Fuyōdoru Dosutoefusukī
Я всё на той же лавке, у старого дома, где мы играли «в прятки» и были собой. Я всё на той же лавке тону в тишине, и меня встречает вечер, он был бесконечен. — Давай дружить? — прозвучал детский голос девочки, принадлежавший Т/и. Я сперва не поверил, что она обращается ко мне, но рядом со мной никого не было. Я внимательно осмотрел её с ног до головы: приветливая улыбка на милом лице, туго заплетенные короткие косички, жёлтое платье в белый горошек и такого же яркого цвета длинные носки, в маленьких ручках она держала плюшевую игрушку. Такая красивая… Она была похожа на восходящее солнце, подарившая мне свои лучи. Было заметно, что она нервничает и боится услышать мой отказ. Я был крайне удивлён, после моего переезда в начале летних каникул, никто не предлагал мне дружбу из моих сверстников. — Давай, — лишь смог сказать я. Я не нашёл в себе силы отвести от неё широко распахнутого взгляда. Особенно, когда увидел, как она после того, как я принял её предложение, улыбнулась ещё шире, закрыв глаза. — Т/и, — представилась она, протягивая мне маленькую свободную руку. — Фёдор… Федя, — пожав её тёплую ладонь, сказал я. Её улыбка, пронесённая через года, и по сей день грела мне душу лишь в моих воспоминаниях о ней.***
Воспоминания о Т/и я бережно хранил в своей памяти до настоящего времени. Если бы они были золотыми украшениями, я бы хранил их в малахитовой шкатулке. Виделись мы каждый день, кроме тех дней, когда она на выходных уезжала с родителями на дачу. В те дни я грустил по ней в одиночестве, не выходя из дома. Ведь Т/и не могла составить мне компанию для игры в шахматы, не могла порадовать звонким смехом и тёплой улыбкой, поэтому я с нетерпением ждал конца выходных и её приезда. Чуть ли не каждый день мы делали что-то новое, Т/и поражала своей фантазией и новыми идеями. Больше всего мне нравилось вечером играть с ней в шахматы на лестничной площадке подъезда. Она была достойным противником для меня, играть её научил отец. Мы часто спорили, кто будет играть чёрными пешками. — Федя, ну, пожалуйста, — просила Т/и, сжимая в руках чёрную фигуру коня. — Т/и, мы договорились, что будем играть по очереди, — напомнил я, расставляя фигуры по шахматной доске. — Да? — спросила она, удивлённо хлопая глазами. — Да, — подтвердил я, утвердительно кивнув. Затем Т/и недовольно нахмурила брови и протянула мне ладошку с фигурой коня, отвернув голову в сторону. Я снисходительно улыбнулся, ведь она была милой даже, когда обижалась. Своей рукой я сжал её пальцы в кулак, оставляя ей чёрную фигуру. Т/и сначала изумленно распахнула глаза, а затем её лицо озарила виноватая улыбка. После двух партий игры в шахматы была ничья. Все остались довольны такому раскладу. — Т/и, пора домой, — с высокого этажа позвала её мама. Она помогла мне собрать резные фигуры в деревянную шахматную коробку. Затем Т/и неожиданно быстро обняла меня, потрепав по голове. Я даже не успел сделать ничего в ответ, как она торопливо убегает вверх по лестнице, оставляя меня сидеть одного, ошарашенного. Я застыл, всё ещё ощущая её приятные мимолетные объятия.***
