какой же дурень!

— Шутишь? — Я, конечно, шутник пиздец, но так точно шутить не буду. Арсений ведёт плечами, поудобнее усаживаясь на кресле, и вопросительно смотрит на уже бывшего друга. Тот наоборот, потупливает взгляд в пол и вертит кольца на руках, нервно вздыхая. — Тогда поцелуешь меня ещё раз? — после недолгой паузы, но абсолютно спокойно выдает мужчина, чем вгоняет Шастуна в немой ахуй и ступор. Нет, после того случая ночью, их отношения претерпели необходимые изменения. В тоже время Попов так далеко ещё не заходил, не спрашивал о чувствах никогда, не просил. Не было чего-то такого, за что можно было бы постыдиться. Это были больше, чем дружеские отношения, но меньше, чем романтические. Такая себе передружба-недолюбовь. — Уверен?.. — Тихонько переспрашивает Антон и поднимает бровь. — Нет, блять, просто так сказал. Ну ты дурак или притворяешься, скажи мне? — Арс резво вскакивает с места и рывком хватает его за воротник, носом к носу сталкиваясь, а потом целуя. Страшно, конечно, но не без этого ведь. Шаст ошарашенно зависает на пару секунд и просто бревном стоит, пытаясь сообразить, куда, как, чего и зачем. Во-первых, тяжело думать, когда тебя целуют, а во-вторых, у него такого с кем-то своего пола не было никогда. А тут ещё и не просто кто-то, а Арсений. АрсенийАрсенийАрсений. Везде он теперь. В голове поселился один Арсений, в мыслях перед сном — Арсений, на заданиях — Арсений, вечером в штабе — Арсений, на кухне в главной комнате, стоя в смешном фартуке на рубашку с закатанными рукавами — Арсений. Его не бывает много, его только мало, и вроде хочется большего, но вроде как-то стрёмно, и страшно, и непривычно. И кажется, что это всё неправильно. И вообще сложно разобраться в себе после стольких лет отрицания, попытки как-то спрятаться. Не получается достать из глубины то, что было избито окружающим миром, стереотипами, гомофобией и прочими прелестями жизни, никак не получается. Поэтому они строят сами себя заново — не с чистого листа, но стирая неудачную половину, и рисуют снова. Ошибаясь, натыкаясь на барьеры внутри, и борясь со своими страхами, предрассудками, проблемами, желаниями, возвращаясь в реальность, где им обоим самое место. А самое главное — место быть вместе. Несмотря на все трудности, которые поджидают их здесь, которые ждут из-за безумно опасной работы и наркобизнеса, грабежей, взломов, убийств. Руки в чужой крови, но на это уже наплевать. Каждый крутится как может, и они не пиздят, не пиздят, а правда крутятся, работают, делают всё, чтобы каждый раз, выходя на новое дело, говорить себе всё чётче: это последнее. обещаю. я вернусь к обычной жизни, устроюсь на нормальную работу, и буду рядовым гражданином. когда-нибудь — обязательно., но не сегодня. Попов прикрывает глаза устало, ослабляя хватку немного на толстовке и пытаясь сформулировать собственные ощущения, через толщу всего того, что засело и у него в голове тоже. «Это ведь неправильно, так не должно быть, они больные. Они психи, если думают, что испытывают что-то друг к другу, и их надо лечить, потому что мужеложество противоречит природе.» Но по сути — похуй. Главное – это быть с тем, кто тебе дорог. Всегда быть рядом, и в горе, и в радости. Даже если ты нарушаешь при этом законы природы и законы гражданские. Парень очухивается и отстраняется немного, вдохнув глубоко, а затем инициативу перехватывает сам, боязливо руками касаясь чужой талии и обнимая медленно, прижимаясь семимильными шагами ближе и ближе. Наверное, что-то сломалось и его больше не вернуть. Какую-то правильность — смешно, учитывая, чем они с двадцати лет занимаются — непорочность, неискушенность. Будто любовь между ними — это что-то запретное, что-то плохое, что-то ненастоящее. Арс уже расслабляется в чужих руках, которые больше не чужие — да и никогда ими не были, по сути — приподнимаясь немного на носочки. Как же долго, блять, ждать пришлось, чтобы наконец-то почувствовать этих дурацких бабочек в животе. Шастун целуется так, будто делает это во второй раз буквально: целомудренно, ласково, осторожно, как-то тягуче. И, наверное, в