Под рокот волн

      Берег моря был пуст, ни в одной из сторон на несколько километров не было ни души. Исключая, возможно, человека, лежащего на сером мокром песке, сжавшегося будто бы в нестерпимой боли.       Его одежды из дорогой ткани казались абсолютно неживой кучей каких-то обносков. Серые волны медленно накатывали и с тихим шорохом касались серебристого атласа и вышитой белыми нитками парчи. Вместе с собой они выносили водоросли и мелкие ракушки, и если бы волосы молодого человека были распущены, в них бы давно что-нибудь запуталась.       Почему этот человек лежал, было непонятно. Если бы он был мертвым, то его грудь изредка бы не поднималась в едва заметном вдохе. А если он жив, с чего лежит на холодной земле? Может, он был беспомощен и немощен, просто не мог подняться? Но тонкие руки, выглядывающие из-под спутанных рукавов, не казались старческими. Кожа на них была до невозможности мягкой и белоснежной. Таким рукам стоило бы трогать лепестки цветов в волшебном саду, а не цепляться за осколки ракушек в богом забытом месте.       За рокотом волн этому прекрасному человеку не было слышно почти ничего, но спустя несчетное количество времени раздался иной режущий ухо слух, и это был вовсе не жалобный крик пролетающей мимо чайки. Он был похож на шорох, который обычно возникает, когда лошадь скачет по мокрому песку. Шэнь Цинцю не ошибся в своих суждениях, ведь когда шорох приблизился настолько, что, казалось, конь наскочит на бесформенную груду одежды, раздалось недовольное ржание.       Едва повернув голову, Шэнь Цинцю уловил краешком взгляда, кинутым сквозь промокшие и запутавшиеся волосы, как темный конь встал на дыбы, а после опустился, недовольно постукивая копытом. Он стоял, тихо фырча, в нескольких метрах, нависая тяжелой горой и изредка взмахивал темной гривой. За его мощной шеей невозможно было разглядеть наездника, лишь некоторые части одежды и руки.       Шэнь Цинцю попытался подняться. На самом деле это оказалось сделать намного сложнее, чем представлялось. Ему пришлось упереться двумя руками в песок, чтобы не упасть вниз под тяжестью промокших одежд.       Наездник замер. Человеку внизу явно было тяжело и, совершенно необъяснимо, ему хотелось помочь. В этом жалком зрелище сквозило какое-то благородство и гордость: в том, какой ровно была спина, в том, как человек опирался на свои руки, в том, как был приподнят острый подбородок.       С громким звуком, тот, кто сидел верхом, даже не спешился, а спрыгнул с лошади. Тяжёлые бронзовые пряжки на его сапогах низко и глухо звякнули. Шэнь Цинцю посмотрел на человека перед собой, как-то загнанно и устало, будто ему не было дела до того, что тот может сделать. Но человек перед ним стоял и ничего не делал. На самом деле просто стоял и смотрел на картину, развернувшуюся перед ним.       Он поднял руку и хотел протянуть её, чтобы помочь человеку на песке подняться. Но, к сожалению, человек на песке подниматься вовсе не собирался. Он отдернул руку даже прежде, чем его «спаситель» успел наклониться. Подбородок воинственно и непокорно поднялся, а рука откинула мокрые пряди волос, открывая лицо. Взгляд, который ещё несколько секунд назад был взглядом раненого зверя, сейчас был ясен, как день, и тонкой нитью его прошивала надменность.       «Передо мной сирена… " — подумал наездник. Песок, оставшийся на волосах, был похож на иней или мелкие капельки воды. Брови вразлет подчеркивали холодный взгляд. Скулы, губы, нос с маленьким изгибом — все было именно таким, что описывалось, как губящая моряков красота. Необыкновенным. Абсолютно идеальным.       Эта неповторимая красота пленила юношу. Холодность, будто у глубинной воды океана, была невесомой и будто обволакивающей. От этого ничуть не менее убийственной. В этом холоде навечно засыпали корабли и неизбежно шли ко дну.       Парень больше не хотел поднимать с земли этого человека, он хотел помочь ему подняться. Он протянул ему руку настолько галантно, насколько мог и имел представление об этой галантности. Все внутри кричало, что этот человек особенный: вовсе не потому что на нем была одежда такой цены, что вместо неё можно было купить особняк, и даже не из-за величественной осанки. Потому что тот, кого простые люди назвали бы русалкой, был причиной гулко бьющегося сердца.       Рука, на которую снова собирался опереться Шэнь Цинцю, вновь взметнулась с порывом ветра и хлестко ударила по протянутой ладони. Шэнь Цинцю не рассчитал и начал было падать, но незнакомец за секунду подался вперёд и крепко обхватил его. Руки совсем немного сжались: чересчур надёжно, бережно и тепло они ощущались на замерзшем теле и сердце.       Между тем, юноша старался не дышать. Ему казалось, что бабочка села ему на палец и едва трепыхала крылышками, грозясь вот-вот улететь. Ему хотелось рассмотреть все в мельчайших деталях: пятнышки на крыльях, малейшие неровности на их краях. Ноющая боль пронзила сердце, а в глазах мелькнул страх. Причиной этому стал едва заметные капли крови на щеке, почти смытые морской водой.       