Горькая память

      Осторожный стук в дверь отвлёк Сашу от бдений над документами: чёртова предвыборная кампания отнимает всё дневное время, и работать с бумагами Фонда он может разве что поздним вечером. Хотя чего теперь жаловаться? Сам такую жизнь выбрал, Белый, нефига киснуть. — Кто посмел меня тревожить? — смеётся Саша, потирая ноющие виски. — Открыто, заходите… Он думал, что за дверью окажется Люда с какими-нибудь новостями, либо Макс — тот имеет привычку в такое позднее время заваливаться, чтобы удовлетворить Сашины капризы и отвезти его домой. Однако нет: в кабинет просачивается Космос. Чего это он? Подобная манера поведения ему, мягко говоря, несвойственна, он к Белову заходит, как к себе домой, распахивая дверь с ноги и громогласно возвещая своё прибытие. — Не занят? — осведомляется Космос, застыв у порога. — Да для тебя всегда свободен, брателло, ты чего, — ещё больше удивляется Саша. — Случилось что? — Ну как сказать, — замялся Кос, прикрыв за собой дверь. — Можно с тобой поговорить? — Конечно, — пожимает плечами Саша и тянется за сигаретой. — Чего ты такой странный? «Кокс закончился?» — хотел было сострить Белов, но вовремя прикусил язык. Космос всем гордо заявляет, что в завязке, может, даже не врёт — но такая шутка его бы в любом случае обидела. Космос садится напротив него, без спросу берёт сигарету из его пачки и, вынув из кармана дорогущую красивую зажигалку, заявляет: — Сань, я всё знаю. Зашибись начало разговора. — Ого, — приподнимает брови Саша. — Ни хера себе, Кос, мне таких предъяв даже Ольга не кидает. Проясни-ка, чего ты там знаешь. Космос неторопливо прикуривает, пока Саша выжидает, глубоко затягиваясь и барабаня пальцами по столу. — Рожай быстрее, не тяни кота за яйца! — повышает голос Саша. — Про тебя и Макса всё знаю, — тяжело вздохнув, признаётся Космос. Ах, вот он о чём. Уф. Отлегло. Саша уже такого успел себе навоображать, что целый шпионский роман написать можно. Мало ли что может прийти в прококаиненную голову Космоса? — И что такого страшного ты про нас знаешь? — интересуется Саша, прищурившись. — Достаточно, блять. Знаю, что ты спишь с ним. — Откуда? — Сам вас видел, — выдохнув дым, отвечает Космос. — Вот тут. Вы бы хоть запирались, Сань! Зашёл к тебе вечером по агитации перетереть, заглядываю — а ты… с ним. — И чё я делал? — ухмыляется Саша. — Целовал его, — мрачно отвечает Космос, как будто рак мозга у Саши диагностирует. — В губы. — Эт ты неудачно зашёл, Кос, я его и в более интересные места целую, — смеётся Саша, откинувшись в кресле. — Сань, ты чего, не понимаешь? — шипит Космос, навалившись грудью на стол. — Если я видел — кто угодно мог видеть! Если я знаю, кто угодно знать может! И они, в отличие от меня, не тебе это расскажут! — И чё? — с привычным задором спрашивает Саша, хотя прекрасно понимает, к чему Кос ведёт. — И всё! — Космос так всплеснул руками, что пепел с сигареты упал прям на документы. — Бля… — Кос поспешно смахивает его рукавом. — Если это всплывёт, если вас с ним по телеку покажут или хоть листовку напечатают — тебе пизда. За тебя ни одна старуха не проголосует, даже слепая. Потому что ей соседки расскажут. — Ай, ну будто я сам не знаю. Не учи отца ебаться. — Тогда какого хуя? — возмущается Космос. — А ты вроде мою задницу в аренду не брал, чтоб ей распоряжаться, — парирует Саша, постучав сигаретой о край пепельницы. — Белый, мозги включи, — рекомендует Космос. — Мы, твои друзья, ночей не спим, чтобы твою задницу втиснуть в думское кресло. И поэтому, Саня, на время предвыборной кампании мы имеем полное право ей распоряжаться. После выборов — хоть в Амстердам с ним лети и замуж выходи за него, твоё дело, но пока ты кандидат — ты обязан себя вести безупречно. Чтоб к тебе никто придраться не мог, понимаешь? Ты святее папы римского должен быть, а ты со своим охранником ебёшься у всех на виду! — Раз ты такой умный у нас, Космос Юрьевич, — цедит Саша, зажав сигарету в зубах, — то сам подумай, как я могу это отложить? Как я могу это отсрочить, а? Скажу — нет, уйди, всё после выборов? И кем он меня после этого считать будет? Причём совершенно справедливо… Если я от собственной тени шарахаться буду, то на кого я стану похож? На Виктора, блять, Петровича с его тёлкой во Франции? Я не хочу таким быть, Кос, я хочу быть собой… Несколько очень долгих секунд Космос молчит, буравя Сашу настороженным взглядом из-под густых нахмуренных бровей, а потом спрашивает: — У тебя с ним так серьёзно? — Да, — неожиданно для себя самого отвечает Саша, выдохнув дым в потолок. — Да. Серьёзно. Он никогда не задавал себе такого вопроса, но сейчас, едва вспомнил прикосновения Макса к своим губам, солоноватый вкус его кожи, собственный кайф, который он испытывает, облизывая пальцы Макса, — понял, что да. Если бы дело было только в постели, Саше никогда не было бы с ним так хорошо, Саша не отдавался бы ему каждый раз, как в последний. С ним так классно именно потому, что это он. Потому что это его Макс. Суровый, холодный, сдержанный Макс, который только с Сашей становится совершенно другим… — И чё делать будешь? — тихо спрашивает Кос. — А? — вздрагивает Саша, вынырнув из приятных мыслей. — Не знаю. Пока не решил. — Да, Сань, — удивлённо покачав головой, вздыхает Космос. — И чего ты только в нём нашёл… От этой невинной фразы в Саше вдруг взметнулось пыльной бурей возмущение. — Хочешь, чтоб я тебе рассказал? — вкрадчиво говорит Саша, заглянув ему в глаза. — Не дай бог тебе узнать, Кос, чего я в нём нашёл. Даже не думай это понять. И уж тем более — выяснить. Космос отшатнулся в неподдельном испуге, и Белов понял, что слегка переборщил. — Да ты чё, Сань, — распахнув честные глазищи, бормочет Кос. — Да я ни в жисть… В голодный год за мешок картошки не позарюсь, чё ты… — Так-то лучше, — выдыхает Саша, постепенно остывая. — Ладно. Прости. Перегнул. Сам видишь, не могу я о нём спокойно говорить… Космос тихо смеётся, глядя на Сашу с каким-то необычайным пониманием: — Во ты попал, Белый. По полной вляпался… Саша смотрит на него с недоумением, но тут до него доходит, что именно вспомнилось Космосу, — и удивление сменяется светлой грустью. — Да, — шепчет он, затянувшись дымом сигареты. — Ты-то знаешь.

***

      — Фарик, не тормози, — вполголоса говорит Саша, слегка толкнув Фархада локтем. Ещё одно прикосновение. Сколько раз за этот вечер он уже успел дотронуться до Фары? И всё равно мало — так рука и тянется к его коленке под столом, а уж как хочется его волосы погладить — и вовсе не пересказать… Нафиг он такую гриву отрастил? Демон-обольститель хренов. Если бы их встреча на стрелке не была случайной, Саша точно заподозрил бы тонкий расчёт… — А? Да, — поспешно встрепенулся Фархад и начал торжественно вещать: — Уважаемый Абдула-Нури сказал: никогда не теряй своих друзей и пронеси эту дружбу в своём сердце через всю свою жизнь… Понеслась. Саша с нежностью смотрит на него, пока Фара переводит стихотворение, прочитанное его старшим товарищем, и в душе сразу оживают армейские деньки — а ведь казались такими невозвратно далёкими. Думалось, что всё это осталось там, где они служили, на границе Таджикистана и Афгана. Думалось, что они уже никогда не увидят друг друга. Но вот они снова сидят рядом, и красота Фархада, помноженная на радость от встречи и сто граммов выпитой водки, начинает кружить голову. Только вот нельзя. Теперь уже нельзя. Саша — серьёзный женатый человек, у них обоих другая жизнь. Это вам не армия. Они оба — влиятельные люди, авторитеты в преступном мире двух столиц — Москвы и Душанбе. Но… Прекрасно понимая, что никаких «но» уже не может быть, Саша всё-таки придвинулся к Фаре поближе и коснулся плечом его плеча. — Короче, за вас, пацаны, — тут же скомкал перевод Фархад, и они сдвинули рюмки с водкой. Саша смотрит на его длинные тонкие пальцы, перебирающие яркие, восхитительно красивые чётки из бирюзы, и не может отвести от них взгляд. Фара всегда поражал его своим врождённым благородством, своей интеллигентностью, своей образованностью. Уже в армии он знал четыре языка — русский, таджикский, узбекский и английский, сыпал восточными мудростями, но при этом открыто курил траву — за что и поплатился в своё время вылетом из университета. Впрочем, если бы его не отчислили, он не попал бы в погранвойска. И они с Сашей никогда бы не встретились. Что Фархаду понравилось в Саше — самом обычном пареньке, мечтавшем стать вулканологом — Белов никогда не понимал, но они сошлись моментально и намертво, даже не притирались друг к другу. Будто они были давно разделёнными половинками одного целого. «Друг — это одна душа, живущая в двух телах», — цитировал Фархад Аристотеля и смеялся, попыхивая косячком да поглядывая на Сашу масляными от травы глазами. — Всю красоту и мудрость этого четверостишия невозможно перевести, — напевно выговаривает Фара, и тихо щёлкают бусины чёток в его пальцах. — Начинается, Фарик! — Саша, отбросив сомнения, обнимает его. — Ты мне этим ещё в армии мозги компостировал. — Честно говоря, — шепчет Фара ему на ухо, — я этих, которые с равнины, сам через раз понимаю. Но что они вас зауважали — это факт. Саша, кивнув, потянулся за рюмкой — и только тут Фархад удосужился посмотреть на его правую руку. — Ты что, женился? — тихо спрашивает он. Бля. Саша искренне надеется, что Фара на него не обидится за это. Они ведь разошлись навсегда, когда Саша дембельнулся, не обменивались ни адресами, ни телефонами — и это было обоюдное решение. К чему ворошить прошлое? Месяц назад, ведя под венец Олю, Саша даже предположить не мог, что снова встретит Фархада. Саша продемонстрировал Олину фотку, Фархад вежливо сказал, что Оля красавица. Уф. Назревавший конфликт вроде исчерпан. Сашиной женой восхитились и земляки Фархада, которым он показал снимок. Абдула-Нури высказал сентенцию, что старшая жена, дескать, дома должна сидеть… Она и сидит. Как и положено по восточным традициям. И пока все таджики хором не уставились на сцену, где играл джазовый ансамбль, Саша даже не чуял подвоха. Лишь проследив их изумлённые взгляды и узрев на вокале свою супругу, Саша вспомнил ещё одну мудрость: «Глупый хвалит жену, а умный — коня».       Двери отдельного кабинета закрываются — всё, теперь Сашу и Фархада точно никто не потревожит. Обслуга без звонка сюда не заходит. Водка и закуска есть, а Фара многозначительно похлопал себя по карману, значит, и трава найдётся. Больше ничего не надо. — Не злись, Саш, — успокаивает Фархад, усаживаясь на диван. — Она просто заскучала дома, вот и решила развеяться… Ну посмотри на этого мальчишку смазливого — и на себя! Глаза у твоей жены вроде бы имеются, разве она тебя на него променяет? — Ладно, Фара, хватит. — Саша тяжело валится на роскошные расшитые подушки с ним рядом. — Всё, хрен с ней. Забыли. Забыли, хорошо? — Как скажешь, — примирительно улыбается Фархад. А улыбка у него такая же лукавая и притягательная, как раньше. — Ты всё хорошеешь, — шепчет Саша, любуясь им — и почему-то чувствует такую гордость, будто лично из Фархада такого эмира вырастил. — И ты, Белый, уже совсем не тот салага, которого я встретил в армии, — подмигивает Фархад. — Помнишь? — Хрен забудешь, — смеётся Саша, привалившись к его плечу. — Помнишь, как на Пяндже тогда, ночью, уродов этих ловили с контрабандой? — Пол-одиннадцатого подняли по тревоге. — Стараясь не побеспокоить его, Фарик одной рукой скручивает пробку с бутылки и разливает водку по рюмкам. — Туда привезли… Ты Дика спустил на них… — Кто ж знал, что у этой гниды нож, — бормочет Саша, моргая — боль от гибели Дика, его первой и самой любимой армейской собаки, так и не утихла. — Ты не виноват, — вздыхает Фархад, пихнув ему в ладонь рюмку. — Прекращай уже казниться, Сань. Зато потом у тебя Поль появился, тот вообще герой. — Как он там, интересно… — задумывается Саша, рассматривая узор на стене. — Я уезжал — у него вся грудь была в медалях, — совершенно серьёзно заверяет Фара. Саша тихо смеётся и опрокидывает в себя водку. Фархад, коснувшись его ладони, следует его примеру. — Хромого Сабира с ним взяли, — продолжает вечер воспоминаний Саша. — Благодаря твоей хитрости и мудрости, Саня, ты все заслуги на Поля не перекладывай. Саша проводит кончиком пальца по золотому браслету, украшающему запястье Фархада. — Ладно тебе из меня стратега и тактика лепить, ты тоже постарался. Если б не ты, я бы в засаде больше пяти минут вообще не высидел. Фара действительно всегда знал, как успокоить нетерпеливого Сашу и удержать его на месте. — А вот что ты медаль просрал, я тебе никогда не прощу, — вдруг портит лирику Фарик. — Злопамятный таджик, — возмущается Саша, требовательно стукнув рюмкой по столу. — Обязательно было такой момент испоганить? Хочу — просираю, хочу — нет. Моя ж медаль, не твоя… — Наша общая, — поправляет Фархад, плеснув ему ещё — и половину мимо, сам уже хорош. — Сам же сказал — без меня мы бы Сабира никогда не поймали. А ты нажрался на радостях прям в штабе, куда годится, Сань? И вообще, сколько ты меня будешь таджиком называть, неужели так трудно запомнить… — Иранский ариец, — хором выговаривают они и ржут жизнерадостным пьяным смехом. Мягко вытянув руку из Сашиных цепких пальцев, Фархад приступает к свёртыванию для них самокрутки с травкой — одной на двоих, как в армии. Как раньше… Саша от алкоголя и разнообразных событий этого дня стал ужасно впечатлительным — бывает же такое, господи, друга встретил… Совершенно случайно, в этом большом преступном мире наткнулся именно на него. — Ты прям лермонтовский Демон, — бормочет он, коснувшись гривы чёрных волос Фархада. — Печальный Демон, дух изгнанья? — уточняет Фара, не отрываясь от процесса. — Нет, Саня, это не про меня, я демон весёлый. И всяких изгнаний мне не надо… — Печальный Демон, дух изгнанья, — задумчиво повторяет Саша, положив ладони на его плечи. — Звонить два раза, не стучать… — Эээ, Белый, — смеётся Фархад, обернувшись. — Хватит уже, что за романтическая грусть. Сейчас всё будет… Откинув свои шикарные волосы вбок, чтоб не подпалить ненароком, он прикуривает от серебристой Сашиной зажигалки, сосредоточенно пыхтит, раскуривая косяк, а потом наконец глубоко вдыхает густой, пахучий дым. — Теперь ты, — тихо говорит он, передавая косяк Саше. — Детство-детство, ты куда ушло, — усмехается Саша и тоже затягивается — ох, давно забытые ощущения… — Слушай, Фара, она даже на вкус зелёная, вот те крест! С минуту они курят в молчании, передавая друг другу косяк, и только смотрят друг на друга, смотрят жадно и внимательно, словно как только отвернутся — им надо будет нарисовать друг друга по памяти. — Помнишь? — шепчет Саша, глядя ему в глаза. Ведь кто-то должен сказать это первым. — Помню. — Фархад отбирает у него косяк и медленно, плавно перемещает его в пепельницу. — Всё помню… Тонкие пальцы Фархада касаются Сашиных щёк, Саша гладит его волосы — и замирает на мгновение, прижавшись лбом к его лбу. Они так близко, что, кажется, ресницами вот-вот зацепятся… Фархад не выдерживает первым — и целует Сашу, так ласково, так мягко, будто Саша — его невеста, а не армейский друг. Саша отвечает ему куда нетерпеливее, зачем медлить, к чему, ведь столько лет позади, они не виделись целую вечность — и столько же не были друг с другом, да и не думали, что придётся когда-нибудь ещё. Саша гладит его волосы — и чувствует, как пальцы тонут в них, точно так же, как он сам тонет в Фархаде, в его дурманящем обаянии, сладковато-пряном восточном аромате его духов, терпком запахе травы и лёгком, едва ощутимом запахе самого Фархада. — Блин… Фара… Я от тебя дурею… — бормочет Саша, стаскивая с него пиджак. Фара только усмехается и лезет в карман — Саша с ужасом понимает, что он хочет достать резинку, но не ту, которая для контрацепции, а ту, которая для волос. — Не надо, не убирай, — умоляет он, перехватив его руки. — Мешать будут, — возражает Фара. — А я их подержу, — обещает Саша и подносит к губам его ладонь. У Фархада сумасшедше прекрасные руки, такие грех не целовать. Снова припав к губам друг друга, дыша друг другом и забыв обо всём, кроме них двоих, они уверенно ласкают друг друга — пока сквозь ткань брюк, и руки на удивление быстро вспоминают, как и что надо делать, как кто любит. Саша тихо смеётся в губы Фархада, когда длинные пряди его чёрных волос щекочут Сашины щёки. — Я скучал, — шепчет Фархад ему на ухо и припадает губами к его шее. — А я-то как… — отзывается Саша, пытаясь нашарить пуговицы его рубашки. Было, да. Когда только вернулся, особо после Ленкиного предательства, Саша часто вспоминал Фару — свой единственный, выходит, хороший опыт отношений. Вспоминал даже не то, как они занимались любовью — Фархаду Саша достался с нулевыми знаниями, у него было-то до армии полтора раза с такой же девственницей Ленкой. Вспоминал больше то, как они ходили вместе в горы, к дяде Рахмону, чабану, чтобы взять у него барашка на ужин солдатам, как сидели, отдыхая, на горных лугах, любовались природой… и друг другом. Саша тогда сам не понимал, что чувствует к Фархаду, с трудом соображал, куда его несёт и правильно ли он поступает — но отказать вкрадчивому, ласковому и привлекательному во всех отношениях Фаре было совершенно невозможно. С ним Саша попробовал всё, что нравилось самому Фаре, — начиная афганской травкой и заканчивая всеми видами удовольствий, которые могут друг другу дать мужчины. Саша удивлялся опытности Фары, а тот, смеясь, отмахивался — мол, сразу видно, кто из нас учился в университете, а кто — нет! У дяди Рахмона был удивительный пёс — сын волка, которого старый чабан приручил. Тот волк был необыкновенным — однажды он даже напал на своих сородичей, защищая чабана. «Как может волк броситься на своих?» — поражался Саша, и Фархад перевёл ему ответ мудрого старика. «У справных хозяев и волк станет настоящим другом, — говорил Фархад, щурясь от алого закатного солнца. — А у плохих — даже из домашнего щенка вырастет дикий зверь». Того пса звали Джура, а это, как объяснил Фархад, по-таджикски — «друг». «Фара, — удивился Саша, — так твоя фамилия — Джураев — значит «друг»?» «А ты как думал», — гордо хмыкнул Фара, обнял Сашу за плечи и они пошли дальше, волоча за собой покорного барашка. Только после знакомства с сыном волка Саша наконец решился взять себе новую собаку в напарники взамен погибшего Дика. Понял, что без собаки никак не может. Сняв с Фары рубашку, Саша трепетно прижимает губы к татуировке — грубо отрисованному гербу погранвойск на его плече. Точно такая же есть и у него самого, на груди, — память об армии. Память о них. «Только мужчина знает, что такое верность…» — думает Саша, раздевая Фархада и с удовольствием чувствуя, как тот подаётся навстречу каждому его движению — весь такой гибкий, такой ладный, такой красивый, что даже неловко представить, что скоро будешь такую красоту… нет, слово «трахать» тут определённо неприменимо. Фархада трахать нельзя, с ним можно только любовью заниматься. Они даже попрепирались немного, кто начнёт, померились, кто больше скучал, но Саше это быстро надоело: сидеть совершенно голым перед не более одетым Фархадом и спорить — мягко говоря, неподходящее занятие. — Ты мой гость — я тебя ублажаю, — не терпящим возражений тоном заявил он и повалил Фархада на подушки. Тот не стал сопротивляться. Крепко обняв его губами, лаская его пальцами и языком, внимательно глядя на него исподлобья, Саша снова и снова восхищался дивным зрелищем — чёрной гривой Фархада, рассыпавшейся по расшитым подушкам, его приоткрытыми алыми губами, его удивительно гармоничным телом, и понять не мог — то ли он от водки и травы таким чувствительным стал, то ли Фара и вправду прекрасен, как молодой бог. Потом они поменялись местами — и Саша, как и обещал, держал волосы Фархада в кулаке, чтоб не лезли в рот и не мешали. Он никогда не стремился быть главным в их отношениях, они всегда были совершенно равноправными, но такая иллюзия контроля Сашу неожиданно заводит. Приятно же думать, что он подчиняется. И подчиняется только тебе… Снова и снова, чтобы продлить удовольствие, они менялись ролями — Саша отдавался Фархаду, полностью раскрываясь перед ним, потом брал его, неистово и грубо вбиваясь в его тело и слушая его мелодичные стоны. «Это именно то, что мне сейчас нужно», — думает Саша, снова впуская Фархада в себя, откинувшись перед ним на подушки и глядя в его тёмные ласковые глаза. Такое счастье не выразить ни словами, ни стонами, ни вздохами — в кои-то веки с ним происходит именно то, чего он хочет, в тот момент, когда это жизненно необходимо.

