Сумасшедший

***

      Родинка сумасшедший. Спортсмен понял это ещё тогда, когда его привёл один из воспитателей. Он покачивался на длинных спичечных ногах и смотрел с нескрываемым нахальством. У него странные глаза, почти такие, как у Сиамцев, только золотые. В пятнышках. Всё его тело покрыто пятнами родинок, от совсем незаметных розовых, до чёрных. И он без обуви. Плоские ступни, с жёлтыми ногтями и мелкими белыми шрамами на коже, выделявшиеся на фоне грязи. Спортсмен решил, что он точно больной на голову.       Дальше это только подтверждалось. «Художничек», как Спортсмен пренебрежительно его называл, вставал раньше всех и ложился, когда все видели сто пятый сон. Всё бы ничего, но от него постоянно пахло краской, побелкой и ещё какой-то дрянью. Приходилось весь день проводить вне Хламовника, чтобы треклятый запах выветрился. Родинка иногда таращился на вожака, стоя напротив его кровати. Спортсмен знал, потому что однажды проснулся, но Родинка, кажется, не заметил. Ночью его глаза становились совсем совиными, как у Вонючки. Большие золотые монеты, чернеющие пятнами. Жуткое зрелище. Спортсмен думал, что именно такой взгляд у леопардов, притаившихся среди крон деревьев. И только золотые глаза видны, поблёскивающие, предупреждающие       С Родинкой не получалось так, как с другими мамашиными детками. Хотя бы потому, что он не был ничьей деткой. Наружний, но не домашний. Уличный. Он шарахался от воды и постоянно чесался, иногда до крови. Грязь на его теле была толщиной в три сантиметра, а на раскладушке после оставалась горка земли. Никакое сравнение с чистыми новичками. Он отвечал на оскорбления, не отмалчивался, как прочие новички. Глаза в глаза, издевательская усмешка и дурацкая кисточка за ухом. Родинка умел драться, практически на равных со Спортсменом. Хотя его тощие ручонки точно ничего не могли сделать ему: мускулистому, похожему на участника боёв без правил. Но однажды Родинка опрокинул его и придавил грязной ногой грудную клетку. Странно, но этого оказалось достаточно, чтобы стало трудно дышать. С таким безумным видом давил, что у впечатлительного Плаксы случилась истерика, а Спортсмена прошиб холодный пот. Родинка сумасшедший. Его давно пора в психушку, там, в Наружность.       Ночью Родинка куда-то уходил. Спортсмен не знал и не горел желанием последовать за ним. Ну к чёрту. Охота таскаться за психами. А утром весь Дом содрогался, кто от смеха, а кто от ярости. Выйдя за территорию Хламовника, ближе к столовой, он увидел двоих карикатурных людей, фиолетового и красного, с петушиными клювами и гребнем. Они, похоже, дрались. Над их головами написано что-то непонятное, кажется, задом-наперёд. Позже он выяснил, что там было «ПЕТУШИНЫЕ БОИ». Он догадался, что это Родинка. И нарисовал он Черепа и Мавра. Идиот. Спортсмен не боготворит старших, но сделать такую нелепость может только человек, который не дружит с головой. Или застрявший в детстве. Спортсмена совсем не волнует, что Родинка взрослее него, ближе к старшим.       Родинка, смеясь, ходит по битому стеклу, оставляя за собой красные следы крови. Смеётся громко, хрипло, до срыва голоса, сгибаясь пополам. Трясутся плечи, крупная дрожь бьёт тело. Кажется, что он сейчас посыпется битым стеклом, как тот, что под ногами. Родинка идёт и смеётся. Спортсмен думает, что его горло порвётся, как старая кожа, разойдется по швам. Спортсмен спрашивает, какого чёрта он делает. — Так я чувствую себя живым. Живым. Понимаешь? Ж и в ы м, — произнёс по буквам Родинка, вытирая слёзы. Спортсмен сказал, что он псих. Родинка осклабился и ткнул пальцем в кровь под ногами. — Жизнь — это не когда ебучее сердце бьёт грудную клетку так, что