7 дней до весны...

— Посмотри сначала на себя и на своё поведение, — Чанёль выплёвывает слова буквально в сердце. Глаза, которые обычно искрятся задором и весельем, которые всегда смотрят с таким теплом, что невольно ощущаешь себя самой важной, самой невероятной, сегодня эти глаза смотрят на неё так, будто она ничтожество. И внутри все бесконечно сыплется, тает, исчезает. Пусто и больно, так сильно больно внутри, что даже нет сил хоть как-то возразить, хоть что-то ответить. Но даже если так, всё равно хочется уцепиться за ускользающее волшебство, за чудо, хочется выпросить у Бога ещё немного времени чтобы побыть рядом с ним. — Чего ты хочешь? Чего ты ждёшь от меня? От своей жизни? Чего?! — когда его и без того грубоватый, с хрипотцой голос, повышает свой ровный тон, Цзыюй чувствует, что вот-вот и разревётся. Позорно, как маленькая девчонка, возьмёт и разревётся. Внутри уже не просто болит, ощущение, словно каждое сказанное слово вбивается в грудь огромными железными гвоздями, и никогда их уже оттуда не выдрать. Каждое слово будто бы клеймо на груди, оставляет свой след, пусть и невидимый, но совершенно точно болезненный. — Я просто не понимаю, — устало и разочарованно выдыхает он и отворачивается к окну. Вечерний закат последних зимних дней оставляет свой огненный свет на его точёном лице. А большие и бездонные глаза топят в себе оранжевые блики. На мгновение становится тихо, и даже уютно. Она забывает обо всём, завороженно наблюдая за ним. До того он удивительно прекрасный, словно принц сошедший из сказочных страниц, где живут удивительные эльфы. Высокие, статные и грациозные, с серебряными волосами. Каждый взгляд и каждое их действие, всё их мироощущение, всё в них буквально дышит благородством и величием. И есть в их бездонных глазах свой дикий блеск, манящий, ради которого хочется всё бросить и идти следом, даже если придётся встать под взором Ока.* Такой он невероятный, что у неё дух захватывает, а сердце, чёртово израненное сердце, которое каждый раз он своими руками вываливает в грязи, трепыхается, очарованное. — Я правда устал, — стоит ему заговорить и весь магический блеск внезапно распадается на невидимую пыльцу, оголяя реальность колючей проволокой. — Да, ты прекрасна, правда. Ты никогда не устраиваешь истерик, никогда не выносишь мозг, но… — он запинается, словно бы раздумывает, стоит ли говорить дальше. И она бы бросилась к нему, бросилась бы будь эта заминка искренняя, наполненная сочувствием к ней. Будь её воля, она бы всё отдала чтобы хоть раз стать для него тем, о ком он действительно беспокоится. Если бы эта заминка случилась бы из-за того, что он искренне переживает о её чувствах, а не о том, как она ему осточертела, она бы правда бросилась к нему. Но он запнулся просто потому, что она для него теперь не так уж и важна, а слова и эмоции требуют выхода, потому что он вдруг разглядел в ней все изъяны и прежде чем распрощаться окончательно, он пытается доказать и себе, и ей, что причина — лишь только в ней. — Твоё молчание — сродни убийству! Что я должен понять? Ты злишься?! Ты обижена?! Зла?! Недовольна?! Чёрт возьми! Хоть раз, скажи мне, за эти три года, хоть раз говорила ли ты со мной? Ты ведёшь себя так, словно я — кусок дерьма, а ты — снизошла до меня! — от раздражения он взмахивает своими длинными руками, задевая вазу на краю столешницы. Пустая, она тут же падает вниз, разбиваясь на мелкие осколки. Цзыюй аккуратно приседает рядом, и выудив мусорное ведро, принимается их собирать. — Да чёрт возьми! — Чанёль, вероятно, так разозлён, что с силой хватает её за изгиб локтя и дёргает на себя, вынуждая смотреть ему в глаза. — Тебя реально волнует какая-то сранная ваза?! — он в недоумении чуть прищуривает правый глаз, и на его щеке рисуется маленькая ямочка. Её любимая. Ей нечего ответить. Она лишь понимает, что каким-то чудом ей удаётся не зареветь перед ним, обнажая душу. Сколько раз это случалось? Сколько раз она становилась для него лишь тенью, красивой и бездушной куклой, у которой нет ни чувств, ни сердца? Сколько? Когда она, совсем наивная, влюблённая и не видевшая никаких изъянов, слепо доверяла, верила и искренне любила. Кажется, будто это было в прошлой жизни, или даже не с ней. Все говорят, что не стоит чего-то ожидать, никто не обязан оправдывать ваше доверие, ваши ожидания лишь ваши проблемы. Но, в чём суть? Когда между двумя людьми творится магия, творится волшебство, когда там химия и всё на клеточном уровне, когда души и сердца сливаются воедино, когда ты отдаёшь всего себя, каждую свою часть, ничего не тая и не жалея, любя и лелея, когда ты отдаёшь свою душу в руки другому, когда искренне веришь и доверяешь, разве это не нормально, ожидать, что