***

      — Ты чего, Фарик, на кой он мне? — растерянно смеётся Саша, оглядывая серого коня. — А мне на кой? — пожимает плечами Фара. — Что, я его в Душанбе повезу? Он не залезет в самолёт! «Правильно, так мне и надо, — думает Саша, смирившись. — Любишь кататься — люби и саночки возить…» Перед Фарой стыдно. Очень-очень. После шикарного отдыха в отдельном кабинете «Узбекистана» они вышли на улицу — уже светало, но они собирались продолжить. Где угодно, хоть в гостинице, им было всё равно — просто захотелось вывалиться на свежий воздух, от водки и травы начало в сон клонить. И тут эти девчонки с лошадью… Вот Сашу и унесло, правильно Фарик его всадником Апокалипсиса назвал. Только в Битце протрезвел, позвонил из автомата Ольке, чтоб не расслаблялась, и изумлённо обнаружил, что уже совсем светло. А Фара, значит, у «Узбекистана» остался, так и ждёт его. Совесть всадила под рёбра десятисантиметровую иглу, и Саша рванул в обратном направлении, вот только чахлый «Росинант» уже выдохся и еле-еле доплёлся до отправной точки. Фархад спал мертвецким сном в машине, девчонок и след простыл. Виновато вздохнув, Саша разбудил Фару поцелуем в висок, и они поехали в офис: Фархад — на «мерине», Саша — на «Росинанте». В офисе подремали в обнимку на диване, а потом Фара подскочил и закричал, что у него самолёт. Хрен ли делать — пришлось экстренно бриться, умываться и приводить себя в порядок, чтобы Фару хоть в аэропорт отвезти, а то совсем некрасиво получится. Внизу выяснилось, что этот восточный принц купил ему коня… «Вот что такое, оказывается, цирк с конями», — догадался Саша, ещё раз покосившись на скакуна, логично завершающего ряд бээмвэшек и мерсов. Да вот не было печали… В дальнем конце двора маячит незнакомая красная «пятёрка». А возле неё стоит неприметный человек с круглой мордой, в котором Саша скорее чует, нежели узнаёт сотрудника легендарной «кровавой гэбни». Сердце сжалось. Как объяснить Фаре в двух словах? Как его не обидеть? Господи, да что ж делать-то теперь? Красная «пятёрка» призывно мигает, выбора нет. — Фарик, слушай… — сбивчиво говорит Саша, вцепившись в его плечо. — Прости, я не смогу тебя отвезти. Сейчас Пчёле позвоню, он тебя подбросит… Фара, нахмурившись, оглядывается, оценивающе рассматривает круглолицего и жалкую тачку. — Проблемы? — тихо спрашивает он, пристально взглянув Саше в глаза. — Да нет, — врёт Саша. Зачем его волновать… Он и так натерпелся от Сашиных утренних чудачеств. — Погоди, — останавливает его Фархад. — У меня есть ещё один подарок — для твоей жены… …Обречённо направляясь к гэбистам и заранее их ненавидя за то, что не дали толком попрощаться с Фарой, Саша сжимает в глубоком кармане солидный подарок — тёплые носки, они же джурабы, и очень жалеет, что напоследок смог только погладить роскошные волосы Фары. Не смог даже поцеловать его. Не при спецслужбах же… И что Фархад теперь про него подумает? «Может, так лучше будет? — скребётся изнутри по черепу сомнение. — Что, как я с ним теперь… С Олькой разбираться надо, пока не сбежала к этому Виталику. Гэбня на хвост упала, каждый шаг мой отслеживает, а я им — такую конфетку? Берите меня, вот вам на меня прекрасный компромат, я весь ваш? Хорошо ещё, если сегодняшняя ночь в «Узбекистане» останется между мной и Фарой…» Саша сразу устыдился такой трусости, и мысли рефлекторно переключились на другое. Стоит ли отправлять Фархада с Пчёлой? Витя всё-таки редкостный кобель, вроде в таких поползновениях не замечен, но на Фархада клюют все, независимо от пола и возраста. Блин, Фил занят, строит своих орлов из службы безопасности… Остаётся только одно. Наверное, это лучший вариант. — Я сделаю один звонок? — тихо спрашивает Саша, сев в «пятёрку». — Друг на самолёт опаздывает, надо договориться, чтоб отвезли. Серо-стальной взгляд человека, сидящего сзади, сверкнул в зеркале. — Звоните, Александр Николаевич, — позволил он. — Алё, Кос, — быстро, отрывисто говорит Саша, в последний раз посмотрев на Фархада. — Ты где? Подъезжаешь? Отлично, будь другом — отвези Фару в аэропорт, только быстрее, у него рейс совсем скоро… Не могу. Потом. Всё, давай. Спасибо тебе.       Странный он, этот Сашин армейский кореш. Космос, побросав все дела, мчит его в аэропорт, а он сидит рядом, уставившись в одну точку, чётки перебирает и что-то по-своему бормочет себе под нос. Молится, что ли? — Фара, ты как, нормально? — решает всё-таки поинтересоваться Космос. Мало ли, вдруг гостю что-то не понравилось, а отпускать его недовольным — совершенно неправильно. — Что? — вздрагивает Фархад, обернувшись к нему. — А… Да, нормально. Нормально. — Во сколько рейс? — уточняет Космос. Может, он нервничает, потому что опаздывает? — Скоро, — коротко отвечает Фархад, взглянув на часы. — Ты и так на предельной скорости гонишь, какая разница, сколько осталось? Ты что, реактивную тягу включишь? Хм. Кажется, Космос начинает догадываться, в чём дело. — С Саней поцапались? — понимающе спрашивает он. — Не бери в голову, я Белого с детства знаю, он никогда пить не умел. По утрам после пьянки всё время злющий, как чёрт. Домой прилетишь, созвонитесь, сразу помиритесь… Фархад только усмехается и ничего не отвечает. — Ох, слушай, а ты-то как после вчерашнего? — спохватывается Космос. — Ты ж сам с похмела, а я тут ору… Голова ничего, в порядке? У меня аспирин в бардачке есть, возьми, если надо. — Да не надо, всё хорошо, — успокаивает Фархад — и наконец-то хотя бы улыбается. — Спасибо за заботу, Космос. Красивое у тебя имя… — Греческое, — машинально реагирует Космос, как и всякий раз, когда речь заходит о его необычном имени. Да, папа выпендрился, но Космос ему за это даже благодарен. Зато он такой один. — Это понятно, — кивает Фархад. — А знаешь, что оно значит в переводе с греческого? Эээ, а оно ещё что-то значит? Вроде бы космос — он и есть космос… — «Мир», — снисходительно сообщает Фара. — В смысле, вселенная, всё такое. Эрудит хренов. Любого может заставить себя неучем почувствовать. — Родители — астрономы? — интересуется Фархад, с любопытством поглядывая на Космоса. — Или астронавты? — Почти, — кивает Космос. — Папа — профессор астрофизики. — Ясно, — улыбается Фархад. — Я так и подумал. — А твоё имя что значит? — спрашивает Космос. Вообще-то, хотел просто поинтересоваться, но прозвучало как наезд. Блин. — Это персидское имя, — щурится Фархад. — Оно переводится как «умный», «понятливый». Не прикопаешься к нему! — Тебе подходит, — смирившись, вздыхает Космос. Фархад смеётся и хлопает его по плечу: — Я в курсе. Но и ты не сплоховал. Гнетущее молчание. До аэропорта осталось не так уж далеко, но теперь уже Космос нервничает, потому что Фархад по-прежнему не желает сообщить, во сколько у него самолёт. — Ты в Душанбе живёшь? — спрашивает он, только чтобы не было так тихо. — Да, — кивает Фархад. — Ты у нас бывал когда-нибудь? — Ни разу. Как-то не приходилось. — Это ты зря, — смеётся Фара, снова перебирая свои обалденно красивые чётки. — У меня там прекрасный дом в абрикосовой роще, на берегу прохладного ручья… Если бы ты хоть раз посмотрел, какой вид на горы открывается из моего сада, ты бы все дела в Москве бросил и в Душанбе переехал. Космос только вздыхает в ответ — мечты, мечты. Переедешь отсюда, как же. В Москве все деньги, в Москве все друзья, в Москве бизнес. — Слушай, мы же вчера с Белым классную штуку придумали, — вдруг оживляется Фара. — Насчёт перевозки товара в Москву. Этим должен будет кто-то из вас заняться, правильно? — Конечно, — пожимает плечами Космос, пытаясь сконцентрироваться на дороге. Не проскочить бы нужный поворот на такой скорости… — Вот ты и займись, — советует Фархад. — Будет повод к нам приехать, я тебе город покажу, в горы съездим… Ты охотишься? — Только на людей, — криво ухмыляется Космос. — Настоящий джигит должен быть охотником! — возмущается Фара. — Всё, решено. С Сашей я договорюсь. — Сам договорюсь, не парься. — Замётано, — кивает Фара, ещё раз дотронувшись до его плеча, и лезет в карман. — Сейчас я тебе мой телефон напишу — позвони, как всё уладишь. Вот и замечательно. Космос любит заниматься чем-нибудь новым, а героином он прежде никогда не торговал и не возил его в Россию — почему бы и не попробовать? Да и Фархад этот ему определённо нравится. Пусть он слишком много о себе воображает, он интересный парень, с ним есть о чём поговорить. Фархад — точно более подходящая компания для сына профессора астрофизики, чем те быковатые качки, с которыми обычно приходится общаться.