В этом небольшом городе, с маленькой заселеностью, я ничего не знал: ни достопримечательностей, ни даже как пройти куда-то, кроме магазина возле дома. Т/и показывала мне этот маленький город, устраивая весёлые и занимательные экскурсии. По вечерам, когда не было ещё затемно, мы ходили на поле, которое было поблизости к дому. Там мы могли редко играть с детьми со двора в жмурки, либо сами по себе, что больше приходилось мне по душе. — Не догонишь! — весело кричала Т/и, убегая от меня. — Не поймаешь! — Догоню! — кричал я в ответ, не отставая от неё. Т/и была очень подвижным ребёнком в отличие от меня, постоянно слабого от любых физических нагрузок. Иногда я поддавался ей в играх, чтобы она не расстраивалась, но никогда не поддавался в шахматах. Т/и встала за двумя, близко растущими деревьями, переводя дыхание от быстрого бега и смотря на меня, пока я был по другую сторону от них. Я аккуратным, но быстрым движением просунул руку меж деревьев, задев пальцем её нос. Я почувствовал головокружение. — Попалась, — тихо сказал я, ещё не восстановив дыхание. — Федя, ты очень бледный. Всё в порядке? — тревожно спросила Т/и, подходя ко мне. Я смог услышать только то, как она в ужасе крикнула моё имя. Я тяжело упал на землю, приземлившись на живот. Т/и долго испытывала чувство вины передо мной за тот случай. Я убеждал её, что здесь нет её вины и это особенности моего организма, но она была непреклонна. С тех пор в слишком подвижные игры мы не играли.***
У нас было много моментов, оставшихся в моей памяти до сих пор. Например, когда я как обычно ждал Т/и возле дома, я сорвал для неё один красивый цветок. Т/и была очень счастлива принять от меня этот скромный подарок, ведь умела радоваться простым мелочам. В альбоме, состоящим из двух фотографий, я смотрел на потертую фотографию со своими родителями и на единственную фотографию с Т/и, которая была сделана на старенький фотоаппарат её родителей.***
Соседний район с унылыми новостройками мог похвастаться детской площадкой получше нашей.В нашем дворе хрущевок были детские качели, но лишь ржавые и кем-то сломанные. Как-то Т/и позвала меня разведать обстановку и я конечно согласился на её авантюру. Признаюсь, что я порой считал себя слишком взрослым для этих детских игр. Т/и напоминала мне, что я ещё ребёнок и должен ценить эти моменты детства, ведь потом я встану взрослым и серьёзным. Времени на детские шалости у меня не будет. По округе разлетался заливистый смех Т/и, пока я катал её на качелях. Яркие кеды Т/и взлетали вверх, ритмичный скрип качелей отзывался в моей памяти эхом о далеком беззаботном детстве, проведённым с Т/и. Я невольно улыбнулся, слыша в голове её детский смех. Когда она подала голос, я не сразу услышал, пребывая в своих мыслях. — Федя, давай теперь ты. Садись, — сказала она, слезая с качелей. Я удивлённо глянул на неё. Она заняла моё место, готовясь и меня покатать на качелях. — Т/и, может быть не стоит? — спросил я, отводя от неё взгляд. — Это ещё почему? — возмутилась она, топнув ногой. — Тебе будет тяжело, наверное, — я почесал затылок, встретившись с её взглядом. — Глупости, — она махнула рукой на мои слова. — Тебе понравится. Садись, — вежливо попросила Т/и и я не смог ей отказать, послушно садясь на качели и крепко держась за цепи качелей. В вечерней тишине моргал желтый фонарь, освещавший детскую площадку, таинственно поскрипывали качели в такт её движениям. И Т/и не соврала — мне действительно понравилось. Когда Т/и рядом, мир для меня цветёт, словно другими красками.***
По вечерам, когда уже близилась ночь, хоть нам и необходимо было готовиться к школе, ведь лето закончилось, мы с Т/и сидели на лавочке. Родители не волновались и из окна могли приглядывать за нами. Иногда злые бабушки с нашего, третьего подъезда, нас прогоняли, Т/и в ответ на их ругательства показывала язык и я вместе с ней. К сожалению, мы с Т/и учились в разных школах. Она мне часто рассказывала о своих одноклассниках, о соседе по парте по имени Коля. Тогда Т/и на мгновение задумалась, подбирая слова, которыми можно было поточнее охарактеризовать Колю. — Коля… Он смешной и