяжелой травмы. Мы будем делать все возможное для скорейшего выздоровления этого человека, дальше не ваши заботы — он немного мнется, — так и передайте Павлу Алексеевичу. А теперь, прошу меня простить, дела не ждут. Доктор уходит, оставляя Антона наедине с просящимися наружу слезами и изъедающей внутренности пустотой. Шастун полный ноль в вопросах медицины, но шестое чувство вопит, что все очень плохо. Мудреные термины никогда не несут ничего хорошего, кома никогда не значит, что все в порядке. Кома — это он там лежит, такой весь в трубках и приборах, и не дышит? Или вместо обычно беспокойного сна, тело и сознание просто расслаблены? Что? Словно сомнамбула, он покидает стены больницы, садится за руль, ведет машину на автомате. Смазанной картинкой возвращается домой. Только когда после хлопка двери наступает тишина пустого дома, до него наконец доходит. Все серьезность камнем валится на него, заставляя стечь по стенке на пол. Его трясет от переизбытка чувств, и в первую очередь — страха. Слезы вырываются наружу и сил сдерживаться уже нет. Он рыдает в голос, и от осознания, что никто не подойдет к нему и не спросит «что такое, Антош?», никто не пожалеет и не обнимет, становится еще хуже. Антон плачет до рези в глазах, до соплей, до мокрых пятен на коленках. В какой-то момент он и вовсе опустошенно вырубается, а когда приходит в себя, за окном уже стемнело и комнаты погружены во мрак. Соль на ресницах жжется и он растирает ее по щекам. Перебирается на кровать, где еще утром они были вдвоём. Все так привычно пахнет Арсом, что хочется самого себя задушить подушкой с этим запахом, лишь бы втолкнуть его поглубже и больше не дышать. Антон умный, собранный и ответственный. Но он понятия не имеет, что делать. Как дальше жить. Он впервые в жизни бессилен и растерян. Арсений был его жизнью, его связью с внешним миром. Проводником в переплетения художественных изысков, музыки, театра. С огнем он в глазах комментировал новости, строил смешные теории и каламбурил на пустом месте. Раз за разом возвращал Шастуну веру в себя и завязывал на пальцах ниточку человечности, не забывая эти самые пальцы целовать. Если Арса не станет… что от Антона останется? Отношение Мэра к нему ни капли не изменилось. А вот к… Он несколько лет гонялся за Гуру как помешанный, а когда тот оказался у него под боком, словно забыл о его существовании. Да, недовольные сейчас притихли, разбитые незнанием судьбы своего негласного лидера, но не исчезли совсем. Павел Алексеевич никак не касался этой темы, отдав приказ поставить на ноги, не говоря, что будет делать дальше. Судить? И отправить в тюрьму, где собраны самые ярые его поклонники? Казнить? Нет, слишком говорящий жест. Отпустить? В укор самому себе? Никогда бы тот на такое не пошел. Однажды он все-таки обнаруживает Мэра в сумраке арсовой палаты. Картинка очень сюрреалистичная. Тот стоит у изножья кровати с небрежно накинутым на плечи халатом и смотрит куда-то в городские огни. Свет в комнате выключен и скорее всего никто из персонала даже не знает, кто здесь. Когда Павел Алексеевич ощущает присутствие в палате кого-то еще, то оборачивается и спешит ретироваться, ничего не сказав, а только ободрительно погладив по совсем исхудавшему антонову плечу. Сейчас за окном уже совсем зима и Арсений в тон ей бледен, словно снег. Антон присаживается на табуретку рядом, отчаянно желая взять Арса за руку или хотя бы огладить прозрачную кожу и убедиться, что та еще теплая. Но остается только смотреть, потому руки у того почти перманентно истыканы капельницами и датчиками. Антону страшно сделать ему ещё больнее. Дыхательный аппарат мерно шипит, а кардиомонитор пищит. В нерешительности он крутит кольца на влажных пальцах, и начинает на грани слышимости рассказывать последние новости. Больше всего в жизни ему хочется услышать хоть что-нибудь в ответ. — Я скучаю. Я очень скучаю, Арс, — под конец совсем разбито выдавливает из себя Антон и невесомо оглаживает выпуклую косточку у запястья большим пальцем. Он спешно вываливается на улицу и закуривает прямо на крыльце. Да-да, он обещал бросить и он подвел. Снова. Не надо было его отпускать, не надо было слушать какие-то там глупые доводы, не надо было идти на поводу. Ты знал, что так будет, и все равно отпустил. Ты подвел. А что теперь, стоишь здесь и попусту коптишь воздух, ничего не стоишь… Антон начинает задыхаться дымом. Надо ехать домой, но там — никого. Пустота. Антон не жил один уже очень давно, лет с семнадцати, и ему банально страшно привыкнуть. Вместо дома он пешком отправляется на ту самую площадь. Путь неблизкий, да и машину оставлять немного жаль, но что времени, что машин, у него