***

      — Сань, но почему именно в Европу? — не врубается Космос. — Да потому что, Кос. Там совсем другие бабки крутятся, — терпеливо объясняет Саша. — Там не розница — там оптовые поставки, сечёшь? И вообще, надо сначала попробовать. Пробить, чё да как… — То есть, потом и на Москву перекинемся? — Всё может быть, — туманно отзывается Белов, вытягивая сигарету из пачки. — Пока цели ясны, задачи определены: ты едешь в Душанбе к Фаре. Пчёла летит в Амстердам и налаживает контакты с местными. Я связываю всё это воедино и разруливаю по таможням. Вопросы есть? — Нет, — с неохотой признаёт Космос. На самом деле вопросов полно. Москва — порт пяти морей. А они собираются гнать наркоту в Европу, что сулит новые неприятности, траты и большие расходы при малой прибыли. Темнит что-то Саня, темнит, но сейчас выяснять отношения не хочется. И так проблем хватает… На пару секунд в кабинете Белова воцаряется тишина. Саша задумчиво вертит в пальцах незажжённую сигарету, Космос пытается вспомнить, не было ли у него к Белому ещё каких дел перед отъездом — в Душанбе он собирается на пять дней. Для первого визита хватит. Должен успеть и встретиться со всеми, и со всеми поговорить, и на охоту с Фарой выбраться — тот очень ждёт, по телефону обещал, что всё организует. Только Космос собирался подняться и сказать: «Ну всё, бывай» — в кабинет завалился Витя Пчёлкин. — Там какие-то ребята подъехали, как только Людка обедать ушла, — сообщает он, прикрыв за собой дверь. — В приёмной сидят. С тобой, Сань, хотят разговаривать. — Чё за ребята? — хмурится Белов. — Да рэкетиры с Подмосковья, — отмахивается Пчёла. — Говорят, деловое предложение у них к тебе… Небось, под крышу нашу попросятся. — Ну, а чё бы нет… — пожимает плечами Саша. — Кто не покрыт, тот будет замочен. Как они с виду? — Крепкие такие, быки типичные. — Ах, какой пренебрежительный тон! Себя Витя считает интеллигентом и большим спецом по финансам, а не бандитом. — Примешь? — Да, зови… Блять, и где Фил опять пропадает, когда мне охрана нужна? — смеётся Саша, приосанившись. — Хоть вы останьтесь, пацаны. — Куда ж мы от тебя, — успокаивает Кос. В кабинет заходят двое. Первый повыше и пошире в плечах, волосы густые, чёрные, как смоль, а глаза холодные и светлые, взгляд упрямый. Второй неприметный, помельче, да и лицо у него не такое суровое, как у первого, — юркие тёмные глазки, безвольно опустившиеся уголки рта. Оба в чёрных куртках, старых свитерах, тяжёлых ботинках и чёрных джинсах, но сразу видно, кто тут первый, а кто второй. — Здравствуйте, Александр Николаевич, — вежливо здоровается первый. Космоса и Пчёлу он, конечно, не знает, поэтому просто кивает и тому, и другому. — Здорово, — отвечает Саша, оценивающе оглядывая их. — Кто такие, с чем пожаловали? — Я Макс, — представляется первый. Космос замечает, что у него нижняя губа припухла и синяки с лица едва сошли — дрался, видать, недавно. — А это Гарик, — кивает он на второго. — Со мной работает. — Макс? — задумчиво повторяет Саша, прищурившись. — Как фамилия? — Карельский. Макс Карельский.

***

      Дом Фархада поражает роскошью. В нём гармонично сошлись Европа и Азия: парадные комнаты с дорогой западной мебелью спокойно соседствуют с помещениями, устланными коврами, где из меблировки только по-восточному низкие диваны и столики, древняя утварь и кальяны. — Ну ты живёшь, — восторженно качает головой Космос, оглядываясь вокруг. Признаться, он ещё от встречи в аэропорту не отошёл. Разве что ковровую дорожку к трапу не подкатили, до дома Фары ехали кавалькадой из десяти машин, и постовые отдавали им честь. — А ты думал. — Отлучившись в свои покои, Фара вернулся одетым в яркий таджикский халат. — Положение обязывает. Как тебе мой сад? Сад Фархада восхитителен, о чём Космос не замедляет сообщить. Там растут прекрасные абрикосовые деревья, а если сесть возле ручья — можно любоваться высоченными горами, окружающими Душанбе. В саду поют птицы, кричат павлины, и пахнет густо, сладко, как в средней полосе — в августовскую пору сбора урожая. После хмурого безмолвия Москвы, которым она может убить любого в конце октября, это оглушает и изумляет. — Пойдём, я угощу тебя настоящим таджикским пловом, — негромко приглашает Фархад, взяв Космоса за руку чуть выше запястья, и приходится неохотно уйти с веранды вслед за ним. Окно открыто, и в комнату долетают пение птиц и шелест листвы. Фархад и Космос трапезничают, как и положено на Востоке, — едят плов руками, усевшись возле приземистого столика на расшитые подушки. — Очень красивые ковры у тебя, — замечает Космос, озираясь. — Ковёр — это символ жизни, — наставляет Фара, подняв указательный палец, и его тонкий золотой браслет слетает вниз по руке почти до локтя. — В рисунках ковров нет ни одной случайной чёрточки. Умный человек умеет читать ковры как книги. В них запечатлена история моего народа, моего рода, моей семьи. На коврах мы рождаемся и живём, а когда человек умирает — его именно в ковёр заворачивают, прежде чем опустить в землю. Кос удивлённо приподнимает бровь — он думал, что трупы в ковёр следует заворачивать по более прозаическим причинам, но ему хватает ума не высказать этого вслух. — Ну нафиг эти разговоры о смерти, — предлагает он. — Смерть — всего лишь одна из форм жизни, — ласково говорит Фара, слизнув с пальца гранатовое зёрнышко. Как-то непристойно это выглядело. Особенно с учётом темы разговора. — Ну понеслась! — восклицает Космос и только потом понимает, что скопировал Сашины интонации. — Давай лучше о бабах. Как у вас с этим? — Русских баб найду тебе сколько хочешь, — невозмутимо отвечает Фархад, блеснув исподлобья карими глазами. — А местных? — Восток — дело тонкое, Кос, — качает головой Фара. — Жениться надо. — Ну нафиг, — открещивается Космос. — С этим пока подожду… После обеда Кос садится рядом с Фарой и они, отодвинув тарелки, склоняются над картой будущего маршрута. — Караваны с товаром по горным тропам приходят в район Хорога, — поясняет Фархад, откинув набок чёрную гриву густых волос. — Это такой маленький городок в горном Бадахшане, где кончаются все дороги. — Его тонкий палец с длинным аккуратным ногтем касается точки на карте. — Наша же — только начинается. Потом уже по трассе Хорог — Ош груз спускается в Ферганскую долину. Здесь у нас всё схвачено. Нам остаётся только загрузить товар и отправить в Москву. Обычным железнодорожным транспортом. Словом, мы обеспечиваем коридор от самого Афгана до Москвы. А дальше… Жестом фокусника Фархад вынимает откуда-то пакет, полный белого порошка. На нём красуется отпечатанный через трафарет орлиный профиль и гордая надпись: «777». — Это тебе чего, портвейн, что ли? — Космоса разбирает смех от такого пафоса. — Сам ты портвейн, — укоряет Фара. — Это наш знак качества. Лучший продукт по лучшей цене. Знаешь, Саня прав, что не хочет продавать его в Москве. Это чистый героин для сытой Европы. Москва до такого пока не доросла… — А ты сам пробовал? — тихо спрашивает Космос, дотронувшись до пакета. — С ума сошёл? — возмущается Фархад. — Это слишком короткий путь к смерти. Я не тороплюсь… — И какой — подлиннее? — почти шепчет Космос. Он уже понял, что Фара далеко не так прост, только надо подобрать правильные слова, чтобы его раскрутить. Загадочно улыбнувшись, Фара демонстрирует ему миниатюрную серебристую шкатулку. — Кровный брат в Афгане подарил, — поясняет он, открывая секретный замок. — Вот это, Кос, — средство для настоящих джигитов. На первый взгляд содержимое шкатулки и пакета почти неотличимо, тем более для такого дилетанта, как Космос. Но он всё же догадывается: — Кокаин? — Он самый, — кивает Фархад. — Его носом вдыхать? — настороженно интересуется Космос. — Что, ещё ни разу не было? — подмигивает Фархад. — Сейчас покажу… Взяв со стола чистое фарфоровое блюдце, он высыпает туда немного порошка, чтобы получилась тонкая полоса. Ногтями подравнивает результат своих трудов. Выуживает из кармана халата («Блять, у него там что, вообще всё есть? Сейчас ещё кролика достанет и шёлковый платок!») тонкую стеклянную трубочку и, прижав её к ноздре, втягивает белый порошок в себя. — И чего? — теребит его Космос, пока Фархад забавно шмыгает носом и втирает в десну остатки порошка с пальцев. — Попробуй, — предлагает Фара, передавая ему стеклянную трубочку. Космос, как прилежный ученик, повторяет все его действия. Порошок не имеет никакого запаха, но от него отчаянно свербит в носу, так, что Космос чуть не чихнул и поспешно зажал нос пальцами. — А дальше? — опасливо спрашивает он. — Расслабьтесь, клиент… — ласково отзывается Фара и с той же загадочной улыбкой толкает его на подушки. Космос послушно откидывается на спину и закрывает глаза. Поначалу ничего не происходит, только лёгкий зуд в районе переносицы, будто там режется третий глаз. Лишь когда ждать становится невмоготу и веки начинают нетерпеливо подрагивать, он решается осмотреться. Результат поражает его до глубины души. Краски стали изумительно яркими, каждая вещь — от чашки до ковра — обрела новую жизнь и кучу любопытных деталей. Изменились и слуховые ощущения — птицы теперь, кажется, поют прямо внутри головы Космоса, а шорох листвы будто щекочет слуховой нерв без всякого посредства воздуха и ушной раковины. — Ну как? Голос Фархада — словно колокол, ударивший внутри его черепа. Космос слышит не только биение своего сердца и равномерный гул крови в своих венах, но и стук сердца Фархада — и оно бьётся в унисон с его собственным. Более того — они оба синхронизированы с сердцем самой планеты, горячим сердцем, ровно стучащим в раскалённом ядре Земли… И это именно так, как должно быть. Как он раньше не понимал? Только сейчас они стали полноправной частью этого мира, стали идеальными и неотрицаемыми, сама вечность приняла их в свои объятия. — Фара… — шепчет Космос, и от блаженства даже слёзы на глазах выступают. — Это… Это… — Вот… — в тон ему шепчет Фархад. Кажется, и голоса у них теперь звучат одинаково. — Значит, действует. Не говори ничего. Наслаждайся. Я знаю… Космос поворачивает голову — и встречает тёмный взгляд Фары, такой осязаемо тёплый, что хочется подставить внезапно похолодевшие руки под его лучи. Смуглая кожа Фархада светится изнутри каким-то особым, фантастическим сиянием, а его волосы — густые, чёрные, как ночное небо, блестящие и гладкие, как ткань — внезапно становятся такими притягательными, такими влекущими, что зыбкую завесу кайфа ножом разрезает желание: коснуться их. Если прежний Космос, не знавший кокаина (то есть, настоящей жизни), засомневался бы, как его поймут, то этот, обновлённый, ни секунды не боится, что его поймут неправильно. Они дышат синхронно, их сердца бьются в унисон, значит, и мысли друг друга они смогут прочесть с лёгкостью, если только захотят. Вытянув дрожащую руку, он кончиками пальцев дотрагивается до безупречно чёрных прядей, проводит по ним рукой — и Фара не возражает, только замирает под его прикосновениями, затаив дыхание и выжидая. Это оказывается ещё лучше, чем сулило Космосу воображение. Он позволяет своим пальцам утонуть в гриве тяжёлых волос Фархада — они затягивают, засасывают его ладонь, и непонятно, как он раньше жил, не зная этого ощущения: будто погрузил руку в расплавленный шёлк. Такого не бывает, но как это ещё назвать — неизвестно… Повернув голову, Фархад прижимает губы к его ладони — и это тоже становится естественным, верным, необычайно правильным. Осыпав поцелуями его пальцы, Фара поднимается выше, к запястью, проводит по нему языком — и Космосу кажется, что его кожа стала лишь иллюзией, что на самом деле её нет, а губы и язык Фары скользят прямо по обнажённым нервам. От каждого их прикосновения хочется стонать, но горло сдавило, во рту пересохло, он только болезненно вздрагивает, словно каждый поцелуй — как удар ножа. Приподнявшись на локте, Фархад выскальзывает из своего халата, будто змея — из старой кожи, и остаётся почти голым, в одних белых трусах, которые эффектно смотрятся на его загорелом теле. Единственное, что кажется лишним в его образе восточного принца, — армейская татуировка на плече, она сейчас какая-то чужая, словно не его — и поэтому Космос сразу перестаёт её замечать. За отсутствием таковой необходимости. Прежде чем Космос успевает сообразить, что происходит, Фархад уже лежит на нём, придавив его к подушкам тяжестью своего тела. Нежно улыбнувшись, Фара заправляет за уши пряди своих непослушных тяжёлых волос, а потом касается языком губ Космоса — только языком, не губами. Лижет их, словно хочет увлажнить перед тем, как приступит, собственно, к поцелую. Ни на секунду у Космоса не возникает вопросов или сомнений в том, что они делают. Сейчас у них всё общее — дыхание, пульс, жизнь — и желания тоже общие. Вцепившись в гриву Фархада, Космос яростно отвечает ему, вжимается в его губы, касается языком его языка, и его ладонь скользит по гладкой спине Фархада, гладит его между лопаток. Каждым жестом и вздохом, каждым прикосновением Космос требует ещё. Ещё этого кайфа. Ещё этого Фархада в его руках. Ещё всего. Фархад расстёгивает его рубашку, покрывает поцелуями его грудь, спускаясь ниже. Вылизывает его живот — и от каждой влажной линии, прочерченной языком Фархада по его коже, Космоса пробирает дрожь. Такого возбуждения он не чувствовал никогда и ни с кем… Фара без труда справляется с его брюками и трусами, стягивает их до колен и жадно припадает губами к члену Космоса — лижет, посасывает, неглубоко забирая в рот. Одного его взгляда исподлобья достаточно, чтобы Космос понял, что ему делать: он собирает в кулак пышные волосы Фархада, чтоб не мешали. Благодарно подмигнув, Фара продолжает. Кокаин так обострил ощущения, что наслаждение становится даже слишком острым, болезненным — перехватывает дыхание, слёзы выступают на глазах, сердце то колотится так, словно из груди выскочит, то затихает совсем. Но внимательный взгляд Фархада, наблюдающего за его реакцией, не оставляет путей к отступлению. — Прекрати… — наконец сдаётся Космос, рванув его за волосы вверх. — Слишком… Слишком хорошо… Тихо рассмеявшись, Фархад тянет его к себе, заставляет сесть — и снова долгие, глубокие, головокружительные поцелуи, жадные ласки, нарочито грубые прикосновения. У Фары потрясающее тело, сильное и гибкое, будто он гимнаст какой-нибудь. Когда Космос валит его на подушки и стаскивает с него трусы, Фара по его неумелым действиям понимает: — Первый? — Да, — смущённо признаётся Космос. — Чем вы там, в Москве, вообще занимаетесь… — вздыхает Фархад и тянется к своему волшебному халату. В его бездонных карманах и миниатюрная бутылочка масла находится. Фантастика. Просто фантастика. Космос будто попал в какую-то параллельную реальность, где кайф — острее, цвета — ярче, звуки — громче… секс — лучше. Да что там «лучше», ни в какое сравнение не идёт. Крепкие бёдра Фархада под его руками, звонкие стоны его удовольствия, пьянящий аромат его тела, смешанный с запахом масла, и, главное, то, каков он внутри, — плотный, узкий, тесный, такой, что после каждого рывка в его тело приходится притормаживать, а то можно кончить, толком и не начав. Фархад безошибочно чувствует, что ощущает Космос, и сам замедляет темп, осаживает его, шепча «Тшшш, мягче… Хочу долго…» — Космос тоже хочет, чтобы это никогда не заканчивалось, поэтому охотно останавливается, гладя губы Фархада, лаская его член. Только дотронувшись до него, Космос понял, что что-то не так, и воззрился на него с таким изумлением, что Фархад засмеялся: — Ты никогда не видел голого мусульманина? — Настолько голого — нет, — удивлённо отзывается Космос, поглаживая головку. — Это у вас так положено? — Конечно, — шепчет Фархад, накрывая его ладонь своей. — Нам обрезание делают ещё в несознательном возрасте… — А зачем? — спрашивает Космос, с трудом заставив себя перевести взгляд на его лицо. — Во-первых, это красиво… — не удерживается от бородатой шутки Фархад. — Потом объясню. Ты не забыл, для чего мы тут лежим? — А, точно! — «вспоминает» Космос, и они продолжают. Оргазм под кокаином — это не просто фейерверк, это целый атомный взрыв в миниатюре, и первым он накрывает Космоса, но Фархад, бдительно перехватив его руку, заставляет его всё-таки довести начатое до финала. Они лежат, обнявшись, на подушках, Космос пытается осмыслить произошедшее, а мозг отказывается сотрудничать и вывешивает табличку «Я слишком счастлив, чтобы думать». Господи, как хорошо. Космос никогда не знал, что бывает так хорошо… А ведь для этого только и нужно, чтобы волосы Фархада щекотали его лицо, ладонь Фархада лежала на его груди и нога Фархада была закинута на его бедро. Почему он раньше не знал об этом? Да, и ещё для этого нужен кокаин. Быть может, всё дело именно в нём? Кайф понемногу отступает, звуки становятся глуше, краски меркнут, и кажется, что глаза застит какая-то пелена, а в уши набили ваты. Надо попросить у Фары ещё, но только не сейчас. Позже. Потом. — Фара, — с трудом выговаривает Космос, когда к нему возвращается дар речи. — А на тебе тоже жениться придётся? — А ты думал, — не открывая глаз, отзывается Фархад. — Обязательно. Сейчас оденемся, пойдём просить благословения отца, а потом в загс. — Во я попал, — блаженно вздыхает Космос, уткнувшись носом в его волосы. Пахнут просто обалденно, благовониями, шампунем и немного — табаком. — Ага. Восток — дело тонкое, я предупреждал.