этом есть своя фишка, которая делает ему хорошую службу. — Прям как в первый раз, блять. — Усмехается тихо Антон, отстранившись и, лбом прислоняясь к его лбу, дышит едва слышно, сбивчиво немного, как в этих дурацких фильмах про любовь, когда сцена с поцелуем тянется на две минуты. Оба уже не слышат и не слушают друг друга, и прекрасно это понимают, но в тишине стоять как-то не то. Попов подбородок кладет парню на плечо и закрывает снова глаза, подернув уголками губ. В груди сердце опять круги наворачивает, как мотоциклист по рампе, как белка по колесу, как… Метафор уже нет, чтобы описать такое чувство. Худые руки сжимают крепче, пальцами ползая по выступающим краям повязки на спине, которая торчит даже из-под рубашки. Антон что-то ещё говорит, и сам не знает, что: в ушах стучит, свистит, пищит, что угодно делает, только не слышится окружающий мир. Арсений греет, и в прямом смысле, и в переносном. Греет его присутствие, его дыхание, выравнивающееся постепенно, его блестящие голубые глаза, его парфюм с какими-то нотками… С чем-то сладким, короче, а уж что это за нотки, Шаст не знает и не желает знать. Чувства чувствами, но превращаться в четырнадцатилетнюю девочку, которая знает наизусть все запахи и названия духов, он не собирается. — Ты что-то сказал? — Режет тишину бархатный голос, уставший и вымученный, наконец обретевший то, к чему стремился. — Прости, я прослушал. — Похуй. — Привычно бросает Антон, будто боится нарушить всю романтику, интимность этого обычного жеста, вроде как, для влюбленных. — Справедливо. — Усмехается Арсений и целует за ухом, смущённо улыбаясь и носом потираясь о его щеку в каком-то новом для себя приступе нежности. Кажется, жизнь налаживается, как никогда раньше. *** — Скажи, что это не тот ствол, о котором я подумал. — Вполне серьезным тоном спрашивает Шастун и хмурит наигранно брови. — Не обольщайся. Это просто кобура тебе в ногу упирается. — Тихо усмехается Попов, держа его крепко за воротник толстовки и, глазами чтобы не сталкиваться, отводит их куда-то в сторону. — Для этого рано ещё, мне кажется. Нет, я не против с тобой потрахаться, только за, просто не знаю, как мы эмоционально выдержим это. Антон шумно давится воздухом, выпучив смешно глаза, и Арс рычит тихонько на него, рот закрывая рукой, чтобы тот не бурчал лишний раз. — Я пытаюсь понять, много ли их там, дурень. — Пододвигаясь ближе и убирая ладонь с его лица, на одном дыхании бормочет Арсений, сглатывая невольно. Шастун с высоты своего роста дышит ему в лоб, снисходительно сверху вниз рассматривая, вызывающе и специально облизывая губы, пытаясь перетянуть одеяло внимания с каких-то бандитов на себя. — Мне похуй. Скоро всё равно менты приедут, нам убираться отсюда надо. — Специально голос ниже делая, усмехается Антон и поднимает бровь. Попов усиленно продолжает бурить взглядом стену кирпичного здания и мысленно проклинает себя за то, что решил взять парня с собой. Зачем, блин? Только мешается ведь. — Я не очень хочу, чтобы всех моих людей и тебя, — ткнув пальцем в грудь, он убирает снова руку, оперевшись ею о стены и вздыхая, — в том числе, попереубивали. Не начинай, до дома подожди. Щас с этим разберемся и разъедемся. Расстояние между домами узкое ужасно: они туда вдвоем помещаются, конечно, но когда чужое колено очень опасно стоит у твоего паха, и рука лежит на груди, это сначала напрягает, а потом начинает заводить. Но чтобы охладить свое траханье даже воды нет. Без шуток, блин! Серьезно так начинает заводить. Несмотря на всю опасность ситуации в которой они находятся, он умудряется заставлять смотреть на себя, умудряется будить организм обычным действиями и вообще делает всё, чтобы Арс не дожил до дома сам. — Руку убери. — Бросает Попов и поднимает на парня глаза, щурясь. — Будь добр. Антон улыбается и головой мотает, мол, «нет, не уберу», пытаясь заставить себя перестать пялиться на него. Арсений поджимает губы и прикрывает на секунду глаза, сделав глубокий вдох. — Не начинай это хуйню свою, пожалуйста. Тебе трудно? Просто убери, мне некомфортно так стоять. — В доказательство