I taunt you to see from behind those empty walls

– Посему выслушай, блудница, слово Господне, – голос Джо дрожит, он не может решить, стоит ли смотреть ей в глаза. – Все дороги ведут в ад, дорогуша, так зачем усложнять жизнь? Они одни в пустой хоровой комнате. Сумерки просачиваются сквозь ровный ряд окон под потолком, заливают пространство ненадежным серым цветом, оплетают в плотный кокон, лишая воздуха. Красно-белая форма Китти утрачивает яркость, и только алая помада на ее пухлых губах режет взгляд; Джо чудится, что вместе с ядовитыми словами из ее рта вытекает отравленная кровь. Китти танцует в абсолютной тишине, но все же попадает в какой-то неслышимый простому человеческому уху такт. Может быть, в такт биения пульса Джо. И меньше всего происходящее похоже на танец: за каждым плавным движением стоит первородный грех; Джо смотрит, не смея даже моргнуть. – Я буду судить тебя судом прелюбодейц и проливающих кровь, – и предам тебя кровавой ярости и ревности, – Джо все еще не в силах закрыть глаза или хотя бы отвести взгляд. Китти прогибается, ведет рукой по шее, по тонким ключицам, скрытым форменным топиком, скользит ниже – по груди – слишком долго, думает Джо, – и снова ускоряет движения, тонкие пальцы добираются до пупка; задерживается на секунду – она смотрит на Джо хитрым взглядом, – а потом ее пальцы тянутся вниз, оттягивают пояс юбки. Китти облизывает губы: – Ярость и ревность? Мне нравится твой темперамент, Иисус. Он хочет сказать, чтобы она не смела так его называть, не смела продолжать свой танец, но не может. Ничего не может. Язык сухой и неповоротливый, словно кусок ваты. – Предам тебя в руки их и они разорят блудилища твои, и раскидают возвышения твои, и сорвут с тебя одежды твои, и возьмут наряды твои, и оставят тебя нагою и непокрытою. – А у тебя не такая скудная фантазия, как я думала. Значит, сорвать одежду, да? Нет, хочет сказать Джо. – Да, – говорит Джо. – И утолю над тобою гнев Мой, и отступит от тебя негодование Мое, и успокоюсь, и уже не буду гневаться. И не слышит себя. – Это нам подходит, Иисус. Она вдруг оказывается ближе – за ней приходит шлейф из запахов; зола и сера, и что-то еще совсем неуловимое, – наклоняется, ведет рукой по внутренней стороне бедра, от колена к паху. Джо чувствует запах собственной горелой плоти. – Я восстановлю союз Мой с тобою, и узнаешь... – Я уже знаю, – тихо шепчет Китти, опаляя его шею горячим дыханием, – я все знаю, мой Иисус. Пора бы узнать и тебе. Сумерки за окном уступают место ночи. В хоровой темно, но в сердце Джо еще темнее. Китти скидывает с себя одежду – совершенный первородный грех, – садится к нему на колени, обнимает за шею. Вблизи оказывается, что ее рот алеет вовсе не от помады – естественный яркий цвет. Первый поцелуй выходит почти целомудренным, легкое касание в самый уголок губ. Джо надеется, что, может быть, еще можно все остановить. Китти утыкается носом ему в висок, делает глубокий вдох, одновременно накрывая рукой его пах. – Плоть человеческая слаба, да, Иисус? Целует в шею, слегка прикусывая смуглую кожу. – Ты готов вернуться в рай, Иисус? Выдыхает прямо в губы: – Я прощу тебе все, что ты делала, говорит Господь Бог. Джо нечего противопоставить собственному оружию, обращенному против него самого. И тогда он отвечает на поцелуй. Рай опустошен, и стены, его охраняющие, пусты. Джо больше некуда идти.