***

      В бильярдной спортклуба, открытого Филом, в дневное время тихо, как в пустой церкви, чем Саша и злоупотребляет, частенько назначая тут совещания. Но на этот раз сбор в клубе не был его идеей — его самого вытащил Витя Пчёлкин. Саша немного удивился — чего это он, только с трапа самолёта и тут же хочет быка за рога взять? Знать бы ещё, какого именно! Пчёла, как обычно после прилёта из Европы, выглядит так, что хоть на обложку журнала: кашемировое пальто песочного цвета, кремовое кашне в коричневый горох. — Экий ты авантажный! — искренне восхищается Саша. Это слово он подцепил от Ольги и в душе не подозревает, что оно может значить, но вворачивает его в разговор по поводу и без повода. Звучит же. — А то! — Витя продемонстрировал наряд, прогулявшись по бильярдной, как по подиуму, походкой «от бедра». — По спецзаказу сшили. В Кёльне. — Может, и мне по блату сосватаешь? — потрогав ткань, спрашивает Саша. — Легко, только мерку с тебя снять надо. — Рановато, — мигом хмурится Саша. — Ладно, поехали. Разоблачайся, вот твоё оружие. — И перебрасывает Вите кий. — Ну тебя с твоими замогильными приколами, — обижается Витя, сбрасывая обновку. — Разбивай пока, дам тебе фору… Насчёт форы Пчёла погорячился, и игра у него не заладилась категорически. Огорчённо хмыкнув и списав всё на выпитый в самолёте коньяк, Пчёла позвал Сашу в сторонку, и они отошли на другой край зала, к двум мягким креслам возле журнального столика. Стараниями официанта перед ними нарисовались две чашки кофе и две рюмки коньяка. Саша сидит напротив друга, смотрит на его мрачное лицо и всё лучше понимает — разговор будет не из приятных. — Саня, слушай сюда, — начинает Пчёла и тут же замолкает, раскуривая сигарету. — Не тяни кота за яйца, — для приличия торопит Саша. Если Витя так медлит, кажется, ясно, о чём пойдёт речь. — Я не хотел затевать этот разговор, — мрачно добавляет Пчёла, глядя в сторону. — Ты ещё можешь передумать, — великодушно разрешает Белов. — Нет уж. Придётся. — Выдержав мхатовскую паузу, Витя наконец переходит к делу. — Сань, вот ты у нас голова, ты всем рулишь, с этим никто не будет спорить. Я тоже вкалываю — не отрицаешь? Саша мотает головой — Витя действительно пашет за семерых. — Ношусь по всей Европе, язык на плечо, — поясняет Пчёла. — Ложусь в первом часу ночи, встаю в начале восьмого. Даже Кёльнского собора толком не видел, веришь? Одни дела! «Зато пальто заказал», — хочет съязвить Саша, но сдерживается. — А вот чем Кос занимается? — выкатывает долгожданную предъяву Пчёла. — Молчишь, не знаешь? Наоборот, знаешь ты всё — ни хера он не делает. — Вить, — морщится Саша, но Пчёлу уже не заткнёшь: — Знаешь, где он пропадает? В Таджикистане. В Душанбе. Каждую неделю туда летает, а это не хрен собачий, это четыре с гаком часа в один конец. Есть такое дело. Космос ленится заказывать билеты самостоятельно, и Людочка легко смогла ответить Саше на вопрос «Куда регулярно исчезает Космос?» Причём так исчезает, что на звонки отвечает через раз! Саша поначалу успокоился, потому что успел заподозрить этого шалопая в чём-то нехорошем, но тут же нарисовался ещё один вопрос к Космосу Юрьевичу: а какого хера он даже Саше, своему самому близкому другу и бригадиру, ни слова не говорит? Ведь в Душанбе Фархад, армейский кореш Саши, а Космос даже приветы от него не передаёт! Что за конспирация от своих?! Ответ напрашивался сам собой, но Саша гнал от себя эту горькую мысль, пока однажды не появился неожиданно в бильярдной, где в одиночестве ждал начала собрания Космос. Тихо подкравшись к нему со спины, Саша заметил у него в руках что-то незнакомое, и сердце на секунду остановилось: Космос перебирал чётки, восточные чётки из малахита, которые неуловимо напоминали бирюзовые чётки Фархада. Саша даже не понял, чем именно, но сходство было настолько разительным, что всё стало ясно без слов. Отступив на пару шагов, Саша демонстративно прокашлялся — Кос моментально спрятал чётки в карман и двинул к нему с распростёртыми объятиями. Призвав на помощь всё своё самообладание, Саша обнял Космоса и ни слова ему не сказал о том, почему выглядит таким расстроенным. «Ну чё я, в самом деле, — думал он, пытаясь заглушить обиду. — Сам виноват. Фара мне в вечной любви не клялся, я ему тоже… Сам виноват. Он не обещал, что будет ждать меня, а я не давал ему никаких гарантий». Конечно, они созванивались после памятной встречи в Москве, но голос Фархада в трубке был таким холодным, что динамик телефона, казалось, должен был покрыться инеем. Саша безуспешно пытался найти какие-то слова, откладывал разговор начистоту до личной встречи, надеялся, что они помирятся и во всём разберутся, но не успел. Космос впервые слетал в Душанбе, на второй день поменял обратный билет и вместо пяти дней провёл там полторы недели. После этого вся коммуникация с таджиками замкнулась на нём. Саша продолжал звонить Фаре — типа, чтобы держать всё под контролем — и понемногу Фархад снова стал общаться с ним как с другом, шутить, смеяться и расстилать цветистые ковры восточных мудростей. Но — не более. О делах по наркоте и алюминию Фара предпочитал разговаривать с Космосом. — Всё-таки надо было тогда тебя попросить его отвезти… — вполголоса говорит Саша, бросив взгляд на Пчёлу. — Чего? — не врубается тот. — Не, ничё, так… — отмахивается Саша. — А, может, канал в Таджикии потому и работает так хорошо, что Кос не оставляет его своим вниманием? «Нафига я его выгораживаю?» — сам себе удивляется Белов, хотя прекрасно понимает: да потому что чувствует некоторую солидарность с ним. Будь он не обременён семьёй и таким количеством дел, он бы и сам к такому парню в Душанбе мотался еженедельно. Может, даже дважды в неделю! — Сань, ты как будто не в курсе! — усмехается Витя, и Саша на секунду холодеет — неужели даже Пчёла прознал?! — Хобби там у него. Соколиная охота. Охотится он там с Фарой. Сечёшь? Отличный предлог, чего такого. Хотя мог бы и поубедительнее что-то придумать. — Да и вообще, он странный стал, — делится соображениями Пчёла. — Книжки всякие мудрёные читает… Философов там восточных, Коран! Коран, Саня! Эти таджики ему скоро совсем мозг порушат! Они его там коксом и травой пичкают, а он всё своё бабло спускает знаешь на что? На ковры и кальяны. Сань, он такими темпами ислам примет — и поминай как звали! Саша озабоченно качает головой, как будто это для него новость. Пчёла наверняка обо всём узнал от Людочки, как и сам Саша. Секретарша очень наблюдательная, в особенности, в тех деталях, которые касаются Космоса Юрьевича. Она к нему явно неровно дышит, только вот Кос этого не замечает. Он действительно сильно изменился — всегда был балагуром, душой компании, а теперь стал замыкаться в себе, подолгу молчать на встречах, витая в своих райских кущах. И порой, когда у него звонит телефон, Кос выбегает из комнаты с такой скоростью, что ни один спринтер за ним не угонится… Особенная пытка — приезды Фархада в Москву. Белов раз за разом старается улучить момент и поговорить с Фарой тет-а-тет, но бдительный Кос не оставляет его ни на минуту. Саша сидит с ними за одним столом и видит, что у них уже появились общие шутки, куча общих воспоминаний и смешных историй. Видит, как они смотрят друг на друга. Понимает, что Космос гладит колено Фархада под столом. Видит, как после вечера в ресторане или в офисе Фархад садится в машину Космоса — и только в машину Космоса. Пару раз прямо предлагал подвезти его, но получал вежливый отказ — «Космос отвезёт». Звучало как «Бог простит». Они хорошая пара. И Саша, в принципе, рад за них, за то, что у них такие, типа, настоящие отношения. Но от этого не легче — раз, и не очень понятно, к чему это приведёт — два. Кос впечатлительный и увлекающийся, можно представить, насколько без ума он от Фары. Он вполне может ради Фархада и ислам принять, и в Душанбе переехать… И что тогда, конец Бригаде? — Знаешь, чего? — задумчиво говорит Саша, поняв, что уже неприлично долго молчит. — У Коса скоро день рождения. И новоселье заодно — слыхал, что он хату купил? — Слыхал-слыхал. Саша очень напрягся, когда узнал про хату, квартира насторожила его даже больше, чем Коран. С одной стороны, от сердца отлегло, раз хату купил — в ближайшее время в Душанбе не свалит. Но, возможно, Кос готовит почву к переезду Фары в Москву? А тут точно шила в мешке не утаишь, вся столица прознает… И такие сплетни неизбежно ударят по репутации Бригады. — Придём к нему, — предлагает Саша, — посмотрим, как он там всё обустроил, поставим диагноз, что называется, а там и решим, как будем лечить. Твои претензии я понял, Вить, но Кос — наш брат, и давай сначала разберёмся, насколько всё плохо, а потом поговорим с ним начистоту. Не дело это — о брате за его спиной гадости говорить. Пару секунд Пчёла молчит, теребя пуговицу своего модного пиджака, но потом соглашается: — Ты прав, Сань. Уж прости, что такой разговор пришлось завести… — Да ладно, Пчёл, всё правильно ты сделал. Я за него тоже беспокоюсь… — Саша неохотно поднимается из мягкого кресла. — Ну, бывай. Я поеду, мне уже пора — с Максом в офисе встреча. Тебя подбросить?

