Иначе, чем другие дети, Я чувствовал и все на свете, Хотя совсем еще был мал, По-своему воспринимал. Мне даже душу омрачали Иные думы и печали, Ни чувств, ни мыслей дорогих Не занимал я у других. То, чем я жил, ценил не каждый. Всегда один.
Лучи тёплого закатного солнца мягко освещали ходощавую фигуру, стоящую на прибрежном песке. Кудрявые блондиныстые волосы слегка покачивались на вечернем прохладном ветре, а в голубых глазах, подведенных чёрной подводкой и такого же цвета тенями и тушью, выражали глубокую печаль. Такую же глубокую, как и море, что мирно плескалось в желто-оранжевом свете. Оно было так спокойно, будто не замечало своего загрязнения, смертей многих его жителей по вине таких ненавистных людей. Хотелось бы и Ди быть таким же: сдерживать свои эмоции, безрассудные порывы. Это же напрасно. Сколько бы он не старался, сколько бы медалей и дипломов не получил: бесполезно. Он никогда не станет лучшим для отца в отличии от Хэви. Уж он-то всегда был любимчиком отца: спортивный, смелый, добрый, ну, и конечно же хороший в музыке и, конечно же, умел плавать.Музыка.
Ди перестал любить музыку, ведь каждая нота напоминала о его поражении. Он устал от этого. Устал от постоянного безразличия и непонимания.Он решился
.Решился уже давно.
Ничто не удерживало его в этом мире. Вода приятно оплетала своими волнами тело юноши. Одежда стала смертным грузом, не дающим выйти назад — к жизни.Последний вздох.
Лёгкие начинают разрываться от недостатка кислорода. Тело совершает бессмысленные колебания в толще воды. Но вот начинают неметь конечности. Паника уходит и приходит такое необходимое умиротворение. Никто больше не разобьёт сердце парня, никто не взглянет в его прекрасные глаза, никто не увидит двух одниноких полосок слез… Никто…Вдох…
Сердце бешено колотится. Глаза резко открываются и тут же спешат закрыться от режущего больничного света. Он жив? Кто же его спас? Кому он был нужен, чтобы достать его из того прекрасного состояния безмятежности? Из-под жёсткого плотного одеяла ввглядывала белокурая макушка. Неужели отец навестил его? Неужели он волновался? Неужели сын все-таки был любим?.. Заспанные глаза открылись. В них читалось такое неподдельное волнение. И вдруг их застлали такие искренние слезы с размытой подводкой и тушью. Тут же Ди был прижат к такой родной груди. Знакомый запах парфюма щекотал веснушчатый нос. Он разревелся. Разревелся как последняя девченка. Из него вылилось все, что он так усердно скрывал все эти годы и отец принял его таким, какой он есть. Да, он был совсем не таким, каким бы Глэм хотел его видеть. Он был не похож ни на одного ребёнка в своих увлечениях и взглядах. Но он был любим и любил. А с губ отца слетела всего одна фраза: — Прости, я не сумел достать твой чокер…