вагон и маленькая тележка. Людей в такой час уже нет, он единственный гипнотизирует покалеченное изваяние. Вот она — настоящая сила народа. Не нужно никому платить или обещать молочные реки. Шастун просто пустил десятисекундную нарезку видео, где видно часть неудачливого кидуна, с фейкового аккаунта и уже через три дня на площади обнаружили висельника. Сами крысу выкинули с корабля. И руку бедному Федорову погнули, черти. Людей сегодня было прилично. Погода радовала, и по углам кучнились мамочки с колясками и парочки. Антон взял за негласную привычку приходить сюда каждый раз после посещения больницы. Последние месяцы, после случая, когда он чуть не словил истерику от случайного созерцания фазы бодрствования, ему почти не давали оставаться в палате. Но эти пустые глаза, так неживо распахнутые, без какого-либо чувства, отпечатались у Антона на обратной стороне век. Он много страшного видел и даже делал за свою недолгую жизнь, но вид такой «мертвой» жизни выбил все предохранители. А потом Арс очнулся. Совсем скоро курсы восстановления закончатся и он наконец-то заберет Арсения домой. Там почти не осталось следов его пребывания — все вещи разложены по шкафам, запах выветрился, на фотографиях слой пыли — и это давит. Вплоть до того, что Антон несколько раз оставался ночевать на работе, согнувшись в три погибели на диванчике для гостей. Спина болела жутко, но это боль и рядом не стояла с той гнетущей атмосферой, которую он чувствует дома. Хотя, какой это дом? Дом там, где Арсений. Его уже порядком напрягают журналисты, денно и нощно сидящие буквально в кустах у больницы и караулящие Шастуна. Раньше их не было, но кто-то из персонала пустил слух, что Арс очнулся. Крохоборы. За них ты боролся? Сначала было много официальной прессы, толпа корреспондентов и батарея фургончиков с лого телеканалов, но поняв, что комментариев ждать бесполезно, они потихоньку рассосались. Остались лишь самые стойкие и приставучие. Подпольная редакция «Бюллетень» до победного пытались отследить дом Антона, получили по шапке от федералов и уже на следующее утро на каждом столбе в Горгороде красовалась листовка с подробнейшим планом Антона Андреевича Шастуна на день: пришел, задушил Арсения за взрыв на продуктовой базе два года назад, позавтракал кровью младенцев, застрелил Арсения за бунт против налоговой реформы, пообедал духом девственниц, и так далее и тому подобное. В общем, хлебом не корми дай устроить кровавую баню. И с этими людьми Арсу приходилось работать? Впрочем, пусть лучше они думают так, чем каким-то образом узнают правду. Листовки собирают еще до обеда, но большинство работающих горожан все равно их уже видели и обмозговали. Зубы стискивает от щемящей обиды. Да он все готов отдать, только бы с Арсом все было хорошо, а они на что способны, на сплетни и интриги? И Мэр еще со своей внешней политикой. Надо сначала внутри города дела решить, вон на окраинах разбавленным гором барыжат, ни стыда ни совести. Или на тех же безопасников налечь, обязанности какие им еще приписать, а то расслабились совсем. Под носом теракт спланируют — а они и не заметят. Павел Алексеевич от всего этого только отмахивается и под покровом ночи улетает в соседний город, оставляя Шастуна негласно главным. И это получается очень вовремя, потому что в больнице у пустой койки сидеть или вице-Мэра глазами терроризировать — уже выше его сил. Под горячую руку попадают все. Генерал Худяков на старости лет получает такой нагоняй, что Антон сам себе поражается. Тем не менее, все за дело. Айтишники наконец-то обнаруживают новую типографию Бюллетеня на нижних улицах, а фсбшники превращают это место в очередное пепелище. Проводка плохая, что поделать. Мэр возвращается и одобрительно отзывается о проделанной работе. Кажется, что весь его эмоциональный застой за последние месяцы наконец прорывается злостью и жестокостью. По защищенным каналам идут новые ориентировки. В полицию приходят новые доносы. Не хочется быть Мэром, но вот такой метод опустошения Шастуну определенно приходится по вкусу. Очередной барон отправляется кормить рыбок на дно озера, улицы стали на порядок чище. Его имя больше не звучит по ночам, не поминайте дьявола! По ночам дьявол лично выбивает дерьмо из ранчеров. Как только активная реабилитация Попова заканчивается, Антон берет отпуск (по факту — переходит на удаленку) и перевозит его в загородный дом, подальше от всех. Он хорошо поработал — Павел Алексеевич не против его отсутствия в Горгороде. Желает хорошо отдохнуть, улыбаясь лишь губами. Для неподготовленного зрителя холодящая кровь улыбка. На самом деле все могло сложится куда хуже — амнезия затронула только их