***

      Фархад выгибается и сладко стонет, притягивая голову Космоса ближе, вцепившись породистыми пальцами в его непослушные волосы, которые полчаса назад сам пытался уложить в подобие аккуратной причёски. — Ты псих ненормальный, Кос, — бормочет он, но даже не пытается ему мешать — только глубже в его рот толкается. Они с утра провалялись в постели слишком долго, позавтракали кофе и кокаином, чтоб всё успеть, но Космос от кокса сразу завёлся и начал приставать к Фаре прямо на кухне. «Уйди ты, ёбарь-террорист, ребята скоро приедут, а нам ещё столько готовить», — слабо отбивался Фархад поначалу, но Космос рухнул перед ним на колени, и высокие моральные принципы Фары тут же испарились. Может, он и прав, может, Космос действительно не заметил, как с ума сошёл, — но сам же говорит, что именно таким он Космоса и любит, именно таким его хочет, другого ему не надо. Ради него Космос готов на всё. Выматывающие четырёхчасовые перелёты Москва-Душанбе, неубедительные поводы для новых и новых поездок, постоянные недомолвки и непонятки с Саней. Небось, Белый уже всё про них понял, но признать это почему-то не хочет, и Космос не знает наверняка, что ему известно, что нет, и как он ко всему этому относится. Плевать, пусть что хочет, думает. Фархада он обратно не получит. Фархад сам рассказал Космосу про их армейские увеселения ещё во время первой поездки Космоса в Душанбе. Три дня они не отвечали на звонки, не покидали дом Фархада, и было как-то не до разговоров — Космос хотел всего и сразу, а Фархад охотно обучал его тому, что знал и умел сам. Лишь на четвёртый день они выехали в город, погуляли, посмотрели кое-какие местные достопримечательности. Космос всё равно ничего не запомнил. Он смотрел только на Фархада и мечтал лишь об одном — снова оказаться с ним в постели. Или на коврах. Или в саду. Лишь бы наедине. Было что-то кощунственное в том, чтобы смотреть на улыбку Фары и не иметь права снять её с его губ языком. Фархад посмеивался над ненасытностью Космоса, рассказывал ему о высоких материях и убеждал, что секс — это всего лишь секс, им уже не по восемнадцать лет. А потом, в тенистом городском парке, пахнущем поздним летом и спелыми фруктами, вдруг сообщил, что обязан ему кое-что рассказать. Космос слушал его, мрачно глядя на искристые струи фонтана, вспоминал ласковые переглядки Белого и Фары в ресторане, их объятия и перешёптывания, и понимал — даже если всё это, как утверждает Фара, закончилось, он никогда и на пушечный выстрел Белова к Фархаду не подпустит. Фархад ни разу не давал ему повода для сомнений, ни разу не давал шанса заподозрить его в измене. За полтора года отношений Космос не может припомнить ни единого случая, чтобы Фара не подошёл к телефону, замешкался с ответом на вопрос «Как прошёл день, чем занимался?», странно себя повёл или отменил встречу — но это ведь не повод переставать его ревновать. Он слишком притягателен. Космос видит, как на него смотрят мужчины и женщины, когда они прогуливаются вдвоём или трапезничают в ресторанах. Его и на улицу-то страшно одного отпустить — вдруг украдут, а приходится жить в четырёх часах лёта друг от друга. Пусть они видятся каждую неделю и созваниваются каждый вечер — бдительность ослаблять нельзя. В общем, теперь Космос понял, как страшно обладать кем-то столь прекрасным и столь желанным. Но если это расплата за счастье — пусть будет так. Фархад шепчет непонятные слова на своём гортанном языке, глядя сверху вниз на Космоса, гладит его по щеке, и тот ненадолго прерывается, чтобы поцеловать его руку. Космос, хоть и мотается в Душанбе, как на работу, выучил по-таджикски только несколько общих фраз — «привет, пока, да, нет, спасибо, пожалуйста». Что там шепчет Фара, когда они занимаются любовью, он понятия не имеет, но ему и не надо знать. Он просто любит голос Фархада, любит эти загадочные слова, больше похожие на заклинания. Ему нравится в Фархаде всё. Его цветистые цитаты и многословные мудрости, напевная речь и тихий стук его чёток, расшитые золотом перчатки для соколиной охоты и крохотная шкатулка для кокаина, мощный лук, с которым Фара упражняется в стрельбе в саду, и библиотека дорогущих изданий всяческих философских и околорелигиозных трудов в тяжёлых кожаных переплётах. Его привычки, его манеры, то, как он щурит тёплые карие глаза, когда задумывается над ответом на вопрос, как он смешно шмыгает носом, усваивая порцию кокса, как он отработанным жестом собирает волосы в хвост, если хочет приготовить что-то для Космоса без помощи своего чудо-повара. Каждая чёрточка, которая Космоса поначалу раздражала, стала теперь такой родной, что даже умилиться хочется, а не отвесить затрещину, когда Фархад, раскуривая косячок, снова углубляется в дебри философии или истории. Космос хочет знать всё, что знает Фархад, сам терпеливо вчитывается в словесные сплетения давно почивших мыслителей, даже нашёл в себе силы ознакомиться с Кораном — из чистого желания понять, чем живут и дышат Фара и его братья по вере. Космоса восхищают многие восточные традиции, праздники. 21 марта он прилетал в Душанбе встречать Новруз, персидский Новый год. И этот праздник весны нравится ему гораздо больше, чем традиция падать мордой в оливье под бой курантов, когда за окном воет вьюга и от мороза хочется залезть под одеяло с бутылкой вискаря. Радостная зелень проросшей пшеницы на праздничном столе, непременные свечи и зеркала, семь блюд, начинающихся на букву «с», — всё это оказалось гораздо затейливее и привлекательнее, чем отечественные традиции. Тут хоть понятно, ради чего жить, — новая весна, приближение жарких и солнечных дней, а в России аналогичный праздник, кажется, поставили на такую дату, только чтоб с тоски не повеситься в лютую зиму. — Ещё, — выдыхает Фара, двигая бёдрами навстречу его рту. — Ещё, ещё немного… Космос и без подсказок чувствует, что осталось чуть-чуть, — и ускоряется, чтоб побыстрее довести его до финала. Ему нравится ублажать Фархада, нравится его благодарная нежность, нравится, что Фархаду хорошо с ним, и нравятся его стоны — значит, Космос всему у него научился и умеет делать это так же хорошо, как сам Фара. Излившись ему в рот, Фархад сползает по стене на пол кухни, к Космосу, и обнимает его, мягко собирая дрожащими губами свой вкус с его губ. — Как мы сейчас опозоримся, — тихо смеётся он, пытаясь выровнять дыхание. — Пацаны придут, а тут жрать нечего, зато мы довольные… — Мы? — лукаво уточняет Космос, целуя его в переносицу. — Пока тут ты один довольный. — Думаешь, я тебя в день рождения без этого оставлю? — Фара ловит губами его губы. — Ещё чего, разбежался… Я тоже хочу… — Давай в «Узбекистан» позвоним и всё закажем, — предлагает Космос единственный нормальный вариант. — Ну, а что нам ещё остаётся, — с притворной обречённостью вздыхает Фара и тянет руку вверх за трубкой телефона — она где-то на столе валяется. Пока Фархад звонит в ресторан, требует к телефону повара и пререкается с ним, Космос стоит позади него, уткнувшись лицом в его мягкие, густые волосы, и мысленно повторяет одну и ту же фразу: «Фара, давай съедемся». А сколько можно? Сколько можно жить между Москвой и Душанбе, понимая, что чувствуешь себя дома только за несколько тысяч километров от родного города? В конце концов, эту квартиру Космос обустраивал именно так, чтоб Фаре тут понравилось. И Фаре тут нравится уже третий день. Осталась сущая мелочь — наконец выговорить эти слова вслух, а Космос никак не может решиться. Слишком страшно, что Фархад откажется. Но ведь когда-то это надо сделать. — Фара, — тихо говорит Космос, едва Фархад нажимает кнопку отбоя. — Я тебе одну важную вещь сказать хочу… — Ой, я весь боюсь, — разворачивается к нему Фархад. — Ты что, беременный? — Да ну тебя! — разочарованно взвыл Космос, отчаянно всплеснув руками. — Дурак… Такую песню испортил! — Ну, а что, сегодня же первое апреля! — невозмутимо пожимает плечами Фара и тянет руку похлопать Космоса по плечу, но тот уклоняется: — Сегодня у меня день рождения, идиот! — Да ладно тебе! — смеётся Фархад и всё-таки залавливает его в свои объятия. — Ну прости. Прости. Давай выкладывай, чего сказать хотел. — Перехотел уже, — выворачивается из его цепких рук Космос, но это не так-то просто. — Говори, пока я от любопытства не помер! — угрожает Фархад. — Придут гости, а тут я мёртвый лежу… Куда ты денешь мой труп? — В ковёр заверну, как положено, их у меня хватает! — Рано мне ещё в ковёр! — После недолгой борьбы Фаре всё-таки удалось припереть его к стенке. — Колись, что задумал? Космос уже рот открыл, чтобы выдать очередную язвительную фразу, но тут их семейную идиллию нарушил звонок в дверь. — Это кого так вовремя принесло? — хмурится Космос и, коротко поцеловав Фархада, идёт открывать.       Саша уже хотел позвонить второй раз, но тут из-за пухлой двери послышался знакомый топот, щёлкнул замок, и в подъезд выглянул взъерошенный именинник. — Белый, ты чё в такую рань? — изумлённо спрашивает он. — С днём рождения, Косматый! — восклицает Саша и вламывается в квартиру без особых церемоний. — Вот, поздравить тебя не терпелось… Расти большой, брателло! — Куда уж больше, — смеётся Космос и заключает Сашу в объятия, ногой захлопывая за ним дверь. Ну и запахи у него тут… Благовония какие-то восточные, не иначе. «Там комната и там комната, — намётанным глазом определяет Саша. — А вон там, где посветлее, наверное, кухня. И там кто-то есть…» — Белый, ты? — с радостным удивлением спрашивает Фархад, появляясь в дверном проёме. Солнце светит ему в спину, и кажется, что над гривой его волос сияет нимб, но даже это не мешает Саше заметить, как он поспешно оправляет серую футболку — словно только что её надел. Да и вообще, трудно поверить, что вычурный и выпендрёжный Фара приехал на день рождения в простой футболке. — Здорово, Фарик! — Приходится собрать все свои актёрские способности, чтобы притвориться, будто не ждал такой встречи. — Какими судьбами? — С утра прилетел на праздник, — поясняет Фара, быстро подходя к нему — и из объятий Коса Саша сразу перекочевал в объятия Фары, как переходящий приз. — Вот и приехал — помочь салаты порезать. Врёт. К сожалению, врёт. Авиакомпания, услугами которой пользуется Фара, очень жадная и совершенно не умеет хранить секреты своих клиентов. За небольшое подношение Саше поведали, что Джураев Фархад Гафурович прибыл в Москву аж два дня назад. И ведь не отзвонился, никак не сообщил, что он в Москве. Картина вроде бы яснее ясного, но для гарантии Саша решил завалиться к Космосу намного раньше назначенного времени. Убедиться. Проверить, чтоб точно не оставалось вариантов. И вот теперь никаких сомнений быть не может. — А ты-то чё так рано? — теребит его Космос. — Да ещё и без подарка, — укоризненно добавляет Фархад. — И без красавицы жены. — Харе возмущаться, пацаны, — миролюбиво поднимает руки Саша, переводя взгляд с одного на другого. Ох, какие ж они оба взъерошенные… Похоже, утро с пользой провели. — Дела были в центре, разрулил — и сразу сюда помчался, тоже вот… с салатами помочь. А Олька попозже будет, ей с утра чё-то поплохело. — Токсикоз? — важно нахмурив брови, говорит умное слово Космос. — А то. — Саша пристраивает плащ на вешалку. — Ещё какой… В общем, её Фил с Томкой заберут по дороге. А подарок будет от нас обоих, Оля мне бы не простила, если бы я без неё подарил… Вроде версия принята. Саша заметил, как Фара с Косом переглянулись, и мысленно усмехнулся: вот, а у них никогда не будет проблем с токсикозом. И даже непонятно, жалеть их или завидовать… — Ну так где салаты? — любопытствует Саша, демонстрируя готовность к труду и обороне. — Космос Юрьич всех перехитрил, Сань, он поварам «Узбекистана» жратвы на целую роту солдат заказал, — смеётся Фара, подмигивая. — Но кое-что мне всё-таки осталось. Так что я на кухню, — извещает он, вынимая из кармана джинсов резинку для волос, — а Кос пусть пока тебе свой дворец покажет. Господи, философ, охотник и джигит Фара смирился с тем, что его место сегодня — в кухне?! Полный конец света. — Саня! — будто услышав его мысли, оборачивается Фара. — Чтоб ты знал, на Востоке плов готовят только мужчины. Женщин к этому делу и близко не подпускают. Да, ну и квартиру себе Космос намутил. Всю мебель, оставшуюся от старых хозяев, он безжалостно выбросил, а потом скупил все самые дорогие и красивые ковры, которые нашёл в ГУМе, — плюс из Таджикии привёз несколько шедевров. — Этот Фарик подарил, — тихо сообщает Кос, указывая на центральный ковёр. — Да… — вздыхает Саша, разглядывая богато расшитые подушки, которыми пестрит комната. — Серьёзно ты, брат, увлёкся. — А чё? — пожимает плечами Космос, не поняв двусмысленности Сашиной фразы. — Ковёр на Востоке — это символ жизни… — Основательно тебя Фарик прогрузил, — качает головой Саша. — А стол где? — Нафиг он, тут скатерть-самобранку постелим — и поляну накроем. Совсем Кос ушёл в восточные традиции. Ещё немного — и точно примет ислам… В спальне центральным экспонатом является роскошная кровать с балдахином — благо высоченные потолки позволяют. Остальное — тоже сплошь музейные редкости: вазы, ковры, гобелен с непонятной арабской вязью. — Ни фига себе плакат к Первомаю. Чё там написано? — спрашивает Саша, ткнув пальцем в гобелен. — «Аллах красив и любит красоту», — совершенно серьёзно отвечает Кос. Бля, это уже совсем край. Саша разворачивается к Космосу и внимательно вглядывается в его глаза — точно не шутит? Сегодня же первое апреля. — Кос, а ты знаешь, что мусульманам обрезание делают? — даже слишком сурово интересуется он. — Знаю, — невозмутимо говорит Кос. — Меня предупредили. — И показали? — очень тихо уточняет Саша. — К чему клонишь? — хмурится Космос. — Заигрался ты чё-то, — взяв себя в руки, подводит черту Саша. — Ладно, а там что? А в третьей комнате — кальянная. Низкие восточные диваны, снова ковры-ковры-ковры — и по центру помещения красуется здоровенный кальян. Ещё несколько расставлены на полках. Музей, блин, курительного искусства. — Яблочным табаком сегодня побалуемся, Фара специально для нас привёз. Нравится? — с затаённой гордостью спрашивает Космос. — Постарался ты, — признаёт Саша, подавив порыв сказать «Твою б энергию — да в мирных целях». Всё-таки день рождения, новоселье. Зачем человеку праздник портить. — Душевно получилось, хвалю. Фарик, небось, в восторге? — Ещё бы, — сразу воссиял Космос. — Он мне советовал, как и что. — Понятное дело. И во всём твоём моральном облике видно тлетворное влияние Фарика… — на ходу доработал цитату Саша. — А это что там, напитки? — Ага, выбирай пока, — радушно приглашает Космос. — Я Фаре помогу на кухне. Пробормотав «Ну да, как же», Саша пристально изучает выстроившуюся на возвышении батарею бутылок. Через минуту он быстрым шагом заходит в кухню — ничего непристойного там не делается, Фархад прилежно нарезает лук огромным ножом, Космос философски созерцает содержимое открытого холодильника. — И вот то, что там, это всё? — удивлённо спрашивает Саша, опершись на дверной косяк. — Тебе мало?! — обомлев, вопрошает Кос. — Так гостей-то сколько будет… — Я не про то. Вы только бухло купили? — А что ещё надо? — приподнимает бровь Фархад. Ага, его совершенно не удивило, что Саша сказал «вы», хотя по легенде закупки делал один Кос. Не Штирлиц ты, Фара, не Штирлиц… — Сок, — объясняет Саша. — Лимонад, не знаю… У меня жена беременная и Макс за рулём! — Хорошо, что не наоборот, — хохотнул Фарик и лихо застучал ножом по доске, рубая лук на полукольца и раздражённо смаргивая слёзы. — Что они пить-то будут? — возмущается Саша. — Воду? — Бля. — Космос осторожно прикрывает холодильник. — Чё-то мы действительно не подумали. «Мы». И этот сдал себя с потрохами. — Так давайте подумаем, — предлагает Саша. — Время пока есть. — Можно зелёного чаю заварить побольше, — говорит Фара, отложив нож. — И охладить. — Как вариант, но его не все любят, — вздыхает Саша. Космос застывает, переводя настороженный взгляд с Саши на Фархада и обратно. Понятно, о чём он думает: отправлять в магазин Сашу — невежливо, послать Фару — тоже не комильфо, он типа гость, хоть Саша и не может отделаться от ощущения, что принимает участие в подготовке к их свадьбе. А сам Кос тоже не может идти, потому что боится оставить Сашу наедине с Фархадом. И Саша его прекрасно понимает. Он бы на месте Коса вообще Фару на коротком поводке держал… — Ладно, — вздыхает Саша, потыкав кнопки сотового. — Ща всё разрулю, коли больше некому… Алё, Макс, здорово. Едешь? Молодец, я вот на месте уже. Кос с Фарой тебе приветы передают. Будь другом, заскочи в магазин, купи там соков разных литров пять-шесть… И газировки какой-нибудь. Ага, наши умные друзья тут бухла накупили, как на выпускной, а про непьющих забыли. Возьми ещё банку гранатового, азербайджанского, он полезный… Не, не взрывоопасный, — смеётся Саша, подмигнув Косу. — Всё сделал, как договорились? Всё получилось? Ну орёл! Ждём. — Что за Макс? — любопытствует Фархад, вернувшись к резке лука. — А ты не знаком с ним ещё? — удивляется Саша, кинув сотовый на стол. — Вот и познакомлю. В службе безопасности у Фила пашет, второй год уже… Хороший парень, смышлёный, меткий, нервы — как стальные канаты. Думаю личным охранником его к себе взять. — Ты чего, президент — личную охрану таскать? — скептически интересуется Фара, как-то странно покосившись на Сашу, но тот не обращает внимания. Первое апреля — всё-таки день дурака, поэтому с давних времён сложилась традиция: на день рождения Коса надо непременно разыграть. И у Макса очень важная роль в этом розыгрыше, только он сможет с каменным лицом выполнить такую миссию и не заржать раньше срока.       — Я почтальона по дороге перехватил, — сообщает Макс, усаживаясь на ковёр возле Саши. — И вот, у него для Коса целых три телеграммы. — Давай сюда, зачитаю, — по-хозяйски распоряжается Саша, ему опять по умолчанию отведена роль тамады. Вся компания — Макс приехал последним — уже расселась вокруг обильно накрытой поляны, точнее, развалилась и разлеглась на подушках. «Возляжем, как древние греки, — обрадовался Витя. — Так больше влезает!» Кос с Фарой ведут себя прилично — но сидят рядом и постоянно то локтями, то коленками соприкасаются. «Да и ладно, — думал Саша, наблюдая за ними. — Что я, собственно, так взъелся? Только из-за того, что сам когда-то с Фарой был? Тьфу, что за хрень. Они оба мои старые друзья, пара красивая, хорошая. Может, они и в самом деле счастливыми будут? Может, так и надо? Пусть живут…» — Так, тут не по-русски, — удивляется Саша, под внимательными взглядами Оли и Макса распечатав первую телеграмму. — А, это просто латиницей… От Юрия Ростиславовича! Отец Космоса пропускает день рождения сына, потому что он на очередной конференции в Сан-Франциско. Зато какой-нибудь козырный подарок привезёт. Вторая, очень многословная телеграмма была от таджикских товарищей, подписали её Абдула-Нури и Далер. А вот третья… — Кос, да это же правительственный бланк… — восхищённо ахнул Саша, развернув её. — Да ладно. — У Коса челюсть об ковёр стукнулась. Фара только головой покачал — кажется, до него уже дошло. Оля тоже покосилась на Сашу с подозрением, а Макс молодец, ничем не выдал. Приосанившись, Саша начинает читать: — Уважаемый Космос Юрьевич! Вы — один из лучших представителей того поколения, чья нелёгкая молодость совпала со становлением новой российской государственности. Именно такие как вы молодые люди с умными головами и горячими сердцами являются надежной нашей многострадальной России. Мы верим в вас. В этот торжественный день я хочу поздравить вас с прекрасным праздником — днём рождения. Будьте здоровы, счастливы, вы нужны своей Родине. Искренне ваш… — Саша сделал долгую паузу, обвёл всех взглядом и провозгласил: — Искренне Ваш, Борис Ельцин. Все обалдело молчат, а Космос тянет дрожащую руку к бланку: — Сань, ты чё, правда, что ли? А откуда он про меня знает? Слушай, это чё, настоящее? Бланк настоящий, Саше помог его достать один знакомый депутат. Подлинность придали девочки из почтового отделения за коробку конфет. — Охренеть… — восторженно бормочет Космос, не в силах взгляд отвести от бумаги. «Поверил», — мысленно вздыхает Саша. Разыгрывать Коса всегда весело — он очень доверчивый, но потом немного стыдно, как будто ребёнка обманул. — Это надо на стенку повесить, — говорит Фара, заглядывая ему через плечо. Тоже решил не разочаровывать сразу, но Саша понимает — нельзя так, и поспешно кивает Пчёле. — А мы уже всё предусмотрели! — заявляет Витя и выуживает из целлофанового пакета застеклённую рамку. — Гляди, точь-в-точь по формату! Вот какие у тебя друзья догадливые, Косматый, гордись. — Братва, ну ничего святого! — огорчается Кос, поняв, что это был розыгрыш. — Да ладно, на стенку всё равно повешу, будет нашим с вами маленьким секретом. Так, между прочим, кушать давно подано, давайте жрать, пожалуйста!       Улучив момент, Витя подкрался к Саше, тронул его за рукав и кивнул в сторону кальянной — пойдём, дескать, потолкуем. Саша оглядывается — Кос и Фара сидят себе на коврах и внимают какой-то байке от Фила, ну вот и ладушки. — Чё думаешь? — интересуется Пчёла, когда они остаются наедине. — Куда катится Космос наш Юрьевич? — Знаешь, Пчёл, я думаю, что никуда он не катится, — честно отвечает Саша, вытянув сигарету из его пачки «Кэмела». — Я думаю, что у Коса на самом деле в кои-то веки всё хорошо, и не надо нам его трогать. — А эта клиническая азиатчина? — хмурится Пчёла, прикурив от его зажигалки. — Нездорово как-то. — Да наоборот, — пожимает плечами Саша. — Ты ж его знаешь. Он увлекающийся, да, ему интересно. Потом пройдёт, как все его заскоки… Пусть он лучше книжки читает и про ислам размышляет, это безопаснее, чем водку жрать с кем попало и по блядям шляться… Это был не в твой огород камень, если что! — спохватывается Саша, заметив, как Витя переменился в лице при упоминании женщин лёгкого поведения. — Ладно, — пожимает плечами Пчёла, рассматривая музей кальянов. — Что касается работы, тут ты прав, — тихо говорит Саша, выпустив дым в потолок. — Я Коса нагружу, есть пара мыслишек, и не отвертится он. Может, если его занять делом, то и времени на азиатчину ему не хватит… Но в Душанбе пусть летает, пусть проветривается там. Охота — это святое. — А работать он когда будет? — щурится Витя. — Разберусь, — обещает Саша, хлопнув его по плечу. — Пчёл, ну чё ты куксишься? Вижу, ты от меня другого ответа ждал, но я решил так. Хочешь — сам Косу мозги промывай, но на мою поддержку не рассчитывай. Он же счастливый сейчас, Вить… К чему его трогать? — Допустим, — помолчав, вздыхает Пчёла. — Как знаешь, Сань, как знаешь. Но мне кажется, что не кончится это ничем хорошим.