весёлый. Часто делает какие-то глупости, от чего некоторые ласково называют его дурачком. Я недовольно нахмурил брови при Т/и упоминании другого мальчика. Тогда и я познал ревность. Мы разговаривали, обсуждали, что будем делать на другой день или просто узнавали новое друг о друге тихими вечерами. Т/и была моим единственным и настоящим другом, пока я не начал влюбляться в неё… Я предпочёл не говорить ей о своих чувствах, не хотел портить нашу дружбу, ведь я ей очень дорожил и боялся потерять. Т/и задумалась на миг, подняв голову к ночному небу, подставляя лицо лучам уличного фонаря. — Предлагаю: либо пойти кормить котиков на улице или посидеть у меня дома, — сказала Т/и, посмотрев на меня и ожидая моего выбора. Мама Т/и часто звала меня в гости домой, я по причине своего стеснения, вежливо отказывал и обещал зайти как-нибудь позже. Сдержал обещание, когда Т/и в очередной раз позвала меня к себе. На улицу мы пойти не могли, там был сильный дождь. После прошлой нашей прогулки под дождём, обладая слабым имунитетом, я простыл и несколько дней лежал дома с температурой. Т/и спустилась на мой этаж, тихо постучав в мою дверь. Я был крайне удивлён видеть её на пороге своего дома. Т/и робко протянула мне мёд и домашнее варенье с малиной, пожелав мне скорейшего выздоровления. Её поступок тронул меня и было теперь не удивительно, что лишь Т/и я воспринимаю как хорошее. Воспринимаю и до сегодняшнего дня. Когда я пришёл к ней, Т/и добродушно угостила меня чаем и домашними блинами, испеченными утром её мамой. А потом она принесла из папиного кабинета шахматную доску и мы сыграли две партии. — Давай первое, а второе мы можем и потом, — недолго подумав, принял решение я. Мне было не по себе от внимательного, будто изучающего, взгляда Т/и. — Что-то не так? Я заметил, что мой вопрос обескуражил Т/и, потому что она быстро заморгав длинными ресницами, покачала головой. — Вовсе нет. Извини, просто… У тебя очень красивые глаза, — выпалила быстро она, я едва понял смысл фразы. Когда он до меня дошёл, я пребывал в шоке от комплимента со стороны Т/и. Никто не считал мои глаза красивыми. От осознания этого мои щеки покраснели, на фоне бледности моего лица румянец на щеках был особенно заметен. Повернув голову в сторону дома, она разглядывала как в многоэтажке гаснет свет в окнах. Эта пауза между нами затянулась. — Спасибо, Т/и. Это был ещё один вечер, который я навечно сохранил в своей груди.***
Этот комплимент мне до сих пор несомненно приятен, словно Т/и произнесла его мне только что, смущённо отвернувшись. Она первая приняла меня таким, какой я есть, за что я ей особо благодарен. Я помню, что переломный момент наступил в конце сентября. После несчастного случая, произошедшего с Т/и. Она стянула с плиты кофейник с закипающим кофе и случайно вылила его себе на руку. После чего дома ей была оказана не верная первая помощь, что ещё больше ухудшило ситуацию. На её руке остался сильный шрам, протянувшийся на запястье и захватывающий небольшую часть тыльной стороны ладони. Все считали её шрам уродливым, ей это внушали и она в это поверила. Ребята в школе были особенно бесстактными. Я поддерживал её как мог. Даже когда ей закончили делать перевязки, она в тайне от родителей бинтовала шрам, скрывая от посторонних своё "уродство". Однажды Т/и при мне заплакала, когда я спросил у неё в чем дело, то она аккуратно подняла длинный рукав, показывая перебинтованную руку. После она закрыла лицо ладонями, продолжая плакать. «Я бы принял и любил тебя даже с десятью шрамами». Я крепко обнял её, поглаживая её шелковистые волосы. Собравшись с мыслями, я принялся её утешать. — Т/и, я понимаю, что тебе теперь нелегко живётся с этим шрамом, но он часть тебя и с этим придётся мириться. Он вовсе не делает тебя уродливее. Ты остаёшься собой и все равно остаёшься самой красивой. Какая разница есть ли у тебя шрам или нет, если ты такой замечательный человек? После сказанных мной слов, она посмотрела на меня заплаканными глазами. Т/и вытерла слезы рукавом и сильнее обняла меня в ответ. — Спасибо, — тихо прошептала она.***