скоро вылетит к чёрту. Это херня. Жизнь это когда больно. Так больно, что кожу содрать хочется. Понимаешь, Спорт? Понимаешь? — смотрит жёлтыми монетами глаз на Спортсмена, с чем-то, похожим, на надежду. Тот отступает на шаг. Под этим взглядом хотелось убежать. — Ты больной на голову. — Не понимаешь… — грустно сказал Родинка, опуская светло-жёлтую шевелюру, с колючими как сено волосами. Крутит в длинных грязных пальцах кисточку, которую вытащил из кармана заляпанных краской шорт. — Не понимаешь… — повторил ещё тише. — А знаешь, почему я это делаю, Спорт? — Я с этого начал, псих. — Мне не больно. Я не чувствую, — Родинка пнул осколок, — боли. Я не живу. Делаю вид, что я живой. И вы все тоже. На самом деле мы все блядские куклы. Ебучие клоуны на верёвочках. А кукловод этого цирка… — замолчал, вдруг начав бормотать сбивчиво «Субханака Аллахумма ва бихамдика, ашхаду ан ля иляха». Молитва? Спортсмену показалось, что у неё должно быть продолжение, но Родинка мотнул соломенной башкой, оборвав её. — Хотя, ладно. Ты всё равно не поймёшь. И никто не поймёт. — Куда уж мне. У меня с головой всё в порядке. В отличие от тебя. — Ты думаешь, я псих? — Родинка сделал шаг вперёд, стекло под ногами наконец хрустнуло, вонзившись в кожу стопы. Положил руки на плечи Спортсмена, сжимая грязные ладони. Он подумал, что точно псих. — Псих, да? Я? — опасно прищурился Родинка, как делал всегда, прежде чем накинутся на человека и попытаться разорвать ему глотку. Спортсмен толкнул локтем в болевую точку на его плече, и он разжал руки. Те обвисли, как у куклы, которой перерезали ниточки. Спортсмен подумал, что нужно срочно выжить этого придурка. Он же зарежет их всех. Ночью. Канцелярским ножом. Даже безобидную башню Кита. Понимает, где-то в глубине души, что ничего не выйдет. Родинку выжить не получится. Уличный же. — Айяр, что за мужеловство ты творишь? Пожалей мою седую голову, мне стыдно на это смотреть. Хламовник портит тебя, — во двор, перепрыгивая через ступеньки, громко приземлился Волк. Подошёл к ним, сунув руки в карманы, с видом хозяина, на территорию которого залез вор. Остановился рядом с Родинкой, опёршись на его плечо рукой. Спортсмен невольно заметил какое-то сходство между ними. Неуловимое, но точно присутствовавшее. Может быть, глаза? У обоих жёлтые, только у Волчары тёмнее, его ближе к коричневому, и чуть уже в разрезе. Волк спокойно выдержал полный презрения взгляд от Спортсмена и снова спросил, обращаясь к Родинке: — Айяр, что ты творишь? Почему кровью истекаешь, друг мой Гекльберри? — Я сумасшедший, да? — не-то спросил, не-то утвердил Родинка, продолжая стремительно крутить в руках кисточку. Волк прищурился абсолютно родинковым образом. Спортсмен решил, что надо сваливать, пока его тоже не заразили этими миазмами безумства. — Что за нелепый вздор, друг мой? — Больные, — Спортсмен развернулся и ушёл от греха подальше. Стоило давно это сделать, как только заметил Родинку, и какого чёрта подошёл? Шёл же по своим делам, ну и какого… Смотреть, как состайник бредёт по разбитым собственной рукой бутылкам, и ржёт бешеной гиеной? Оно того стоило вообще? Поседеет с этим придурком, поседеет до корней и станет Седым-младшим. Может попросить выселить?..       