***

      В тишине слышно только, как щёлкают бусины чёток в руках Фархада, и этот звук, который Сашу всегда успокаивал, вдруг начинает дико бесить. — Фара… — начинает он, но Фархад резко перебивает его: — Саш, ты ведь мне как брат. Я тебе последнее отдам… — Фара, я люблю тебя как брата, — чётко, раздельно выговаривает Саша, краем глаза отметив, что Кос болезненно вздрогнул, но сейчас не до него. — Только личное есть личное. А дело есть дело. Какого чёрта?! Ну и деньки пошли, а. На фоне горящего Белого дома творится какой-то ад. Вчера Саша прилетел из Майами и получил два известия: что у Фархада полный аллес и что Олька рожает. Потом облава на офис, винтилово. Потом Бутырка, там и заночевали. Потом роддом с утра, а теперь — то, что должно было стать празднованием рождения сына, а вместо этого превращается в выяснение отношений. Хорошо, если до драки не дойдёт. — Значит, так. — Саша поднимается, словно это придаст его словам больший вес. — Наркоту в Москву я не пускаю. Скажешь родне — Белый в отказе. Пусть хоть бомбу кидают, мне пофигу. — Ох, брат! — качает головой Фара, и в его тёмном взгляде Саша видит всё то, что он уже обрисовал словами. Перспектива прекрасная. «Сначала они убьют меня, — говорил Фара. — Потом — тебя». Вот впилась им эта Москва, честное слово, чем их сбыт в Европе не устраивает? Почему они ставят такие ультиматумы, что бедный Фара прилетел в Москву такой мрачный, будто на собственную казнь едет? На самом деле понятно, в чём тут загвоздка. Родня Фарика заподозрила, что московские неверные слишком сильно влияют на Фархада, полностью контролируют его и перетянули на свою сторону с концами. Там о нём, небось, не меньше беспокоятся, чем Саша с Пчёлой — о Косе, но у Саши, признаться, ни разу не возникало порыва устранить проблему настолько радикально. А у них разговор короткий. Либо всё так, как им надо, либо в деревянный макинтош. И Саша согласился бы на их условия. Только ради Фары, но согласился бы, если б мог. Однако такой возможности ему Министерство добрых дел не предоставило. Секунду, две, три они с Фархадом смотрят друг на друга — и оба отчаянно надеются, что оппонент скажет: «Ладно, будь по-твоему», но такого, к сожалению, не может произойти. Остальные ребята помалкивают, вертят перед собой рюмки, тоскливо поглядывают на бутылку водки и выжидают, пока гроза закончится. — Фара, ты устал, — мягко говорит Саша, не отводя взгляда. — Отдохни, выспись. Поезжай… — И замялся на секунду — при Филе и Пчёле лишнего говорить не стоит. — …в гостиницу. — Я уйду, — жёстко отвечает Фара, и в его карих глазах полыхает такое пламя, что им можно сжечь не только весь офис, но и пол-Москвы. — Я уйду, но ты помни, что ты своего брата кинул. Ты кинул… — повторяет он, уже отвернувшись — то есть, поставив на Саше большой и жирный крест. Фархад хватает свой длинный плащ со стола и выбегает из Сашиного кабинета, одеваясь на ходу. — Да что ж такое… — шепчет Саша, с ужасом глядя ему вслед. — Фара! Фара, стой! Братья, чего сидите? Хоть проводите его! Вопреки Сашиным ожиданиям, за Фарой бросился Пчёла. За ним, недоумённо оглядевшись, вразвалочку двинул Фил с банкой красной икры в руках. Космос не шелохнулся, и Саша понял, что серьёзные разговоры сегодня едва начались. — Белый, послушай меня, — тихо говорит Космос, дождавшись, пока Саша чуть-чуть отдышится и присядет. — Только не заводись сразу, ладно? — И ты туда же? — сдвинув брови, вздыхает Саша. — Да ты послушай, брат! Это же выгодно! — почувствовав слабину, давит Кос. — Ты ни черта не знаешь, Космос! — повышает тон Саша. «Ты чьи интересы вообще отстаиваешь, наши или ваши, семейные?» — хочет он спросить, но опасно — могут слушать нехорошие люди. Да и так понятно, что интересы у Коса с Фарой уже общие. — Зато я считать умею! — вспыхивает Кос. — Мы колоссальные бабки теряем, Москва — это же порт пяти морей! Если мы не будем этого делать, тут же найдутся другие. Не такие чистоплюи, как ты. — Повторяю! — жёстко отвечает Саша, глядя на него в упор, и чувствует, как подступают слёзы бессилия. Не хватало ещё второго друга за день потерять. — Я не буду гнать наркоту в Россию. Только транзит. Всё. Теперь гляделки с Косом — и их Саша тоже выдерживает, но совершенно зря. Космос, разочарованно вздохнув, поднимается: — Ну как знаешь, — бросает он и разворачивается, чтобы уйти. Уйти к Фаре. Уйти насовсем, судя по всему. — Кос, — тихо говорит Саша ему в спину. — У меня вчера, вообще-то, сын родился. Космос оборачивается — и смотрит на Сашу уже совсем по-другому, так покаянно, так светло, будто не рычал на него минуту назад. Вспомнил, ради чего собрались, Косматый? — Лови. — Саша пасует ему рюмку на другой конец стола. Посидели, выпили, смягчились, поговорили о будущем Ивана Александровича Белова, и немного отлегло. Спазм в горле прошёл, слёзы ярости и злости отступили. «Пошло оно в жопу, это Министерство добрых дел, — думает Саша, глядя на Коса и вспоминая одомашненного Фару в уютной серой футболке. Таким Саша его видел только один раз — у Космоса на дне рождения. — Что я, из-за них брата предам? Его же действительно убить могут. И кто я после этого буду? Даже если оба выживем каким-то чудом — их с Косом поссорю, к гадалке не ходи. И на что это будет похоже, «не доставайся же ты никому»? Чё за Шекспир в конце двадцатого столетия… Не время для шекспиров». — А ты прав, — хитро прищурившись, говорит Саша Косу. — Чего Фару под пресс ставить… Давай так сделаем. Дадим ему килограммов десять для начала. Продажи пусть будут на нём, а нам он будет отстёгивать долю с доставки. И волки сыты, и овцы целы. Лады? — Саня!.. — выдыхает Космос, и в его глазах сияет такое обожание, будто Белов им подарил дом у моря и обещал быть свидетелем на свадьбе. — Вот это совсем другое дело, вот так и надо! Ну ты мозг! Вернувшись, Фил с Пчёлой застают их уже смеющимися — и с облегчением выдыхают. День рождения Ивана Александровича они празднуют долго, из офиса вываливаются в состоянии «Что это за странный запах? — Свежий воздух, сэр!». Саша рассаживает всех по машинам, снабдив трезвыми водителями из службы безопасности, а Коса оставляет напоследок. Хочется ему что-то сказать, но что? Как ему дать понять одной фразой, что Саша и знает всё, и ничего против не имеет, и готов помогать им с Фарой всем, чем только может, и намекнуть, что если Кос сделает хоть один шаг налево или обидит Фархада — Саша его лично на ремни порежет и не посмотрит, что друг детства? — Кос, — тихо зовёт Саша, положив руку ему на плечо. — Чё, Сань? — пошатнувшись, спрашивает Космос. Саша качает головой, не в силах выбрать нужную формулировку, и останавливается на самом простом варианте. — Скажи Фаре, что я прошу у него прощения, — говорит он. — Я ему завтра позвоню, но ты всё равно скажи. Космос только кивает и заключает его в объятия. Кажется, они поняли друг друга без лишних слов.       Космос отпирает дверь и заходит в квартиру. Все комнаты тёмные — и от этого пронзает холодный страх: неужели Фара настолько разозлился, что просто уехал в аэропорт и уже везёт своим басмачам отказ Белого? Но потом, принюхавшись, Космос чует запах благовоний, а прислушавшись — улавливает едва слышное, тонущее в мягких коврах бормотание Фары: он читает молитву. Фара сидит в гостиной в полной темноте, лишь отсвет фонаря из окна озаряет его лицо — смуглое днём, ночью оно кажется таким бледным. Губы плотно сжаты, невидящий взгляд устремлён в одну точку. Бусины чёток скользят в его длинных пальцах… — От кого угодно ждал удара, — тихо говорит он, — только не от него, Кос. Не от него. Как брат мне был. — Фара… — начинает Космос, но Фархад взмахом руки заставляет его замолчать. — Я знал, что он нас не одобряет, — почти шёпотом продолжает Фара, обернувшись к Космосу. — Ему не по нраву пришлось, что мы вместе. Но что он меня из-за этого под стволы поставит — даже вообразить не мог. Я никогда не мог себе представить, что погибну от рук своих же — и по вине Белого. А он решил меня убить, видишь. Он одного не понимает — что сам погибнет вместе со мной… — Нет! — Космос подбегает к нему, валится на подушки рядом с ним, прижимает его к себе крепко-крепко — Фархад не сопротивляется, но и не реагирует. — Послушай, Фара, я всё уладил. Я обо всём с ним договорился. Он даёт тебе десять кило товара — ты продаёшь их в Москве. Сам. Выручка твоя, с тебя только процент за перевозку. — Правда? — недоверчиво хмурится Фара, вглядываясь в его лицо. — Да. Всё железно, — кивает Космос и зарывается губами в его волосы. — Он так решил, я его убедил, всё в порядке. Он просит у тебя прощения, Фара, и говорит, что был неправ. — Как тебе удалось? — спрашивает Фархад, отстранившись. — Космос Юрьич, да вам надо было в дипломаты идти с такими способностями! — Ну… это было непросто, — усмехается Космос — как не пофорсить перед любимым человеком. — Но я справился. Так что всё улажено. — И я буду жить? — шепчет Фара, положив ладони ему на плечи. — Меня не убьют? — Никто тебя не тронет. — Космос целует его в лоб. — Пока ты со мной — я тебя от всех защищать буду… — Я тебе жизнью обязан, — очень тихо и очень серьёзно говорит Фара. — Теперь моя жизнь принадлежит тебе. Космос даже не знает, что ответить, ведь для Фары это не просто красивые слова, а очень ответственное и важное признание. Фара тут же подтверждает сказанное — взяв ладонь Космоса обеими руками, он бережно подносит её к губам. От его эффектных жестов иногда перехватывает дыхание. Хочется замереть и любоваться им… — Скажи хоть что-нибудь, — улыбается Фархад, глянув на Космоса исподлобья. И тут Космос понимает, что он сейчас должен сказать. Другого момента не будет. В апреле он предлагал Фархаду перебраться в Москву, но тот, как Космос и опасался, ответил отказом: ведь его бизнес и его клан в Душанбе. Чем ему заниматься в Москве? Семья не простит, если он бросит родных и уйдёт работать в Бригаду Белого. «И твоей наложницей я тоже не собираюсь становиться, — усмехнувшись, добавил Фара. — Я должен заниматься своим делом, уж прости». Космос и сам понимал, что похищать Фархада из родных краёв и запирать его у себя в золотой клетке — не вариант. Но теперь всё может перемениться. — Фара, если у тебя будет дело в Москве… — медленно, тщательно подбирая слова, говорит Космос. — Если ты будешь заниматься сбытом товара в России, ты ведь сможешь переехать сюда? Фархад, усмехнувшись, коротко целует его в губы. — Да, — кивает он. — Теперь да. — Ну наконец-то! — восклицает Космос и обнимает его. — Только это серьёзно, — говорит Фара ему в ухо, поглаживая его плечи. — Это действительно серьёзно, понимаешь? Если я буду жить с тобой, ты уже не сможешь ни налево сходить, ни жениться, ни всего прочего, что у обычных людей бывает. — Мне никого не надо, — бормочет Космос, прижав его к себе и чуть не плача от счастья — свершилось! — Ты — моя жизнь. Фара тихо и даже как-то удивлённо вздыхает: — Будто мыльную оперу озвучиваем. Пусти, Кос, а то я слезами радости тебе рубашку промочу… Знаешь, даже Ницше, и тот говорил, что есть два пути избавления от страдания: быстрая смерть и продолжительная любовь. — Мне второе больше нравится, — говорит Космос и, отстранившись, берёт ладони Фархада в свои руки. — Мне тоже, — смеётся Фара, погладив его пальцы — на фоне изящных пальцев Фары они кажутся такими большими и неуклюжими. — Мне тоже, Кос.