Всему приходит конец. Ничто не вечно. И нашей дружбе он подкрался незаметно, ударив нас обоих в спину. Нет, мы не поссорились. Нет, наши пути не разошлись. Родителям Т/и было необходимо переехать в другую страну по работе её отца. Для меня и для неё это было тяжёлым ударом. — Прощай, Федя, — хриплым голосом сказала она и я видел как её глаза блестили от слез. Я провожал её спину уставшим, тяжёлым взглядом, пока она шла неторопливым шагом к машине, где её уже ждали родители. Т/и в последний раз обернулась посмотреть на меня. Что-то щелкнуло внутри, я сделал быстрые шаги к ней навстречу и она поступила также. Мы обнялись в последний раз. На прощание она робко в первый раз поцеловала меня в щеку. Когда машина отъехала, я не смог сдержать горьких слез. Я прикоснулся к своей щеке, ощущая её нежное прикосновение губ. Я остался сидеть в одиночестве на этой лавке, пока меня не позвали родители и пока закат не принёс очередную холодную ночь. После её отъезда моя жизнь стала снова серой и унылой. Я пытался жить без неё, смириться с тем, что её больше нет.В глубине души я верил в чудо, что наступит день, когда Т/и вернётся и побежит ко мне для того, чтобы крепко обнять. Я ждал её там, где был ей всегда рад. Я много чего пытался сделать. Каждый день был для меня попыткой не думать о Т/и. Каждый день был попыткой её забыть. Я понимал, что больше никогда её не увижу. Только если она будет улыбаться мне с фотографии или в воспоминаниях.***
Прошло уже много лет, а я всё помню её лучезарную улыбку и смех из детства, греющий душу, и её особенность — шрам на руке. Кто бы мог подумать, что этот шрам сыграет свою важную роль в этом спектакле. В какой-то день по пути домой, опустив голову, я так погрузился в свои тяжёлые мысли о своих планах, делах, что не заметил, как случайно толкнул кого-то. Послышался звук рассыпавшихся монет. Я поднял голову и заметил как девушка, сидя ко мне спиной, собирала рассыпанную по моей вине мелочь. Я потянулся за упавшей с моей головы ушанкой. По причине чувства вины за произошедшее, я решил ей помочь собрать рассыпанные монеты. Когда она повернулась ко мне и потянулась за самой дальней монетой, я заметил на её руке шрам. Я широко распахнул глаза и обомлел. Я застыл, рассматривая её, пытаясь убедиться не она ли это передо мной. — Вам эта мелочь нужнее? — раздался женский голос. Её лицо украсила лёгкая улыбка. Она указала пальцем на мою руку, в которой я держал собранные деньги. Сомнений нет. Это Т/и. — Т/и? — спросил я, проигнорировав заданный вопрос. Она удивлённо посмотрела на меня, убирая мелочь в карман. Если бы не этот шрам на руке, я бы никогда её не узнал. — Мы с вами знакомы? — недоверчиво задала вопрос она, поднимая брови в удивлении. Что за щемящее чувство в груди? Неужели она меня не узнала? Не помнит? — Это я… — сказал я, поднявшись следом за ней. Тут я заметил, что она задумалась, а затем удивлённо округлила глаза, рассматривая меня. — Федя? — всё ещё не веря, спросила она и я коротко кивнул. Убедившись, что перед ней я, её друг детства, она бросилась ко мне в объятия, а я мысленно дал себе обещание, что больше мы с ней не попрощаемся.