возлюбленный человек поступит так же? В чём же тогда суть отношений, если в итоге, ты не доверяешь своё сердце и свою душу? Ожидать и доверять — словно две неразлучные линии, которым суждено пройти вместе весь бесконечный путь. Не будет никакой конечной точки, лишь слепая вера и доверие, безграничное и бескрайнее, словно воды океана. Вполне естественно, что в итоге люди, вверяя себя другим, ожидают, что их хрупкий и драгоценный мир смогут сохранить и не позволят ему исчезнуть, раствориться в зыбучих песках. Там где нет доверия — нет чувств, там где нет ожиданий — нет веры. Так почему же люди упорно твердят, что не стоит ожидать чего-то от других? Она понимает это только теперь. Наученная горьким опытом, она держит своё раздавленное сердце в своих руках, не в силах вылечить. Как глупо. Она теперь тоже из тех, кто говорит подобное. А истина всегда проста: таким людям больнее всего, и они просто хотят уберечь тех, наивных, от этого. — Ты разве не помнишь, как однажды забыл мне позвонить? — вместо вразумительного ответа изо рта выходят одни лишь воспоминания. Чанёль хмурится, выпускает её руки. — Когда? — Помнишь, я искала тебя три дня, а ты встретил своих давних друзей и остался с ними? Я тогда звонила тебе, но автоответчик мёртвым голосом из раза в раз твердил, что аппарат вне зоны или выключен. Даже сейчас вспоминать об этом больно. — Я ездила по больницам, обзванивала всех твоих друзей, которых я знаю. Они все смеялись надо мной, но мне было так страшно, что было плевать на них. Я лишь думала о том, что могу потерять тебя. Да. Она помнит это. На третий день он вернулся, вымазанный в красной помаде, пахнущий вульгарным и дешёвым запахом женских духов, и алкоголем. Она тогда не сказала ни слова, потому что вдруг поняла, что слова будут бессмысленны. А когда он уснул, забывшись пьяным сном, она плакала долго и горько. Его лицо вдруг прояснилось, будто бы он тоже это вспомнил. — А когда к тебе приехал Бэкхён, твой старый друг? Помнишь? — и снова совершенно не то. Она правда хотела бы сказать что ей жаль что она такая вот, молчаливая, тихая. Но вместо этого выходит совсем другое. — Помнишь как ты, пьяный и довольный, зажимал в углу его подружку, пока я рыдала ночь напролёт в нашей комнате, потому что это был твой день рождения, и мы за две недели вперёд договорились поехать на море и провести этот день вдвоём. Но он вдруг приехал внезапно, и ты просто оставил меня дома одну, а вечером вы завалились в наш дом. Помнишь? Я как дура приготовила торт со свечами, надула эти дурацкие шары и накрыла нам романтический ужин. И всё бы ничего, но ты был одним из первых кто увидев это всё, просто осмеял меня сказав, что так дни рождения уже никто не празднует. И это она тоже помнит. Как волнительно стучало сердце в предвкушении, ведь это был их первый совместный праздник. Как она старалась и как переживала, и чужие насмешливые и колющие взгляды тоже помнит. И перешёптывания за спиной, от которых внутри все обрывалось, она тоже помнит. А под утро, пьяный, он просто лёг рядом, прекрасно зная что она не выносит запах алкоголя и перегара. Тогда она ещё не выносила, это со временем пришлось смириться. — А помнишь, как ты постоянно шептался за моей спиной со своими подругами в университете? Я правда не знаю о чём вы говорили, но знаешь, стоило мне оказаться неподалёку от них, как они заставляли меня чувствовать себя так, будто ты делаешь мне великое одолжение, встречаясь со мной. И колкие фразы, и многозначительные взгляды, и насмешки, иногда им и вовсе хватало наглости говорить мне об этом напрямую, а всё это с твоего позволения. Чанёль вдруг застыл, словно поражённый. — А сколько я плакала? Каждую ночь. Но ты ни разу, никогда не спрашивал у меня почему, ты лишь недовольно сопел или выговаривал, что я снова себе что-то придумала и из-за этого страдаю. Скажи, я по твоему так сильно похожа на сказочную идиотку? — и заметив, что он собирается ответить, она вдруг выставила руки перед собой. — Хотя нет, постой. Ты итак сказал что обо мне думаешь, вероятно, так и есть. Я в твоих глазах глупая, и чувств у меня нет. И души. И сердца. Меня необязательно понимать и слушать, я ведь бездушная. Я всё равно промолчу. А внутри так пусто. Воспоминания разом накрыли её, с головой погружая в водоворот боли. И почему они оба терпели это целых три года? Будет малодушно, если она слукавит и скажет, что от делать нечего. Цзыюй терпела просто потому, что погрязла в человеке, которого зовут Пак Чанёль. И душа взрывалась на сотни тысяч маленьких фейерверков, стоило ему проявить хоть каплю нежности и любви. Она порхала, окрылённая, готовая простить всё на свете, стоило ему уделить ей один вечер, провести