своих слов он упирается стопой в стык стены и пола, а ребро ладони ставит поперек кирпича. — Если я сделаю так, — Шастун скользит окольцованной ладонью ниже и наблюдает за реакцией, ухмыляясь по-скотски, — тебе тоже будет некомфортно. А места больше нет. Так как же лучше, Сень, мм? Попову очень сильно хочется пнуть его ногой и долго ругаться, потому что их в любую секунду могут заметить и снести голову. Но когда пальцы заговорщески дергают за пряжку на ремне, уже становится не до этого. Конечно, близость — это что-то новое и пока неизведанное ими, что-то, что привлекает и пугает одновременно. Но не сейчас же? Не тогда, когда они в смертельной опасности, не тогда, когда их может кто-нибудь увидеть. И вообще, почему-то в условиях дома, безопасности и спокойствия, Шастун только и может, что огрызаться и шутить про это, не предпринимая ни единого действия. Странный человек, ничего не скажешь. — Прекрати. — Голос в самом конце задрожал, хотя вроде как должна была быть обычная спокойная интонация. — С чего вообще ты так активизировался? Привлекает адреналин? Меня лично — нет. — А тело говорит, что да. — Он ухмыляется, снова скользнув ладонью вверх и останавливаясь на груди, мягко поглаживая большим пальцем по пуговице. — Просто… Захотелось. — Захотелось ему. — Мужчина фыркает, выгнув бровь, и поджимает губы, отводя взгляд в пол. — Мало ли что ты хочешь. Сейчас надо до тачки добраться и свалить отсюда нахер, а не руки распускать. — А сам он пальцы не убирает, поудобнее перехватывая ворот толстовки, и, всё также не глядя в глаза, тянется ближе. Антон мурчит довольно, когда обветрившиеся губы накрывают его собственные, и сразу ослабляет давление, отводя ногу в сторону. Всего, чего он добивается этими постоянными выкидонами — это внимание, ласка, любовь какая-то, теплые объятия и слова о том, что всё будет хорошо. И подумать смешно: на том разговоре с неделю назад, в гостиной, он бил себя кулаком в грудь и доказывал, что ему всё это не нужно, что он целеустремленный и независимый, что любовь не для него, и вообще, нахуй эта ваша ласка никому не нужона. Смешно и странно — он ведь только из-за Арсения этого хочет, потому что только он все это дарит, потому что только рядом с ним, Шастун, весь такой из себя злой бандит и негодяй, превращается в пушистый комочек счастья, который мурлыкает беспрестанно, голову на колени к мужчине положив. И менять уже ничего не хочется, и сопротивляться тоже. Хочется просто быть любимым. Когда Антон нехотя отстраняется, Попов глазами снова просверливает в стене дома напротив уже черную дыру, смущённо волосы убирая за ухо. Теплое дыхание на лбу обжигает почему-то, и заставляет коленки трястись сильнее, чем тогда, на крыше мокрого ангара, от холода и злости. Остаётся надеяться, что никто в пять утра из окна дома не выглянет и не увидит, как сосутся два взрослых мужика, выглядя при этом чересчур довольно и счастливо. — Я люблю тебя, знаешь, Шаст. — Едва слышно говорит Арсений, мигом забывая обо всей абсурдности ситуации и обо всем вообще. — Прекрасно знаю. И это взаимно. — Антон улыбается умиленно, прикрывая глаза и обнимая смущённое чудо за талию, осторожно целуя в лоб. — Очень сильно люблю, Арс. Очень. — Кончики ушей начинают краснеть, но он упрямо прижимается ближе, закрывая всего Арсения собственным телом, будто пытаясь спрятать. Время то тянется, как кисель в детском саду, то скачет какими-то непонятными сгустками, создавая провалы. Они так и стоят в щели между домов, как дети, спрятавшиеся от родителей, и улыбаются глупо-глупо, влюблённо-влюблённо, надеясь, что такие моменты уединения никогда не закончатся. Арсений думает, что именно сейчас, именно в этом дурацком месте и именно в том положении, в котором они прижимаются друг к другу, он по-настоящему счастлив. Не было ещё таких чувств в его жизни, чтобы он был готов на любую тупость, на самые глупые и ванильные поступки ради одного человека, улыбающему только для него и смеющегося со всех его неуместных, пошлятских шуток. Ещё никогда ни с кем он не был так счастлив, как с тем, кого знает лучше, чем