отношения, какие-то культурные предпочтения, неуловимо изменилась манера движения. Как будто все откатилось на несколько лет назад. Немного по мелочи: кратковременная память, координация, речь. Про остальные диагнозы однозначного ничего врачи не сказали, разве что «Каждый год обязательно на обследование» и «Передайте родственникам следить за поведенческими особенностями». О, не сомневайтесь, Антон Арсения больше никуда от себя не отпустит и будет пристально следить. Дом стоит на границе с лесом и окружен глухим забором с трех сторон, четвертая как раз представляет из себя нестройный ряд вековых деревьев. Крыльцо совсем рядом с подъездной дорожкой и Арсу почти не трудно пройти этот путь, пошатываясь как мишка из сказок. Антон идет на шаг позади, готовясь если что подхватить. Ходит тот еще совсем нетвердо, сказывается мышечная атрофия, но помочь себе не дает. Попов всегда был вольного полёта птица, но сейчас Шастун для него как чужой человек. Он его попросту не помнит. Какие-то отдельные смутные моменты, фотографии, записки в ежедневнике и расстроенные глаза Шаста все-таки убедили его, что они были вместе, но полностью доверять он совсем не спешит. Это очень ранит, видеть такого холодного, отстраненного Арсения, ведь раньше не доводилось. В какой-то призрачной, другой, жизни, он был таким лишь за пределами их дома. Антон даже предложил спать раздельно, но тот отказался. Как и большинству коматозников, ему теперь постоянно холодно, и наверное страшно, потому что забываясь глубоким сном жмется, словно к спасительному бревну посреди бурлящей реки. Иногда просыпаясь посреди ночи, Антон смотрит на длинные ресницы и прижимается ближе. Страх, что хрупкий Арсений растает прямо в объятиях, никуда не уходит. Сидит где-то за ухом и щекочет шею противным холодком. Иногда складывается впечатление, что у него в подчинении одни недоноски, ну серьезно. Шастун старается не кричать в трубку, разбираясь с очередными претензиями от Карелина, потому что Арс спит наверху, и он тут вообще-то пытается приготовить ему японские оладушки на ужин (а почему нет). Карелину отправляются несколько гудков, а неумолкающий телефон летит на диван. Потом разберется. Поднос с ручками как из типичной американской романтической хрени, джем аппетитно стекает по горке золотистых пышечек. Ему должно понравиться. Антон проглатывает слюнки и осторожно поднимается по скрипучей лестнице на второй этаж, отведенный под их спальню. Хорошо хоть горячего кофе на подносе нет, а то бы точно навернулся и все уронил. Переплетение нескольких одеял одиноко свисает с пустой кровати. Шастун бросает поднос прямо на пол и забегает в комнату. Зачем-то проводит рукой по смятой простыне, заглядывает в ванную, выходит на балкон и совсем теряется. На пульте охраны тишина, да и навряд ли еле ходящий Арс мог проскользнуть мимо десятка бывших спецназовцев, разбросанных по наружному периметру. Только если кто-то ему помог, но опять, любое количество самиздатцев обречено на провал в схватке с охраной, только если… Лес. Участок очень вытянутый по форме и заканчивается забором глубоко в чаще. Если кому-то понадобится, можно беспрепятственно и незаметно перелезть. Грудь сдавливает гранитными плитами, в глазах мгновенно темнеет, но Антон сбегает вниз, перелетая через три ступеньки и чуть не врезаясь в стеклянную дверь. Он бежит по полю, сердце бьется как бешеное, а легкие наоборот — забыли, как работать. Руки, растирающие грудь, ощущаются чужими. Жесткий бурьян больно царапает открытые коленки, но он не обращает на это совершенно никакого внимания и продолжает бежать с шашкой наголо. Да пушку схватить он даже не подумал! Голову сдавливает лавина из мыслей. Иногда Арсений смотрит на него, как на незнакомца, с неким презрением и опаской. Иногда он отворачивается от любимого телешоу. Иногда забывает как держать ложку. Самый главный страх Антона горит неоновой вывеской как никогда ярко — что, если Арс забудет, как дышать? В лесу мгновенно веет прохладой, контрастируя с разгоряченной кожей Антона и вызывая толпу мурашек. Арс сидит под разветвленными корнями дуба и плетет венок из папоротника. Картинка отпечатывается в памяти. Услышав хруст веток под Антоном, он оборачивается и отодвигается, приглашая сесть рядом. В васильковых глазах блеснула ненавистная влага. Холодный нос утыкается в шею, длинные руки обвиваются, словно самые сладкие путы. Антон наконец-то выдыхает и вдыхает тяжелый, влажный воздух. Зарывается пальцами в складки толстовки Арсения. Тот что-то чуть слышно шепчет и это сливается с шумом ветра между раскидистых веток.

все у них будет хорошо

ведь в этой богом забытой стране мы любили друг друга