***
Ла-Кондамин, словно цитрусовой глазурью, щедро залит обжигающим закатным светом. Шарль проникает в одну из тихих комнат ветхого общежития на побережье лишь к вечеру, садится на край старой кровати и, беззвучно любуясь видом, снимает со спящей Вив туфли. Он мог бы купить ей мир. Перспективный пилот Скудерии. Амбассадор Армани. Но по пути покупает только ее любимый торт в кондитерской неподалеку. Бросает авто за несколько улиц, прогуливается по серым скалистым трущобам пешком с тортом в руке. Дурачок. Рядом с этими незамысловатыми поношенными черными лодочками 37.5 могла бы лежать Вселенная. Но сейчас лежит только килограмм бисквита с молочной прослойкой. И Вив рада ему как Вселенной. — Шарль… — Вив улыбается, открыв глаза и моргнув пару раз; просыпается скоро, словно почувствовав его приход или запах десертного крема сквозь плотный коробочный картон. — Что тебе снилось, Вив? Ты выглядела счастливой. — Шарль… — Снова хриплым от сна голосом тянет она, прячет лицо, закрывая руками — боясь, что он видит её такой — наверняка растрепанной, отвратительно краснокожей и помятой, совершенно не привлекательной. Ша-р-ль. Слишком мягкая ША и такая обломная, грассирующая ЭР в середине. А после снова безумно чувственная ЭЛЬ. Сплошные неудобства. Одни контрасты. Для маленькой девочки Вив.Charles
Его имя звучит внутри нее, бьётся пульсом, она записывает ему пожелание удачи в грядущем тренировочном заезде, а потом толкает в себя пальцы, судорожно шепча лишь это самое неординарное из всех ординарных, тягучее как растаявший ирис имя: Шарль. Шарль. Шарль. Ясное небо скоро взрывается красными огнями феррари. Взрывается под её веками. Вив засыпает с блаженной улыбкой. И по счастливому стечению обстоятельств — так же просыпается. Улыбающейся и снова голодной. До всего. До него. До себя с ним.***
Она пахнет пенным морем, но не тем, что слышится на палубах роскошных яхт, к которым привыкло его окружение. Так чужеродно и странно, как пахнет недорогая туалетная вода в средней французской лавчонке. Или дешевый порошок — подобием колючей свежести каких-то там несуществующих лугов. А они с Вив болезненно существуют. Происходят прямо сейчас в этом непонятном лете. В этой загроможденной комнатушке. На той двуспальной кровати. На этом несносном деревянном стуле — одном на двоих. И от этого в душе (если все это не сказки, и она и в самом деле есть) расплывается покой и что-то похожее на негромкое счастье. Она пахнет его первой победой. Раскалённым асфальтом больших свистящих трасс и стыдливым шепотом досадно мелких переулков. Ладонями, липкими от апельсинового сока, и вырывающейся из бутылки струей шампанского. И еще молоком. — Роды, конечно, полный отстой. Но результат прикольный. — Делится впечатлениями Вив. Маленький карапуз в углу заинтересованно изучает протянутую ему красную модельку и упоенно сосёт свою соску. — Ему рано машинки, Шарль. — Смотри, как он заинтересовался. — Похоже, тоже станет гонщиком, Леклерк. И надерёт кое-кому задницу. Вивьен прищуривается, обвивая горячую шею Шарля. Эти непослушные светлые кудри, тонкие лодыжки, белесые нежные волоски на предплечьях. Очаровательная смерть понарошку. — Ложку за маму. За папу. За брата. — Вив точно издевалась, заставляя его употреблять приторные калории, у него ведь режим. У её сына такие же бесшабашные кудри. Натуральный ангел с рождественских открыток. След его папаши простыл, едва Вив вынесла из туалета тест. Вивьен не любила говорить о нем, а Шарль не спрашивал, видел только пару раз мельком. «Как же так, Вив? Моя дорогая Вив…». Леклерк касался ртом ее виска, держал её невесомую на коленях, обнимал за талию и ел с ложки ее любимый сладкий торт, который в моменте стал отдавать дижонской горчицей. Вив же жевала и молча щурилась от света и удовольствия, причмокивая. А за их спинами светленький малыш в кроватке непонимающе брыкал пухленькими ножками. Отчего-то Шарлю было не по себе — хоть он и осознавал, что ангелок еще совсем ничего не соображает. Его мама совсем как он болтала ногами и, бесстыдно облизав ложку, сказала, что хочет на качели. Шарль усмехнулся, кивнул, убрал с девичьей верхней губы сливки. Но в глазах темноволосого принца всегда оставался горчичный оттенок немого вопроса: «Почему всё так, Вив?». А что бы она ответила, задай он его вслух? Что-то вроде: «Я не могла ждать тебя вечность»? Возможно. Возможно, им не хватило всего каких-то пары заездов, нескольких Гран-при, сезонов, карьер или жизней… или всего-навсего одного слова. Главного слова. Которое всегда висело в воздухе, но никогда и никем не произносилось вслух.***