***

      Сотовый пытается запиликать, но Саша мгновенно выключает его. Подаёт трель городской телефон — Саша поднимает трубку и кладёт её рядом с аппаратом. Даже не сняв пальто, он садится в кресло и выкладывает на стол сначала свой пистолет, потом яркие, гладкие, изумительно красивые бирюзовые чётки. Фархад никогда не расставался с ними. В армии они всегда были при нём, сколько Саша его помнит. Даже после унизительного личного досмотра в Бутырке Фаре как-то удалось их сохранить — Саша не решился спросить, как он их пронёс. Они всегда были с Фархадом, пока он был жив. А теперь он мёртв. Его убили. Звонок Космоса застал Сашу в магазине, где они с Олей выбирали коляску для Вани, и Саша поначалу вообще не мог поверить в то, что сухо, отрывисто сообщал Космос. Фархад убит. Зарезан на колесе обозрения на ВДНХ. В кабинке был ещё один труп — коллега Фархада, приехавший из Душанбе. Какого хера они там делали? Героин передавали покупателям. Только те оказались не покупателями, а убийцами. Голос Космоса был так глух, холоден и спокоен, что это испугало Сашу ещё сильнее, чем страшная новость. Саша знал, что чувствует он сам: погиб его армейский друг, безмерно дорогой ему человек, с которым они когда-то были более чем близки; Саше очень больно, очень пусто, а ещё он в ярости и больше всего на свете хочет найти тех, кто это сделал, и перегрызть им глотки собственными зубами. Но что сейчас может твориться в душе Космоса, он даже представить не мог. «Это как если бы я Ольку потерял», — пришло в голову единственное возможное сравнение, и такую жуткую мысль Саша не решился додумывать до конца. У оцепленного колеса обозрения стояла карета скорой, а рядом с ней — двое носилок, на которых покоились под белыми простынями два тела. Возле одних застыл на коленях Космос — неподвижный, как изваяние, очень бледный и выглядящий не более живым, чем лежащий под простынёй Фархад. Заметив Сашу, Космос безмолвно отвернул край простыни — и Саша увидел, что после смерти Фархад остался таким же прекрасным, каким был при жизни. Только тонкий след от струйки крови возле рта намекал, что он не просто спит, что он уже никогда не проснётся. Саша ничего не мог сказать. Все слова мигом забылись, будто он никогда их не знал. Тогда он тоже преклонил колени возле носилок и замер, часто и тяжело дыша. Кос молча смотрел в мёртвое лицо Фархада и сжимал его холодную руку под простынёй. Саша дрожащими пальцами провёл по волосам Фары, дотронулся до его лба, пересчитал взглядом его чёрные ресницы. — Брат, мы их найдём, — хрипло пообещал Саша, положив руку на плечо Коса. — А толку? — мрачно спросил Космос и, с трудом поднявшись, куда-то ушёл. Осознание потери приходило к Саше постепенно, болезненными кусками, словно кто-то всаживал в него большие, холодные ножи. Всплывали в памяти отдельные эпизоды: вот, например, совсем недавно, в Бутырке, когда все уже улеглись спать, Саша бормочет: «Жена рожает, я на нарах…» — и лежащий рядом Фара похлопывает его по руке: «Не переживай, Сань, утром уже в роддоме будем, вот увидишь. Спи давай». Потом вдруг вспыхивала в голове неоновая строчка — надо позвонить Фарику, спросить, как прошла встреча с покупателями — и только потом доходило, что звонить больше некому и незачем. Потом в голове звучал голос Фары: «Если души не умирают, значит, прощаться — отрицать разлуку»… И каждый раз от этих приступов осознания небытия такого близкого и любимого человека скручивала адова боль, будто кровь превращалась в жгучий яд, разъедающий Сашу изнутри. — Фарик, — шепчет Саша, прижав его чётки к губам. — Фарик, Фара, ну как так… Как же так… И слёзы текут по его щекам. Только в одиночестве Саша может позволить себе оплакать друга — больше никто не должен видеть его таким. — Туда нельзя, никому нельзя! — слышит он испуганный, срывающийся голос Люды из-за двери — секретарша тоже от слёз охрипла. Фархад её словно гипнотизировал, и она часто провожала его мечтательным, восторженным взглядом. Кажется, Саша знает, кто там. Он быстро убирает чётки и оружие в ящик стола, неловко вытирает влажные дорожки на щеках ребром ладони. — Мне можно! — нагло отвечает Космос, и дверь распахивается. — Ему можно, Люд, — подтверждает Саша, шмыгнув носом. — Но больше никому, поняла? — Поняла, Александр Николаевич! Космос тяжело приземляется на стул напротив Белова. — Где его чётки? — тихо спрашивает он, навалившись широкой грудью на край стола. — У меня, — без каких-либо эмоций в голосе отвечает Саша. — Я отдам их его отцу, Гафуру, когда привезу тело в Душанбе… «Тело». Твою мать. Труп, то есть. Нестыковка какая-то. Жизнерадостному Фархаду совершенно нечего делать в одной фразе со словом «труп». — Отдай их мне, — требует Космос. — Не могу, — отказывает Саша. — Они тоже непростые, Фарик говорил, с ними какие-то семейные истории связаны. Их надо вернуть его родным. — А я ему чужой, что ли? — наклонившись к нему, говорит Космос. С ним что-то не так, причём не в душевном, а в физиологическом смысле, и Саша никак не может понять, что именно. Взгляд, мимика, жесты — всё очень странное и непохожее на того Космоса, которого Саша с пяти лет знает. Водкой вроде не пахнет. Наркотики, наверное. — Кос… — вздыхает Саша. — Что? — с напором спрашивает Космос. — Я с ним два года прожил, Сань, я его любил больше, чем жизнь эту грёбаную, он для меня был всем! А его убили, и убили его из-за тебя! Нашёл время для наезда. — Какого хера — из-за меня? — мрачно цедит Саша. Нет, конечно, он очень сочувствует горю Коса, но к ссоре сейчас совершенно не готов, ему нечем ссориться, в душе совершенно пусто. — Я сделал всё, что мог. Ты просил дать ему людей для охраны — я дал ему людей, но он отказался. Почему он так поступил — его дело, но я уже ничем не мог помочь… — Далер отказался, не он, — хмуро сообщает Космос. — Фара только передал мне его слова. Но я не про то, Сань, выслушай меня, ладно? Я про то, что ты отказался сбывать наркоту в Москве. Ты всё это на него повесил, а кто он тут такой? Никто, его никто и не знает, кроме нас, вот и решили, что случайный человек, что можно его… — Кос судорожно втягивает в себя воздух, и это больше похоже на всхлип. — Убить и ограбить. Если бы знали, что он — наш человек, его бы никто не тронул. Но тебе не хотелось, чтоб тебя считали торговцем дурью, так? И ради твоего, блять, светлого и чистого образа Фара погиб, Робин Гуд ты херов! — Кос! — резко повышает голос Саша. — Ты чё, совсем краёв не видишь? Фара был моим другом, моим братом, как ты, Пчёла и Фил! Я так же его берёг, как всех вас, так же… любил! — выплёвывает он слово, которое может сдетонировать, но Космос принимает его как должное. — Я с ним два года, два года, Кос, на границе служил, мы через такое прошли, что… Блять, как ты можешь думать, что я его предал? Что я ради себя позволил его убить? Да я бы умер за него, если б надо было! — Но ты живой тут сидишь! — орёт Космос, вскочив. — А он в морге лежит, в холодильнике, блять! Чё ты не умер-то, а? Саша, мигом воспламенившись, выдвигает ящик и швыряет на стол свой пистолет: — Ну давай, убей меня, если тебе от этого легче станет! Мне похер уже. Если считаешь, что я виноват в смерти Фары, — ты всё равно это сделаешь, рано или поздно… Пару очень долгих мгновений Кос переводит взгляд со ствола на Сашу и обратно, а потом вдруг валится на стул и закрывает лицо руками. Саша думал, что он разрыдается — но нет, с ним какая-то странная истерика, бесслёзная, как сухая гроза летом. Его просто трясёт, и кажется, что он пытается сделать вдох — но не может. Вскочив, Саша подбегает к шкафу, вынимает бутылку водки и рюмки. Еле-еле наполнив одну дрожащими руками, он пихает её Косу в руки. — Пей давай, — бормочет он, заставляя его сделать глоток. — До дна. Вот так… Дыши, Кос, дыши… Дышишь? — Дышу, — хрипло отзывается Кос, поставив пустую рюмку на стол. — Только зачем — не знаю. Саша склоняется к нему и крепко-крепко обнимает его сзади, стискивает его плечи так, словно пытается силой объятий передать ему всю глубину собственной боли и скорби, высказать всё то, что нельзя словами… Космос сжимает его руку на своём плече — и тут его наконец-то прорвало: слёзы полились. Это хорошо. Это правильно. Пусть поплачет, при Саше ему слёз стыдиться незачем, Саша ведь знает, каково ему. Саша молча укачивает его в объятиях. Кажется, это всё, чем он может помочь сейчас Космосу. — Я не знаю, Сань, — шепчет Кос сквозь слёзы. — Я дальше жить не хочу. Я не смогу без него. Эти два года… ради него всё… Просыпался — про него думал… Засыпал — тоже про него думал… А что теперь, Сань? Зачем? — Найдётся, зачем. — Саша вынимает из кармана носовой платок и аккуратно вкладывает ему в руку. — Пока — просто живи. Ради отца, ведь ты у него один. Ради нас, ведь без тебя и нас не будет… Не знаю пока, что я могу для тебя сделать, но если что-то могу — только скажи… Космос затихает на минуту, прижав платок к щеке, и Саша ждёт, что он скажет — «Да что ты можешь? Ты уже ничего не смог. Нахер быть Сашей Белым, если не можешь даже защитить тех, кого любишь?» И он будет прав, и это самое мерзкое. — Налей ещё, — говорит Кос. — Помянем. «А мусульман вообще поминают?» — мелькает в голове глупая мысль, но сейчас точно не до таких деталей. Они выпивают по четыре рюмки в полном молчании, без лишних слов, и понемногу становится легче, словно бомбу внутри наконец обезвредили. Тяжело так же, как было, но уже не рванёт. Только вот во взгляде Космоса — по-прежнему немой вопрос: какого хера ты так упирался, Белов, зачем ты Фару в такой ситуации бросил? — Ты не совсем прав, Кос, — тихо говорит Саша, повертев рюмку. — Боюсь, что всё было не так. Его не потому убили, что он был без нашей крыши, а как раз потому, что он был связан со мной… — В смысле? — спрашивает Космос, тревожно покосившись на него. — Это были профи, — поясняет Саша. — Киллеры. Дело не в том, что отморозки какие-то решили ограбить чужого человека, зашедшего на их рынок… — А в чём? Саша качает головой, хватает карандаш и как можно мельче пишет на листе бумаги: «Тут нельзя говорить. Могут слушать». Прочитав, Космос тщательно рвёт листок на мелкие кусочки и сжигает в пепельнице. Саша, одобрительно кивнув, закуривает, и Кос следует его примеру. — Саш, — говорит Космос, подняв на него глаза — и Саша видит, что они снова блестят от слёз. — Можешь сегодня со мной поехать? Ну, ко мне… Понимаешь, там… Я там не смогу один быть. С ума сойду нахер. Там он везде. Вещи его лежат… Голос его слышится… Когда я там один, без него был, я и так его всё время видел, а теперь уж… Короче, ебанусь я там. — Не вопрос, — кивает Саша, накрыв его ладонь на столе своей. — Конечно. Поехали.       — Так… — произносит Саша, оглядевшись. — Давай ты мне будешь говорить, где что, а я буду… складывать, что ли. Кос кивает. Он совсем расклеился, как только вошёл в квартиру. Сразу притащил из кальянной бутылку коньяка, сел на ковёр в спальне и припал к живительному напитку. Саша поставил на кровать раскрытый чемодан Фархада и замер, думая, с чего бы начать. — Сань, а чего теперь со всем этим делать? — уточняет Космос, уставившись на синий чемодан. — Ну как… — пожимает плечами Саша. — Оставь себе, что хочешь оставить… Остальное я в Душанбе отвезу. — Давай я с тобой поеду, — в третий раз говорит Космос, только теперь это уже звучит как мольба, а не как требование. — Нельзя, — повторяет Саша, открывая шкаф. — Нельзя, понял? Они меня, может, вообще у трапа самолёта убьют. Не потащу я тебя туда. Ты смерти ищешь? Твоя — точно не там. — Искать можно чего угодно, кроме любви и смерти, — выговаривает Кос, стиснув в руке чётки Фархада — всё-таки упросил Сашу хоть на время дать ему их. — Смерть и любовь нас сами находят. Саша переводит на него настороженный взгляд: — Это кто сказал? — Не помню, — пожимает плечами Космос и опрокидывает в себя ещё коньяка. Нехерово его Фара прогрузил. Восприимчивый Кос теперь нескоро очухается… Это оказалось тяжелее, чем Саша мог представить. Он помнит все рубашки Фары, которые висят в шкафу, особенно вот эту — сумасшедшего какого-то цвета, не то лиловую, не то фиолетовую. Помнит Фару в каждой из них, и отдельно от него они производят кошмарное, тягостное впечатление. — Эту оставь, — говорит Космос, заметив, что Саша складывает фиолетовую рубашку, чтобы убрать. — Его любимая была. — Хорошо, — кивает Саша, бросив её на покрывало с восточным орнаментом. — Он собирался переехать ко мне, — сообщает Космос, поднявшись, и подходит к кровати. — Мы думали, у него тут дело будет. Решили, что будем вместе жить. — У вас так серьёзно было? — вздыхает Саша, сняв с серой домашней футболки длиннющий чёрный волос Фархада. Опять слёзы на глазах выступают… — А ты думал? — хрипло отвечает Кос. — Два года, Сань, два, сука, года! Я только им дышал, всё для него делал, любил его… Любил больше всего в этом мире, слышишь? Целовал, куда он хотел. Ласкал, как ему нравилось. А теперь… Теперь всё, — его голос опять срывается. Саша хмуро наблюдает, как Космос сбрасывает свою рубашку и надевает вместо неё рубашку Фары. «Ох, беда», — вот и всё, что он может подумать. — Пойдём-ка накатим, — решительно говорит он, швырнув в чемодан тёплый шарф Фары. — Это он зимой приезжал, — комментирует Космос, возвращаясь к бутылке. — Ему тут зимой, ясен хер, не нравилось. Мы сразу договорились, что на зиму будем в Душанбе уезжать. Но прилетал всё-таки пару раз… Представляешь, как снежинки на его гриве смотрелись? Саша представляет, и от этого аж горло перехватывает. Потому что теперь он может это только представлять и никогда не сможет — увидеть. — Он этот шарф тут и купил да бросил у меня — зачем, мол, в Душанбе такая штука… — шепчет Кос, пока Саша наполняет стаканы. — Там ведь тепло, как в раю. И красиво, как только в раю бывает… Блять, Саня, как я его любил, если б ты только знал… — А я знаю, — мрачно отвечает Саша, промочив горло. — Знаю я. Думаешь, я его не любил? — Если б любил, не отпустил бы, — возражает Кос, шаря ладонью по ковру в поисках сигарет — Саша подталкивает к нему пачку. — Чё ты с ним разошёлся, если так любил? — Да потому что, Кос! — возмущённо восклицает Саша. — Сам подумай! Нам по двадцать лет было, когда службу закончили, я никто, босяк из Москвы, ни гроша за душой, в институт поступать собираюсь. И он, блин, из Душанбе. Чего мы друг другу предложить могли? Ничего, Кос. Нам тогда и в страшном сне не снились такие деньги, каких билет Москва-Душанбе стоил. Вот мы и разошлись, как в море корабли. Ни телефонов, ни адресов. Чтоб не тосковать друг по другу и не рваться без шансов на встречу. Чтоб друг друга не мучить… — Саша зажмуривается от нахлынувших воспоминаний — горе и коньяк делают их такими яркими. — А я всё равно по нему скучал, знаешь. Думал, после экзаменов найду его. В часть нашу позвоню, ну по армейским каналам там адрес, телефон добуду, приеду к нему, хоть обниму… А потом сам знаешь, что было. Как я к нему приехал бы? «Привет, Фара, на мне тут убийство висит, дай схорониться», так, что ли? А дальше… Закрутился, короче. Меня засосала опасная трясина, и жизнь моя вечная игра… — невесело пропел Белов и щедро плеснул им с Косом ещё. Космос молчит, подперев подбородок ладонью. Брр, совершенно безумная картина: Кос в распахнутой лиловой рубашке Фары, с намотанными на руку чётками Фары… Саша даже головой помотал, чтоб прогнать дикое чувство, будто перед ним сидит сам Фарик, только почему-то с внешностью Коса. — Ну, а в девяносто первом, когда встретились? — хмуро спрашивает Космос. — Что мешало? — Ты не поверишь — всё, — устало вздыхает Саша, привалившись к стене. — Семья. Бизнес. Министерство, мать его, добрых дел. Всё против нас было. — А я его к тебе ревновал, — сообщает Кос и делает приличный глоток из своего стакана. — Пиздец как ревновал, Сань, ты бы знал. Он рассказал мне всё… — Да, он честный. — И вроде понятно, что надо добавить «был», но язык не поворачивается. — Я в Бутырке чуть с ума не сошёл. — Пепел с сигареты Космоса падает на ковёр, Саша неловко размазывает его пальцем — остаётся серое пятно. — Я же видел, как ты на него смотришь, как он на тебя смотрит. Как все на него смотрят, блять! — Кос прижимает к губам бирюзовые чётки. — Он такой невероятный был, на него все смотрели и глаз отвести не могли… Помнишь, какой он красивый был в тот день? Рубашка эта вот… Он её ещё распахнул так, — Кос жестом показывает, что рубашка была так же расстёгнута, как на нём сейчас. — И вы все на него так пялились! Блять, я каждого был готов задушить, Сань, веришь?! — Верю. А он байки травил, — вспоминает Саша. — Рассказывал, как мы служили… Траву курили… На губе сидели… — И я по глазам его видел, что для него это живо, — шепчет Космос. — Что для него это всё будто вчера было. А уж когда он рядом с тобой спать лёг!.. Даааа, этот момент Саша отлично помнит! Как и то, что Кос по-хозяйски тянул к Фаре лапу с верхних нар. — Я всю ночь не спал, — признаётся Кос. — На него смотрел. И на тебя. Спите ли вы там вообще… — А чё мы ещё могли делать в камере, где народу, как сельдей в бочке, и свет горит?! — Хер вас знает. — Кос словно бы смутился. — Но… — Я бы не тронул его, даже если бы мог, — тихо говорит Саша, положив руку на плечо Коса. — Он ведь был уже твой. Насовсем. Это «насовсем» теперь звучит как приговор, поэтому на глазах Космоса опять выступают слёзы. Саша судорожно выдыхает, делает глубокий вдох, трёт глаза: — Что ещё надо собрать? Кос оставляет себе только какие-то мелочи. Сломанную зажигалку, старые резинки для волос, перчатки, трубку для кокаина. От одежды отмахивается, да и не так много её здесь. Саша любуется замечательной фотографией, украшающей тумбочку: Кос и Фара на соколиной охоте. Фара смеётся, глядя в камеру, и гордо демонстрирует птицу, сидящую на его руке, а Кос просто улыбается — он здесь даже серьёзным выглядит. — Это когда? — спрашивает Саша, указав на фото. — Год назад вроде, — отзывается Кос, припав к бутылке уже без посредства стакана. — Ты знаешь, он вот говорил: смерть — всего лишь одна из форм жизни… Но я чего-то никак не пойму, что он имел в виду. И спросить теперь, блять, не у кого. О да, Саша и сам бы мог составить целый список вопросов к Фархаду, если бы это не было таким бессмысленным занятием. Точно ли Фара простил ему тот отказ от продажи героина в Москве? Не держал ли на него зла за то, что выглядело как предательство? Понял ли, что есть третья сила, с которой Саша не может бороться, или винил его в самодурстве?.. Дома у Коса нет ни гитары, ни ситара, поэтому, когда свои слова заканчиваются и дело доходит до печальных песен, Саше приходится исполнять их акапельно. Обняв плачущего Коса, он поёт старые хиты любимого «Наутилуса» — и «На берегу безымянной реки», и «Разлуку», и «Чужую землю», и, конечно же, «Я хочу быть с тобой». Кос тихо всхлипывает, светят тёплым жёлтым светом бра на стенках, а на постели, в которой ещё вчера любили друг друга Кос и Фара, сиротливо лежит синий чемодан Фарика. «Где стол был яств, там гроб стоит», — всплыла в памяти строчка, и Саша даже не помнит, откуда она. Уже неважно. Саша, покачиваясь, возвращается в комнату после короткой отлучки в сортир, и картина, которую он видит, заставляет мигом собрать в кучу всё своё самообладание. Кос сидит на кровати возле чемодана, очень серьёзный и очень спокойный. На левой его руке всё так же висят чётки Фары, а вот в его правой руке — незнамо откуда взявшийся пистолет, и Космос внимательно вглядывается в его дуло, будто видит там ответы на все свои вопросы — «что дальше», «зачем теперь жить» и прочие, прочие, прочие. Это в кино в такие моменты произносят долгие, прочувствованные монологи, а в реальности всё куда проще. Саша быстрым шагом преодолевает расстояние до кровати, хватает руку Космоса и, быстро, решительно вывернув его кисть — Кос не издал ни звука, хотя ему должно быть больно — заставляет его выпустить оружие. — Не смей, — твёрдо говорит Саша, пнув пистолет в дальний угол. — Даже не вздумай, понял? Кос медленно поднимает голову — его глаза сейчас совершенно сухие, но зато в них такая тоска, такая боль и такой бескомпромиссный отказ от принятия дальнейшей жизни, что Саша не находит никаких слов для убеждения. Он просто обнимает Коса, и тот замирает, уткнувшись лбом ему в грудь. Саша гладит его взлохмаченные волосы, перебирает их, целует. Поднимает его лицо за подбородок и осторожно вытирает дрожащими пальцами влажные дорожки слёз. «Какая горькая память — память о том, о том, что будет потом», — слышит Саша голос Бутусова в своей голове.