Родинку забрали в Могильник. Если точнее, потащил Ральф Первый. Только он стоически выдержал беснующегося воспитанника. Лось, после неудачной попытки, держал лёд под глазом, а от его носа шла высохшая дорожка крови. Уже за это Спортсмен был готов Родинку убить. Но тот оказался вне зоны его влияния как раз в день осмотра. Наблюдал за тем, как взбесившийся состайник исчезает в палате Януса, а Ральф мрачно смотрит на кровоточащий указательный и средний пальцы, со следами зубов. — Это твой? — спросил Ральф, мотнув головой в сторону закрытой двери. Там на удивление тихо. Родинку оглушили санитары? Спортсмен очень понадеялся, что да. — Он ночует у нас и травит своей чёртовой краской, — буркнул, зло сверля белую дверь кабинета Януса. Если этот псих сейчас выйдет, Спортсмен точно его убьёт. Задушит к чёрту. Ральф посмотрел жутким взглядом инквизитора, Спортсмен ответил злым. Сверлят друг-друга какое-то время. И одновременно говорят: — Он сумасшедший.       Родинка вернулся через неделю. На замотанных до колен ногах. Плотные белые бинты, изрисованные чем-то, похоже цветными фломастерами. Светло-жёлтый фон и коричневые пятна. Ближе к коленям появлялось что-то, похожее на виноградную лозу. Спортсмен смутно вспомнил далёкое воспоминание из прошлой жизни, где он срывал недозревшие ягоды и морщился от того, насколько они кислые и щипят язык. Отросшие неопрятные волосы Родинки стали короче, длинные ногти подрезаны, да и вообще его явно час держали в воде, стала наконец видна кожа, светло-желтоватая, чуть коричневая. В общем, он выглядел ухоженным и домашним, как мамашины детки. Пахло почти так же, не считая мертвечины. Запах Могильника. — Вернулся, — осклабился Спортсмен, загораживая Родинке проход в комнату стаи. Тот трогал волосы, отказываясь принимать их теперешнюю длину, и пребывал в отвратительном настроении. Спортсмен почти видел чёрные щупальца с острыми наконечниками, как из того старого аниме, которое смотрели старшие, готовые вонзится в него. Родинка знакомо прищурился. — Съебись, Спорт, — прорычал он. Спортсмен остался стоять. — Я давно мечтаю тебя вышвырнуть. Сам съёбывай. Куда хочешь, хоть к этим дохлякам, — мотнул головой в сторону вражеской территории. Те странно притихли. — Или к Проклятым, такому пятнистому там самое место.       Родинка зарычал утробно, как хищная кошка, и набросился, вцепившись, привычно, он всегда начинал драку с этого, в шею. Могильник лишил его одного из главных орудий, ногтей, огрызки только царапнули кожу. Спортсмен перевернул на спину, всё же лёгкий, как тростинка, и бил, пока лежащий под ним Родинка молотил в живот и рёбра, кусая всё, до чего мог дотянуться. Спортсмен хотел провернуть всё мирно, чтоб этот художничек ушёл, забрав свои вещички, и больше не мозолил глаза. Но если первым кинулся, значит сам напросился.       Их с трудом растащили состайники, до этого молчавшие, как самые настоящие крысы. Спортсмен не хотел, чтобы те помешали ему прогнать художничка, но бездействие даже обидело. Будто он не их вожак. Чумные крысы выглянули из своего логова, и Спортсмен заметил, как Волк хрустит пальцами. В его намерениях он не сомневался. Вытер кровь с нижней губы. Если этот дохляк кинется на него, шею сломает. Точно сломает. А Родинка, повиснувший на Ките и Крючке, удерживающих его от новой попытки прибить вожака, снова ржал. Пинал воздух ногами, бинты порвались и снова проступила кровь, от хохота начал задыхаться, став фиолетовым, как раздувшийся утопленник. — Дураки-и-и, дураки-и-и, — хрипел он, как старая бабка, откашливаясь, и продолжая хохотать. — Мабрук, вы такие идиоты, ЙахдикумуЛлах, такие идиоты. — Хочешь ещё получить? — угрожающе поинтересовался Спортсмен. Пышка забормотал что-то, потянув его за одежду, стараясь удержать на месте. Родинка поднял голову и блеснуло золото глаз.       