— Я сейчас чувствую себя самой отвратительной преступницей на свете. — Брось, никто ничего не узнает. Я оставил машину в другом квартале, а Шарлотт взяла еще один курс в университете, загружена учебой. Вив закатывает голубые как море, очень умные глаза. — У сына может быть аллергия, Шарль. Это торт. Это запрещенка. Плевать она хотела на его трудности и его женщин. Что, на самом-то деле, одно и то же. Леклер не думал об этом. Он вообще ни о чем теперь не думал — кроме такого навязчивого, наркотического аромата ее кожи, искусных точеных лодыжек и удивительной нежности рук. Она постоянно стирала в холодной воде — но её руки … ее ладони навсегда останутся для него самыми необыкновенными на свете. Бархатными, мягкими, обещающими покой. Будто всё это наглая правда — кормящие матери сумасшедше пахнут сексом. Сегодня пахла Вив особенно вкусно. Сладко. Так, что Леклеру сносило башню напрочь и он не мог больше сдерживаться ни секунды. Этот полумесяц на ее животе — ужасный шрам от кесарева. У нее оказался слишком узкий таз для генов ее случайного любовника. Кривоватая линия выше лобка как напоминание об ошибках прошлого — холодит улыбкой безумного Джокера. Вив говорит, что позже сделает здесь татуировку. Но Шарль любит его. Обводя шов пальцем, чуть нажимая. Любит. Внимательно разглядывает. Всякий раз как в первый. Обожает. Жалеет, но восхищается. Разве такое возможно? Поразительно. Леклер любит. Когда Вив просит пожилую донью — соседку по этажу — посидеть с ребенком. Когда он своими длинными красивыми пальцами снимает с Вив тонкий цветастый сарафан.***
Рубец ярко розовый особенно отчетлив на смуглой коже. Леклер прижимает темную голову к загорелому животу Вив — она вздрагивает, предсказуемо покрывается мурашками. А он лежит и смотрит как красное солнце в оконной раме неудовлетворенно шипит и безнадежно тонет в море. У всех есть свои ошибки. Но не у всех они закрываются татуировками. — Подай простыню, я не хочу чтобы ты смотрел. — Ты можешь родить еще хоть пять детей и все равно быть потрясающе красивой… Но лучше не надо. — Рожать? — Быть такой красивой, Вив. Я, наверное, буду ревновать. Вив смеется. Но деланно. И даже грустно. — Мой ближайший любовный план только вон тот восхитительный блондин-монегаск, Леклер, в комнате напротив. Бояться нечего. «Если я с кем-нибудь тебе и изменю…». Так много прикосновений, которыми можно пытаться насытиться, но которых в результате всегда будет не хватать. Переплетения, заломы, вздохи-стоны. Милые зефирные ямочки. Ягодные полные губы. Фломастер на подушечках пальцев.Вив — такая Вив.
Непредсказуемая и до потери сознания необходимая. Какого-то-черта-настолько-нужная. Точки Морзе. Зелёные как зелёнка и розовые как фукорцин. — Что это? — Шарль приподнимает ее кисть, рассматривая чудные шифровки. — Мы пытаемся раскрашивать картинки. Черепашки, одуванчики… — Модельки рано, а раскраски, значит, нет? Ты смешная, Вив. — Я приучаю ребенка к прекрасному. — Я тоже. — Это цвет крови. Опасность, Шарль. Жюль мёртв… Ты же помнишь. — Она говорит тихо и вкрадчиво, боясь собственных слов. Иногда снов. Всегда — прямых трансляций со спортивных каналов. — Вив, помолчи. — Ужасная чепуха, прости. С Юпитером ничего не может случиться. Никогда. Вив извиняется коротким поцелуем в сладкие губы. Торт им проигрывает. Шарль отвечает, увлекает, не дает отстраниться.Своенравная Джада. Благородная Шарлотт, играющая на фортепиано. Её влиятельный отец.
