Убить албанца

      Рукоять ножа точно приросла к ладони. От душно-пряного воздуха сухо в горле. Но это стоит того. Проклятый албанец медленно идет по безлюдной улице в наушниках, совсем потеряв бдительность. Напрасно. Быть настолько беспечным нельзя. То, что сербские войска уже полностью ушли из этого региона, не значит, что ты и твои блядские сородичи в безопасности. Остался я.       Тогда пристрелить грязного шиптара мне помешал Фадиль. Черт подери, Фадиль, зачем ты это сделал? Уж не из родственных ли чувств, а? В любом случае, сейчас все пройдет, как надо. Мне хочется увидеть, как этот паршивец будет вырываться в страхе и верещать, как щенок, которого топят. Посмотреть в эти трусливую рожу, как его перекосит, когда я над ним занесу нож, и лезвие заблестит в паре сантиметров от глаз. Да, я выколю ему глаза.       До него оставалось метров пять. Сердце гулко застучало в висках. Возникло чувство, будто меня сейчас стошнит. А если я не смогу? Если б тогда Фадиль и Милич мне не помешали, смог бы я выстрелить в раненого боевика? Это не важно. Теперь точно смогу.       Одного прыжка хватило, чтобы настигнуть шиптара и врезать ему между лопаток. Он пошатнулся, но не устоял. Не дожидаясь, пока он сориентируется, бью снизу в челюсть и коленом живот.       Он свалился на землю, однако сдаваться не собирался. Дерганные попытки вырваться изрядно забавляли. Сейчас, безоружный, он находится полностью в моей власти. Моя семья тоже была в тот момент безоружна, но их убили. Застрелили, как собак, всех, не пощадив даже восьмилетнего племянника. Если бы обнаружили Наджу, ее бы тоже не пожалели. Почему должен жалеть я?       Однако удар сбоку не дает мне вонзить нож.       — Беги! — кричит Фадиль, и албанец резво вскакивает.       — Черт! — хочу ударить проклятого Фадиля по лицу, но ему удается удержать меня, дав в итоге парню скрыться.       Волна бессильной злобы захлестывает меня. Снова ты лезешь не в свое дело! Пытаешься изображать из себя хорошего, однако я теперь точно знаю, какова цена вам — грязным отвратительным животным, которые за полвека не научились по человечески жить, только плодиться, как кролики, вытесняя нас с нашей же земли! Двуличные мрази с запада прилетели спасать несчастных албанцев от геноцида, разнося сербские города в клочья, пока эти самые беззащитные албанцы убивают своих вчерашних соседей! Проклятое зверье!       — Вук, прекрати! Остановись, пожалуйста, ты слышишь меня?       Да, слышу, Фадиль. Ты не дал мне убить его, поэтому я сейчас убью тебя. Потом найду этого чернявого щенка и замочу его. Потом следующего, следующего… так до тех пор, как не освобожу всю деревню от мусульманских свиней. Очень быстро Фадиль оказывается лежащим на земле. Нож, который он выбил у меня из рук, затерялся где-то в траве. Да и черт с ним. Я тебя голыми руками задушу.       — Что, хочешь прикончить албанца? Давай, сделай это, сделай, и ты станешь таким же как они! Как те, кто убили твою семью!       Он уже не пытается вырваться, только не мигая смотрит мне прямо в глаза. Мгновение отделяет его от холодной пасти смерти, а меня от осуществления мести.       Только мести кому? Мы жили с ним в одном городе, ходили в одну и ту же школу, после служили в одном полицейском участке. Трясли вместе задержанных. У него всегда была роль бешеного албанца, который страдает тягой к садизму. Только это неправда. Роль психопата больше подошла бы мне.       От пропасти меня отделял один миг. Я разжал пальцы, Фадиль с хрипом вдохнул воздух.       «Албанец мне не брат».       — Что с тобой стало? В кого ты превратился?       В кого? Не знаю… В кого еще можно превратиться, когда твоих родных убивают прямо на Пасху?       Внутри все выгорело. В кобуре пистолет с двумя патронами. Как раз хватит, для того чтобы покончить со всем прямо сейчас, не дожидаясь момента, когда однажды я тоже войду в албанскую деревушку, выберу случайно дом, и расстреляв с порога хозяина, методично перережу всю его семью.