этот день лишь вдвоём, за уютными разговорами, за пиццей и любимыми мультфильмами от Дисней. В такие минуты она верила, что всё у них наладится, что у него просто такой характер, ей нужно смириться и на самом деле, он очень любит её. Она правда в это искренне верила. А на следующий день задыхалась от бессилия, растворяясь осадком на дне чужого безразличия. Проводя подолгу бессонные ночи за разглядыванием небесных светил, она порой напоминала себе потерянного кита, который бродил по дну глубоких вод, такой же одинокий и бесконечно печальный, а рядом совсем никого. И сколько ни посылай частотные сигналы, но тот кто нужен никогда на них не откликнется, и она вынуждена вечность бродить на просторах тёмных вод, ища хоть один проблеск света. И зияющая пустота внутри, словно разверзшаяся чёрная дыра, сжирает всё, не оставляя никакой надежды. — Просто зачем? Почему ты был со мной все эти годы, если так страдал? — вопрос который не давал покоя всё это время, наконец, озвучен. Чанёль вдруг разворачивается к ней лицом и долго смотрит в глаза. Она тоже силится что-то разглядеть в его глазах, но видит лишь своё отражение. — Я не страдал, — говорит он спокойным голосом. — Я жил там, где меня безумно любят, так страдал ли я? — вырывается из его уст, и она бы поверила, но нервный смешок всё портит. — Ты меня никогда не любил? — наверное, осознание что это конец, вынуждает задать все таящиеся внутри вопросы. Его глаза вдруг странно блестят, будто бы на них пелена слёз, глядишь, вот-вот и сорвутся. — Больше жизни, — слова звучат так тихо. А у неё внутри агония. Словно бы кости заживо перемололи, сдавили в пресс и вставили заново в обмякшее тело, а душу выбросили прямо на костёр, чтобы она прочувствовала всем своим существом — что такое боль. Ей хочется рассмеяться, хочется сказать что это ложь, что любящие люди никогда не уничтожат твоё сердце своими руками. Но что-то в его внимательном взгляде, в его отчаянном голосе, что-то такое в нём буквально кричит о том, что он тоже надломлен и сломлен. — Тогда почему? Вряд ли хоть кто-то скажет, почему он, любящий человек, собственными руками развалил свой хрупкий мир. Глупость ли это? Нет. Теперь она вдруг видит его другим. Может быть, они бы сломили друг друга окончательно, быть может, он знал что из-за натиска чувств сломится первым, а быть может, он знал что став частью её мира, не принесёт ей ничего хорошего. Но кто он такой, чтобы решать за неё? Почему он вдруг решил, что только так она поймёт что в нём нет ничего светлого? Как же он смог так разом обесценить её чувства?! — Тогда зачем ты всё это начал? — голос дрожит, вот-вот и сорвётся. Она как сейчас помнит, как в один весенний день, когда цвела вишня, он вдруг подсел к ней в столовой, задорный и весёлый, с взлохмаченными волосами и обаятельной улыбкой, он растопил её сердце, а она не задумываясь отдалась. — Я просто хотел знать, каково это, быть с тобой. Грустная улыбка тронувшая его лицо, заставила её вздрогнуть. Она не сразу осознала что плачет, лишь когда пелена слёз застелила глаза и его очертания стали размыты, она вытерла лицо тыльной стороной ладони. — Ты просто трус, Пак Чанёль. Трус, который решил за нас обоих, как нам будет лучше. Её дрожащий голос и его ровная спина, волевой взгляд, которым он принимает все её слова с высоко поднятой головой. Будто бы навеки запечатлённый кадр для них обоих. — Ненавижу тебя. И даже сейчас у неё не хватает сил сказать «уходи». Наверное, он понимает это, потому молча выходит в коридор, накидывает куртку и обувшись, выходит вон. Семь дней остаётся до весны, но он так и не возвращается.

***

Никто не вправе решать за других. А если таковые находятся, то все дело в их восприятии мира, в эмоциональной нестабильности и слабости характера. Теперь-то она это знает, как психоаналитик. Но рана на сердце не спешит затягиваться, и уже третий февраль, сердце нещадно ноет. — Скучала? — холодные руки обнимают со спины, захватывая в тугое кольцо. Нежный поцелуй в щеку словно оттепель для промёрзлого сердца, на стол опускается кружка дымящегося кофе. — Очень, — улыбка сама так и просится на лицо. — Сехун, давай поедем на море? — Прямо сейчас? — взгляд тёмных глаз смотрит внимательно, будто бы выискивает всё ли с ней в порядке. Цзыюй неуверенно кивает. Сехун на секунду задумывается, совершает пару коротких звонков, и соскочив с места, хватает её за руку, ведя в сторону машины. — Поехали! — он улыбается так красиво, что внутри разливается благодарное тепло просто за то, что он есть. И они едут навстречу солёному морю, к пронизывающим февральским ветрам и высоким волнам. А где-то там, вдали, раздастся тихий хриплый голос, поющий о вечных чувствах к ней одной.