И она — Вив — его вечное теплое Средиземное море. Парное молоко. Убежище. Бухта. Венера. А он, наверное, её Юпитер. Так она говорила, обводя языком его кости. А он соглашался. Ему нравилось соглашаться. Он этого хотел. По-настоящему. Соглашаться, а не идти на компромисс. Не подписывать контракты. Не назначать свидания. Принцесса пиратского Диснея, въехавшая в его расписанную жизнь на разрисованной доске. Проблема ведь в том, что никто из них уже не катается на скейтах. Да. Проблема в том, что всё уже куда серьезнее. А улицы родного Монако, проклятье, в мгновение стали настолько широкими, что они с ней умудрились потеряться. И вроде бы нашлись, но ни один не знал что с этим, собственно, сейчас делать. Никто не верил в него так. Никто не принимал его таким.***
Вив жмется к Леклеру, бросая взгляд на его массивные наручные часы. — Мне пора за малышом, кормить пора. Она словно оправдывается. Будто просит прощения. Шарль хмурится, ловит ее руку, целует — ответные смешинки в синих радужках кружатся как пылинки в свету. Нет, он никогда не поступил бы с ней так, как этот ублюдок. Он бы её уберег. Определенно. Все принцы крайне благородны с теми, кто им нравится. Шарль с кровати наблюдает, как худая фигурка облачается в цветы и сатин, потом одним махом собирает тугие кудри в пучок, выходит в коридор. Из его воздушной диснеевской феи становясь снова чьей-то блеклой соседкой-молью, одной из сотен, с сутулыми плечами, растяжками и грузом проблем матери-одиночки. Шарль не знает, о чем он сожалеет больше — о том, что у этого одуванчика уже есть ребенок или о том, что этот ребенок не его. Так все наверное было бы гораздо проще. Сейчас тяжело. Ему всего 22. И (какого-то хера) это не его ребенок.***
В открытое окно небольшой комнатушки с рассохшимися половицами влетали запахи только что выловленной, еще трепыхавшейся неподалеку рыбы, тины с сетей и какофонии кипящих блюд с соседских кухонь. — Когда-нибудь ты переберешься в Монте-Карло. — Он обещает больше себе, чем ей. Однажды у него получится уболтать вредину Вивьен и её взбалмошные кудри. Однажды он сам этого захочет. — Здесь лучше, Шарль. Здесь я будто в тени. — Здесь юг, Вив. Тут жарче. — Да, в самом деле. Жарко. Когда ты приезжаешь, Le Roi Soleil. Одной половине Шарля безобразно нравится, когда она так говорит. Но вторая — вторая половина заставляет его голову разрываться от ненависти. Шарль ненавидит себя. Эта рыбацкая рабочая коммуна как изнанка пафосного до неприличия региона выглядела чьей-то насмешкой — но Леклеру удивительно нравилось здесь бывать. Нравилось пережидать здесь ливневые циклоны. Свое дурное настроение. И период экзистенциальных депрессий, когда накатывали мысли о том, что он полное ничтожество. Любой успешный человек переживает такое регулярно. Но помогая тому, кому хуже — ты возвышаешься. Отсюда ведь его любовь к различным благотворительным фондам. Но отражаясь в обожающих тебя глазах Бэмби — ты вспоминаешь, как охеренно ты крут. Отсюда ведь его любовь к ветхим общежитиям и изнуряющему жарой югу. Шарлю нравилось наблюдать за Вив, слушать ее смех и рассказывать ей всякое, ненужное и дурацкое, но видеть, как жадно и трепетно она слушает. Нравилось смотреть, как она притаскивает еду в кровать и с аппетитом поглощает. Шарлю не нравилось понимать, что этот торт — её завтрак, обед и ужин. Шарлю не нравилось знать: Он — тот кто кормит её, но никогда не питает. Трахать ее и знать, что Он тот, кто всегда забирает больше, чем даёт. Ему нравилось быть её солнцем, но не нравилось, уходя, обращать Вив в слепоту. Шарль ненавидел себя за слабость, что всегда равнялась изумительной жестокости. Неоформленной в талантливом мозге как факт, но ежесекундно бьющейся веной на виске. Но ведь он тот, кто обязательно уберёг бы ее. Да. Точно. Почти Мессия. Темноволосые принцы обязаны спасать свой народ. Оберегать, защищать, сохранять.***
ППА как единственная возможность уберечь её или себя скатывается скудной горькой слюной по пересохшей гортани. Следы спасения остаются на сероватом постельном белье.***
Вив снова стирает в холодной воде. Наверно всё-таки нужно привезти в эту дыру стиральную машину.***
«Go, baby. Go» Шарлотт пишет в своей инстаграмной истории на фоне красного болида. И ставит сердце.