Что он имел ввиду, Спортсмен понял намного позже. Когда обезумевшие от страха старшие устроили резню. И погиб Лось, бросившийся в гущу, глупо, так по-геройски, из тел и закономерно убитый. Спортсмен увидел труп воспитателя и что-то внутри с треском сломалось, как стекляшки под грязными лапами Родинки, давно перекрещённого в Леопарда. И понял слова про «ебучих клоунов на верёвочках». И всё, что он говорил, этот больной художничек, который смеялся над ними, идиотами, создавшими себе искусственных кумиров. Они знали о том, что к чему-то такому всё и придёт, если не знали, догадывались, и поддерживали, подражали, дураки.       Леопард стоял в кровавом море, как всегда, босой, и явно не совсем понимал, что произошло. Его взгляд, почему-то не жёлтый, а тёмно-красный, будто попала кровь, плавал, как у некоторых альбиносов, останавливаясь ненадолго, и продолжая плавать. Как рыбки. Он сделал несколько шагов к Лосю, и вытащил нож из его груди. Нож вышел легко, с хлюпающим звуком. Оставшаяся кровь толчками продолжила покидать тело. Перешагнул через труп воспитателя, приближаясь к Спортсмену. Тот сделал несколько шагов назад. Ему явственно представилось, как бывший состайник вонзает нож ему прямо в сердце. — Смотри-ка, нож убил вашего бога, хе. Простой ножичек, а? Так глупо, всё получилось, но машаАллах, хе. Глупые старшие, глупые дети… — его голос делался всё тише и тише, пока совсем не пропал. Крутит нож в руке. Смотрит безумно. Спортсмен видел слёзы, которые вымывали кровь. Леопард, так и оставшись Родинкой, плакал. От того, что оказался прав. Грёбаный предсказатель, тебе бы промолчать. — Как думаешь, я смогу нарисовать картину их кровью? Кровью грешников, хехе. Это должно выйти красиво, иншаАллах, как думаешь? — Я говорил тебе, что ты сумасшедший?       Леопард Родинка улыбнулся. И разрыдался. Спортсмен, никогда не терпевший слёз и любых проявлений слабости вообще, положил руку ему на плечо. Родинка вцепился в его одежду. Нож плюхнулся в жуткое красное море. Сзади слышались какие-то звуки, но Спортсмен не оборачивался. Ему не нравился художничек, наоборот, терпеть друг друга не могли, но сейчас стоически выдерживал роль жилетки и даже жалел сумасшедшего беднягу. — Они умерли и я умру, они умерли и я умру, они умерли и я умру, о Аллах, умру умру умру умру, — шептал Родинка лихорадочно. — Ты знал.? — Я видел. Видел во сне. Страшные сны, жуткие. Они не нравились мне, совсем нет. Седой знал, Седой всё знал, кусливая собака, он всё знал, проклятье. Вы такие идиоты, такие идиоты, — потом пошёл бессвязный бред, который невозможно разобрать. Спортсмен с трудом оторвал Родинку от себя. Точно безумец. Жалко его. Какие-то сны… Это, вроде, шизофрения. Стоит сказать кому-нибудь, что с ним? Он же может только хуже сделать, себе и окружающим.       Леопард крысиный вожак. Другим стал, на Родинку не похож совсем. Как будто два разных человека. Он не перестал рисовать, всё так же с ног до головы в краске, и иногда кидался на окружающих, особенно если трогали его вещи, совсем как раньше. Но в остальном ни капли не похожи. Ходит в массивных сапогах, и Чёрный ни разу не видел, чтобы он больше смеялся или делал безумные вещи. Даже не улыбался. Не то, чтобы Чёрного это как-то волновало, ему абсолютно всё равно, но почему-то всегда выхватывал его лицо, в Столовой, Кофейнике или коридорах, и натыкался на эту меланхоличную рожу, поделённую на две половинки. И крутившегося рядом Рыжего, иногда Мертвеца.       Когда место Леопарда занял Рыжий, серый бледный Рыжий, молчащий призраком и оставляя все обязанности вожака на Мертвеца, Чёрному могли бы не объяснять причину. Леопард оказался прав. До сих пор его шёпот эхом отдавался в голове. Иногда он оглушал, как молот, бивший прямо по мозгам. Головные боли, всегда шумный Табаки и спешите видеть, злой Чёрный, готовый убить всех, кто издаёт ещё какие-то звуки.       Они умерли и я умру, они умерли и я умру, они умерли и я умру, о Аллах, умру умру умру умру