Мелко подрагивающая ладонь аккуратно легла на щеку, будто спрашивая разрешения, а большой палец невесомо прошёлся по капелькам крови, стирая их. Едва заметный вздох облегчения вырвался из его губ, когда под ними не обнаружилось царапины. Ресницы дрогнули и парень робко поднял свой взгляд. Будто на каменную стену, он натолкнулся на долгий внимательный взгляд серых глаз. Он медленно скользил по нему: очерчивал линию подбородка, съезжал на плечи, снова поднимался и смертоносным клинком проносился в миллиметре от глаз.       Юноша почувствовал, как вспыхнули кончики его ушей.       Шэнь Цинцю в непонимании рассеянно разглядывал странного человека перед собой. Он оказался молодым парнем, лет девятнадцати. Довольно сильный и крепкий, похож на гвардейца. Но он был слишком прост для такой должности. Рубашка из грубой ткани с закатанными рукавами и расстегнутыми сверху пуговицами, была потрепанной, но не грязной, широкие тёмные штаны не было видно, но было слышно, как плотная ткань трепыхается на ветру, бандана, небрежно повязанная на непослушные вьющиеся весьма короткие волосы. Шэнь Цинцю думал, что ничего из этого гвардейцы обычно, пускай и во внеслужебной жизни, не носят. Скорее, этот парень был задорным юнцом, живущим в одном из портовых городков. Вечерами он купался в нагретой за день воде южного моря, а утром помогал разгружать ящики на прибывшем судне.       Его можно было бы назвать самым обыкновенным. Было только одно «но»: он был красив и весел, такого явно любили и старики, и молодые девушки. Круглые выразительные глаза сейчас застенчиво смотрели на Шэнь Цинцю, будто парень был юной девой, а сам Шэнь Цинцю пытался к ней приставать. Губы Шэнь Цинцю дрогнули, будто он собирался что-то сказать, но так и не сделал этого. В голове роились мысли, а глаза продолжали вновь и вновь всматриваться в прямой нос, загорелые щеки, поджатые губы и нервно скользнувший по ним язык.       Если бы его попросили, Шэнь Цинцю поклялся на собственной крови, что он не управлял своим телом. Может быть, только самую малость. Будто в тумане Шэнь Цинцю осознал, что его ладонь лежит поверх чужой ладони на его щеке. От этого осознания на мгновение защемило в груди. Все инстинкты и разум кричали, что ему нужно оттолкнуть этого человека, пригрозить лишить его рук, которыми он коснулся божьего сына. Но непонятный зверь, свернувшийся где-то в районе сердца, жалобно выл и просил еще на одну секунду взглянуть в омут глаз, затягивающих на самое дно, и уже потом обещать самую страшную смерть ни в чем неповинному юноше.       Все внутри кричало, но ни один мускул не дрогнул на лице прекрасного принца. Он слегка сжал рукой ладонь, которая нежно лежала на его лице, и стал медленно опускать ее, не отпуская. В конце концов, он прижал ее бедру парня перед собой и провел кончиками пальцев по горячей коже тыльной стороны ладони. Будто успокаивая маленького ребенка, он, едва коснувшись, похлопал по ней.       Нарушая эту идиллию, где-то вдалеке послышался лай собак. Конь, стоявший рядом громко заржал. Шэнь Цинцю, будто напуганная птица, встрепенулся. Парень резко схватил его за руку, боясь, что помедли он самую малость — эта самая птица взмахнет крыльями и исчезнет также внезапно, как появилась. Что развеется это видение, останется навсегда здесь, на берегу, зарытое в песок и омываемое равнодушным морем.       Сердце парня успело подняться к небесам и упасть на самое дно безжалостного океана. Он чувствовал, — правда чувствовал! — как его руку сжали в ответ, как не хотели отпускать. Но еще он чувствовал, как отбросили ее в сторону. Как завороженный, он смотрел на поднимающегося с песка мужчину. Ему не было слышно ничего, кроме шума морского прибоя, грозящегося перерасти в настоящий шторм. Именно поэтому он не заметил неизвестно откуда взявшуюся белоснежную лошадь. Шэнь Цинцю, всего несколько минут назад едва дышавший, на скаку схватил ее за поводья и вскочил одной ногой на стремя. Будто десятки слоев одежды, насквозь промокшие, ничего не весили, Шэнь Цинцю сел в седло. Он дернул за поводья так резко, что конь встал на дыбы, но не издал ни звука, будто его хозяин всегда так делал. Тонкие ноги опустились, и лошадь помчалась прочь от стоявшего на коленях парня.       Он исчез слишком быстро.       На берегу под свинцовым небом снова остался всего один человек. Наедине со всем, что осталось после этой мимолетной встречи. С бешено стучащимся сердцем, следами копыт на мокром песке, образом медленно удаляющейся фигуры. Перед глазами были одежды, такие же серые, как волны, и кожа, такая же белая, как морская пена.       Ло Бинхэ точно знал, что этот человек здесь больше не появится. Не захочет появиться. Он медленно поднялся и отряхнул с колен песок. Ему не было плохо, но его не покидало чувство, что только что он видел сирену, а вместо рокота моря слышал ее песню. Он не мог ничего с собой поделать. Да и не хотел ничего с этим делать. В голове было практически пусто. Единственная мысль крутилась в голове назойливой мухой: такие нежные руки не должны держать поводья.