***

      Много лет прошло, и Саша до сих пор не уверен, что он помнит из той страшной ночи, а что ему уже потом додумалось, померещилось, показалось. Проще всего считать, что он не помнит вообще ничего. И он надеется, что Космос, который был куда пьянее, тем более проснулся только с больной головой, без всяких воспоминаний. Саша не знает. Он очухался раньше Космоса и ушёл, не разбудив его. Они никогда об этом не разговаривали. Пусть Саша не был уверен ни в одной из картинок, проступавших на грязном стекле его памяти по мере прояснения сознания, после той ночи его передёргивало, как только он видел Космоса, и Саша постарался свести все контакты с ним к минимуму. Пытался себя заставить разговаривать с ним, как раньше, но не мог. Старался убедить себя, что в ту ночь просто хотел его утешить и успокоить, а то, что произошло дальше — недоразумение, несчастный случай, о котором надо забыть, но не мог. Отвращение к самому себе, подступавшее тошнотой к горлу, как только Космос появлялся в поле зрения, было непоправимым и обжалованию не подлежало. Оно было столь сильным, что, загружаясь с тремя единицами «груза 200» в военный самолёт на аэродроме в Кубинке, Саша отчаянно желал, чтобы в Душанбе его застрелили прямо у трапа. Казалось, что даже из деревянного ящика, возле которого Саша провёл четыре часа полёта, Фархад смотрел на него и говорил: «Ох, брат!» — поэтому всю дорогу Саша прижимал к губам его чётки, целовал их и просил прощения. Молчание было ему ответом. Саше пришлось уволить своего шофёра Володю, потому что тот с утра забирал Сашу от подъезда, в котором жил Космос. Расхристанного, похмельного, мрачного, с чётками Фары на запястье, да ещё и при чемодане. Сесть за руль Саша физически не мог — его привёз Космос, машина осталась у офиса, а вызывать такси было слишком опасно. Если бы Саша был Володей, то никогда не поверил бы ни в одно пристойное объяснение. Да и не дело это — перед водителем оправдываться. Благо тот оказался достаточно сообразительным и сам попросил расчёт. На его место Саша взял Макса. — Сань, — усмехается Космос, подбросив и поймав свою зажигалку, — а я чё-то вспомнил, как Макс впервые у нас появился. Я же вашу первую встречу своими глазами видел, помнишь? Вот тут сидел, — показывает он. — Ты такой важный был, а он такой потрёпанный… Ты ему ещё руку подал, типа как босс — вот так, — и выбрасывает в сторону Саши ладонь тыльной стороной вниз. — Чтоб твоя рука была сверху. Ну, я читал, что это типа психология, сразу показать, кто тут главный. — Да, — грустно улыбается Саша. — Дурак я тогда был и понтярщик, да? — Было такое, — признаёт Кос и смеётся. — Слушай, а с Максом же тогда паренёк какой-то был, — вдруг вспоминает Саша. — Вертлявый такой. Гарик, что ли, или как его там… Куда он делся? Я его потом вообще не видел. — Хер знает, — хмурится Кос. — Говорили, что у них кого-то чечены тогда порезали… Но триста лет прошло, Сань, не помню уже. А что? Саша и сам не знает, почему он вдруг вспомнил ничем не примечательного Гарика, но на секунду эта деталь показалась ему важной. Надо бы спросить Макса, что с ним стало. — Ладно, проехали, — пожимает плечами Саша. — Помню, помню ту встречу на Эльбе. А я как его увидел, сразу понял, что приму его к нам, прикинь. Он был чем-то на Фила похож… Свой такой. — Кто бы мог подумать, да, Сань? — подмигивает Космос. — Вон как всё повернулось. Да уж! Когда Макс переступил порог этого кабинета впервые, Саша точно никак не мог предположить, что через несколько лет будет отдаваться ему на заднем сидении своего джипа, засыпать и просыпаться с ним в обнимку, целоваться с ним в собственном кабинете. Смешная штука эта жизнь. И Кос теперь снова сидит рядом с ним, и они снова могут говорить на любые темы и находиться вдвоём. Правда, чтобы это стало возможным, Косу пришлось докатиться до самого дна. Фарик погиб, а Саша отгородился невидимым железным занавесом — и Кос начал искать успокоения в водке и кокаине. За несколько лет он превратился в совершенно невменяемого наркомана и алкоголика, его лечили от белой горячки в психушке, отец замучился искать для него врачей, гипнотизёров, знахарей и прочих шарлатанов. Первые подвижки в лучшую сторону начались только после того, как Кос чуть не погиб в аварии, влетев под мусоровоз. А выздороветь окончательно ему помог дальний родственник Людочки — дедок в глухой деревеньке, считавшийся колдуном. Кос провёл у него месяц, занимаясь тяжёлым физическим трудом, отпаиваясь настоями и отварами, дыша свежим воздухом и вкушая только натуральную пищу. Вернулся он другим человеком — загорелым, полным сил и пышущим здоровьем. Саша, до той поры не без оснований винивший себя в том, что проебал лучшего друга, вздохнул с облегчением, а Люда, влюблённая в Космоса Юрьича сверх всякой меры, повисла у него на шее, рыдая от счастья, и теперь не отпускает Коса от себя ни на шаг. И правильно. — Кос, — тихо спрашивает Саша, отодвинув бумаги Фонда — уже понятно, что сегодня он ими заниматься не станет. — А ты сейчас счастлив? Космос замешкался с ответом — вынул сигарету из Сашиной пачки, прикурил, выпустил в потолок тонкую струйку дыма… Саша его не торопит. Спешить некуда, всё равно без Макса он никуда не пойдёт. — Знаешь, я после всего ту квартиру закрыл, — говорит Космос, глядя невидящими глазами куда-то вдаль. — Просто запер дверь и ушёл, к папе вернулся. А та квартира так и стоит. С коврами, с кальянами, с его рубашкой на кровати. Я туда редко прихожу. На его день рождения, на день его смерти. В остальное время — только когда совсем херово станет. Там кажется, будто он сейчас придёт. Саша молчит. Ему нечего сказать в ответ на это признание. Он только очень надеется, что Космос видит там лишь Фархада. И от него самого в тех увешанных коврами стенах ничего не осталось. — Вот там я был счастлив, — завершает свою мысль Космос. — После такого я и в раю счастливым не буду. Только если меня там он ждёт. — Он ждёт, Кос, — отзывается Саша, потерев лоб. — Он ждёт. Я знаю.

***

      Во дворе светло, как днём, хотя уже глубокая ночь: брызжут серебристыми искрами фейерверки, освещают себе дорогу подъезжающие автомобили. Пчёла и Кос встречают гостей у порога — а их великое множество, все хотят поскорее поздравить новоиспечённого депутата Госдумы Александра Белова с победой на выборах. Виновник торжества уехал за женой, так что все тяготы гостеприимства легли на плечи его верных соратников. Пчёла присосался к бутылке коньяка, будто помрёт, едва в его организм перестанет поступать горючее, а Космос настроен серьёзнее и не собирается начинать, пока не приедет сам триумфатор. — Вот оно, счастье, — говорит Пчёла, спровадив в штаб ещё одну партию гостей. — Красота, — кивает Космос, мечтательно улыбаясь. И вздрагивает, как от удара: за спинами очередных прибывших, которые спешат к крыльцу, ему вдруг почудился очень знакомый, родной силуэт. Распахнутое пальто, длинная грива густых, тяжёлых чёрных волос, даже чётки в руке успел разглядеть! «Приехали, — изумлённо думает Космос, зажмурившись. — Ведь не пил сегодня. Не нюхал уже неделю. Что за чертовщина?!» Конечно, когда он открывает глаза, галлюцинация исчезает. Или это был не морок? Вдруг он и в самом деле пришёл с того света, чтобы быть сейчас с ними? Он был бы так рад за Саню! Космос живо представляет себе, как Фара обнимал бы Белого после объявления результатов, как тот смеялся бы от счастья, вцепившись в его плечо… И сейчас они стояли бы тут вместе, любуясь фейерверками, и Фара, улучив момент, ласково сжимал бы ладонь Космоса в своей. Космос даже услышал его смех — не ушами, а душой, и заныла, засвербила старая рана, о которой он никогда не забудет, даже если сто лет проживёт. Сунув руку в карман пальто, Космос поглаживает холодные бусины своих малахитовых чёток — с ними он до сих пор не расстаётся. Хорошо, конечно, что Люда так счастлива, приятно быть причиной её счастья и замечательно, что она запомнит этот день не только как день победы на выборах, но и как день, когда Космос предложил ей стать его женой. Может, пора, наконец, открыть ту квартиру? Раздать друзьям ковры, оставив только тот, что подарил Фара. Открыть в доме напротив ресторан восточной кухни, назвать его именем Фархада. Приспособить там кальяны, повесить гобелен из спальни… Теперь эта квартира пригодится им с Людой для новой жизни — Космосу кажется, что Фара одобрил бы. Космос носил по нему траур долгие годы и многократно пытался присоединиться к нему, не связываясь с унизительным и трусливым методом суицида. Раз пять лет не получалось, может, не судьба ему сейчас умереть? Может, пора и о жизни подумать?.. Во двор въезжает ещё один автомобиль, и Пчёла щурится, вглядываясь в его тёмный силуэт: — А вон, кажись, и Сашка, да? Не вижу… — Ага, — вынырнув из своих мыслей, кивает Космос. — Бедный Макс, весь день мотается… Странная они пара, Саша и его охранник. Но им виднее, вдруг и в самом деле хоть у них всё сложится? Непонятно, правда, каким образом, но рискнуть стоит. Космос немного завидует им, но за Сашу искренне рад — Белый кажется таким влюблённым, будто ему снова шестнадцать. Если их чувства хоть на десятую долю так сильны, как были когда-то у него с Фарой — это уже счастье… — Макс, ты чё, один? — удивляется Пчёла, поняв, что из автомобиля, стоящего перед ними, никто больше не собирается появляться. — Он меня отпустил, — говорит Макс, быстро приближаясь к ним. — Сказал, они с Ольгой сами приедут. — Одни? — возмущается Витя. — Без охраны? Как это? Макс своего босса и любовника разве что в туалет не сопровождает, хотя Кос в этом не уверен — может, и туда с ним вместе ходит. — Макс, ты чего, обалдел, я не понял? — спрашивает Кос, и тут Макс выхватывает из кармана руку с ножом. Острое, холодное лезвие входит в грудь Космоса легко и быстро — он даже толком не успевает понять, что произошло. Просто падает на снег от удара. Окружающий мир стремительно сворачивается в пустоту; левую сторону груди нестерпимо жжёт, а по венам бежит жуткий холод. Цепляясь за осколки ускользающего сознания, Космос слышит страшный хрип — так хрипят, если перерезано горло, и понимает, что Витя тоже убит. «Так я убит? — удивлённо думает он, глядя в ночное небо. — Ну, наконец-то. Саша сказал, что знает — он ждёт меня там».

***

      Застыв у парапета смотровой площадки на Воробьёвых горах, Саша обводит невидящим взглядом раскинувшуюся перед ним Москву — вот Лужники, вот сверкают купола церквей Новодевичьего монастыря… Люди вокруг фотографируют эту красоту, смеются, говорят. А он уже никогда не сможет ни радоваться тому, как прекрасен мир вокруг, ни смеяться. Даже говорит он с трудом, заставляя себя, и голос чужой. Незнакомый. Он теперь просто призрак среди живых. Здесь они давали клятву. Они четверо. Он сам. Космос. Пчёла. Фил. Никого не осталось в живых, все мертвы, все убиты. За одну ночь Саша потерял всё. Вместе с верой в людей и с тем неожиданным чувством, которое придавало ему сил и давало желание жить и бороться последние полтора месяца. — Макса, за что? — беззвучно спрашивает он, как будто теперь, после смерти, Макс ему с того света что-то ответит. Макс молчит, зато в памяти вдруг всплывает картинка из далёкого прошлого: горы, алое закатное солнце, озаряющее смуглое лицо Фарика, его прищуренные от яркого света карие глаза и голос, переводящий слова чабана. «У справных хозяев и волк станет настоящим другом. А у плохих — даже из домашнего щенка вырастет дикий зверь». — Неужели я настолько плохой хозяин? — шепчет Саша. — Что я делал не так? В чём был неправ? Уже неважно. Саша выполнил свой долг, он отомстил, холодно и жестоко, без эмоций, без гнева и ярости. Он ничего не чувствовал, когда стрелял в Макса. Вообще ничего, словно Макс был не человек, а мишень в тире. Быть может, так было потому, что Макс умер для Саши сразу после того, как Введенский подтвердил его предательство, но это лишний раз доказало: Саша — живой мертвец. Ему нечем жить дальше. Ни сил, ни целей, ни желаний у него уже не осталось. — Клянусь, что никогда… никогда никого из вас я не оставил в беде, — повторяет Саша священные слова — и кажется, что тени друзей окружают его. — Клянусь всем, что у меня осталось… У него осталось только одно. Семья. Оля и Ваня. Лишь поэтому он до сих пор жив — он не может уйти, не убедившись, что они в безопасности, и не взглянув на них в последний раз. Но сначала он должен попрощаться с теми, кому давал клятву много лет назад — здесь, над рассветной Москвой. И эта клятва осталась нерушимой. Значит, не такой уж никчёмной была жизнь… — Клянусь, что никогда не пожалею о том, что был вашим другом, — шёпотом говорит Саша, и слёзы снова жгут глаза — странно, что он ещё может плакать. Наверное, просто ветер. — И никогда не забуду вас, братья. Сняв часы, он разбивает их о парапет и швыряет куда подальше. Время для него остановилось.