себя. Это лучше, чем секс. Лучше, чем наркотики, чем рок-н-ролл, чем ехать на тачке под двести, выжимая из педали максимум. Это такое простое и нужное счастье, которое никакими словами не описать. И чихать Попов хотел с высокой колокольни, кому что не нравится, кто какими словами их может за глаза называть и вообще как-либо заострять внимание на их любви. У чувств нет границ — они просто приходят, создавая вокруг тебя непробиваемую розовую стену, и кутают в себя, как в одеялко. но я никогда тебя не отпущу. Отпускать теплого Шастуна из рук и правда нет никакого желания, но до ушей долетает какой-то шорох со стороны двора, и через силу приходится отстраниться, всё ещё стоя совсем рядом, держась за толстовку рукой. — Что, что там? Слышишь что-то? — Заинтересованно шепчет Антон и смотрит туда же, куда и Арс — в конец просвета между домами — но не видит ровным счетом ничего. — Возможно. Шаст отпускает его из объятий, невольно взяв за руку — такой невинный жест вроде, когда боишься, а всё равно в груди тепло и солнечно, даже несмотря на опасность — и, потянув за собой вперед, прикрывает собственным телом на всякий случай. А случаи бывают всякие. Когда они подходят ближе, Попов одним ухом выглядывает из-за дома, держа Антона рядом с собой, то ли чтобы себя успокоить, то ли его: не понятно уже, всё смешалось. Где-то в десяти метрах от них кто-то бьет прикладом — судя по хрусту — по шейному позвонку и отходит, хрипло дыша, да так громко, что даже Шаст слышать начинает. — Стреляешь? — Обожди. Не торопи меня. — Медленно тянет мужчина и прикрывает глаза, прислушиваясь. Шаги рваные, вторую ногу волочет за собой, потому что либо вывихнул, либо ранен. Скорее первое, иначе бы так не дрался. С каждой секундой они всё ближе и ближе, но Попов почему-то стоит, не обращая на них должного внимания. — Да говорю, стреляй, Арс. — Тихо. — Шикает на него Попов и щурится, нахмурившись. Антон выглядывает немного из-за стены и успевает только крикнуть «Ложись», сам сворачиваясь в три погибели. Дважды Арсению повторять, конечно, не надо. Когда грохот стихает, и он открывает глаза, параллельно с этим перезаряжая пистолет, наводя его как в замедленной съёмке на стрелявшего, навзничь рядом падает Шастун, держась за плечо и сворачивается в комок, сдавленно и жалобно как-то постанывая. «Нет-нет-нет, не может быть такого! Не мог же я его?..» Второй выстрел гремит над головой и пуля рикошетит во двор от кирпичной стены, раздирая собой воздух и сворачивая временной континуум в состояние вафельной трубочки. Арсений подскакивает на ноги одним движением и спускает курок трижды, чтобы наверняка, пригибаясь после этого обратно. Хотя, конечно, он уверен в том, что попал, просто безопасность. Нет-нет-нет, ну он же не мог просто упустить тот момент, когда этот дурень выглянул слишком сильно и поймал пулю? Дурень, вот просто слов нет! Рыча, то ли от злобы, то ли от смешанных ощущений вины и испуга, мужчина подскакивает к Шастуну, разворачивая его на спину и бессильно вздыхая. На красной кофте выступает багровое пятно, которое рушит всё спокойствие в душе и выносит его в черном мусорном мешке на долгие недели, а то и месяцы. — Я же тебе говорил, стреляй! — без какой-то обиды и злобы выпаливает Антон и смотрит пристально на Арсения, все еще скуля чуть слышно. — Откуда мне было знать, что он так близко подойдет? — немного напуганно, но пытаясь держать себя в руках произносит мужчина, обходя Шастуна сзади и поднимая осторожно, чтобы тот не шевелил простреленной рукой. Сдавленные крики раздаются с периодичностью в пару секунд и от каждого сердце болезненно давит на грудную клетку изнутри, выжимая, как лимонный сок, страх и панику. — Аккуратнее, блять! — парень жмурится так, что в глазах радужные круги бегают, сбивая с мыслей. Рука пульсирует с каждой секундой сильнее, а пятно только больше растекается по одежде, заливая до самого воротника. — Да как же, сука, я аккуратнее-то понесу тебя? — Взвалив его к себе на плечо и держа за здоровую руку, Арсений быстрым шагом идёт по направлению к машинам, оглядывая параллельно и держа пистолет наготове. Мало ли какие ещё тут пирожки шляются. По пути, на удивление, никого нет, только валяется полуживой бандит и рядом с ним на корточках курит Выграновский, потушив окурок прямо ему об голову. Жестоко, конечно, но времени думать об этом нет от слова совсем. Попов кричит ему что-то, и парень подлетает за секунду, переговариваясь двумя фразами. У Антона уже перед глазами начинает темнеть и он бьет мужчину, который так неаккуратно ставит его на ноги у машины, по спине, сигналя о своем скором отключении. Эд прыгает за руль, по рации брякнув оставшимся ребятам, чтобы сваливали отсюда с товаром и оставались дома, не высовываясь. Арсений усаживается рядом на заднее сидение с Шастуном и стаскивает с него толстовку, осторожно, чтобы не повредить руку ещё больше, затем доставая аптечку из заднего кармана водительского сидения. — Я щас реально выключусь, Сень… — Чуть ослабшим голосом бормочет Антон и бьет себя здоровой рукой по щеке, чтобы не заснуть. В горле стоят ругательства и слова успокоения, но сказать ничего не получается, поэтому Попов только дрожащими руками разматывает бинт, подползая совсем близко к парню и шепчет, что всё будет хорошо, на скорую руку накладывая тугую повязку, чтобы приостановить кровь. Шастун скулит, но через силу открывает глаза и смотрит в две распахнутые голубые лужи, наполненные не то жалостью, не то страхом, не то чем-то хуй пойми чем, которое описать нельзя, но испытать — можно. — Нет, нет, нет, нет, нет-нет, — Арс сжимает его холодные пальцы и тормошит легонько за другое плечо, чтобы тот не пропадал, — нет, пожалуйста, Тох, не спи, сейчас не то время совсем… — Я постараюсь, правда… — Шастун хлопает ресницами, не отрывая взгляда от Арсения и улыбается слабо, сглотнув, — все будет хорошо, не ссы, принцесса. Арсений кивает сдавленно, тоже натягивая напуганную улыбку, за которой не спрятать, конечно, никак не спрятать дурацкое волнение и страх, хотя вроде бы всё и вправду будет хорошо. Он свободной рукой достает из упаковки анальгин и зубами открывает бутылку, подставив её к Антону, чтобы тот не поднимался. И вроде бы ничего такого нет, он несколько раз переживал такие ранения, а потом восстанавливался и снова шёл драться, но что-то колется внутри неприятно. Это что-то заставляет пальцы сжимать сильнее на запястье и слушать учащенный пульс самого родного человека, который и в огонь за Попова прыгнет, и на глубину полезет, и под пулю ляжет. Как, вообще-то, он сейчас и сделал. — Поговори со мной, что ли, чтобы я не вырубился. — Тихо, уже немного спокойнее говорит Антон, поглаживая холодными кольцами по его руке и чуть улыбаясь, прищурившись. Боль в плече пиздец как нестерпима, но ему не привыкать терпеть и делать доброе лицо, когда всё плохо. Не хочется заставлять Арсения поседеть на несколько десятков лет раньше, ой как не хочется. Потому что не пойдёт ему седой совсем. — Прости, что я не послушал, прости, что я тупил так долго, прости, пожалуйста… — Вздыхает тяжело мужчина и качает головой, легонько подтолкнув его к углу машины и устраивая там удобнее, погладив пальцем по щеке. — Успокойся, ну че ты разнылся-то. — Антон поднимает их сцепленные руки и прижимает к себе, шикнув от боли немного, подергивая здоровым плечом. — Всё будет нормально, говорю же. Попов понуро опускает голову, виновато кусая губы и самого себя съедая чувством за то, что он не смог вовремя сосредоточиться, за то, что упустил, не сумел защитить его. — Я виноват. — Забей хуй, кто виноват, кто прав. Вообще не важно. Главное, чтобы сейчас кое-кто нас не убил по дороге в больницу. — Всё путем, боец, я умею водить тачки, — усмехается с переднего сидения Эд и выворачивает влево руль, вдавив педаль газа в пол, — хотя если будешь бесить, ничего не обещаю. Арс пропускает их перепалку мимо ушей, а потом наклоняется ближе, второй рукой обхватывая сцепленные ладони и целует, не отрываясь от Антоновых глаз. Шастун чуть улыбается, вздохнув рвано и потянув горе-стрелка к себе. Выграновский мельком смотрит в зеркало заднего вида и фыркает показушно, отворачиваясь обратно к дороге.